Нельгюу

Льёт и льёт. Мгновенья затишья настолько кратковременны, что солнце не успевает появиться из-за туч. Но Тимптон позади, и, хотя слякоть осточертела, отправляюсь вверх по его крупному притоку – Нельгюу (написать это название просто, а произнести его правильно удаётся не сразу).

Валунные отмели и косы, по которым я надеялся продвигаться, скрыты бурлящей водой. Это значит, что нужно карабкаться по крутому склону долины. Замаскированные болотным багульником и кустиками недозревшей голубики, скользкие корни и сучья то и дело валили с ног, а тяжелая ноша всякий раз припечатывала меня к пропитанной водой земле. С нелестными словами в адрес небесной канцелярии я освобождался от лямок рюкзака и выползал из-под него на волю. Амур – мокрый, понурый, с опущенным хвостом, равнодушно взирал на мои кувыркания, и весь его вид как бы говорил: «Ну не можешь ходить на двух лапах – ходи, как я, на четырёх, а вообще хороший хозяин в такую погоду собаку на улицу не выгонит». В ответ на это я ему резонно напоминал:

– Тебя ведь в посёлке убить хотели за бестолковость, а здесь воля. Жизнь без комфорта все же лучше смерти.

Через три часа ползанья по склону с убойным рюкзаком показалась узкая долина Кен-Уряха – притока, впадающего в Нельгюу с противоположной стороны. Прямо против его устья вдруг проглянула из-за деревьев крыша охотничьего зимовья. Совершенно мокрый вваливаюсь в уютную избушку.

Жаркая железная печка, булькающий на ней котелок, а за дверью – промозглая сырость. Контраст необычайно приятный. И чем пуще разыгрывалась непогода, тем сильнее радовался я внезапному приюту. Для полного счастья (и чтобы не терять время попусту) натопил баню.

Но вот отхлестаны веником из стланика натруженные мышцы, постирана и высохла за ночь одежда, а ходу нет. Неприступен скальный прижим, тающий в густом тумане; и переправиться на правый берег нельзя: несётся взбухший поток, бурлят осатаневшие перекаты. Разочарованно возвращаюсь в избушку, надеясь, что на следующий день всё же удастся перебраться на противоположную сторону.

Мой напарник лодырь, не мышкует, и при каждом удобном случае норовит подрыхнуть. Не зря, значит, его поселковая жизнь подвергалась угрозе. Сегодня любопытный бурундук едва не забрался ему на нос. Такой факт огорчителен. Ведь у собаки в тайге главная функция – обратить внимание человека на то, чего тот не видит, предупредить о возможной опасности, обнаружить дичь. И если этого нет, то собака превращается в нахлебника. Впрочем, как собеседник Амур меня вполне устраивал. Я подходил к растянувшемуся на полу во весь свой немалый рост сотоварищу, трепал его по загривку и миролюбиво говорил:

– Балдеешь, лентяй? Вставай жрать.

В ответ – лишь слабое шевеление ухом. Однако стоило звякнуть котелку, от его ленивой дрёмы не оставалось и следа. Он вскакивал, заворожённо следил за котелком, нетерпеливо ожидая скудную пайку, потом судорожно её счавкивал и, глядя в опустевшую посудину, откровенно недоумевал: «И это всё? Мне бы ещё». Я прекрасно понимал Амура, но тем не менее отвечал:

– Бесстыжая твоя харя, рюкзак не таскаешь, жратву не ищешь, без конца дрыхнешь, а чревоугодничать горазд.

Похоже, он меня тоже понимал. Потому безропотно облизывал пустую чашу, обнюхивал землю вокруг, выбегал на улицу задрать заднюю лапу и, отряхнувшись от дождя, вновь занимал место у печки, некоторое время ещё с надеждой кося глазом то на меня, то на котелок.

Наконец-то между туч проглянуло солнце. Река слегка поутихла. Примерившись взглядом чуть ли не к каждой струе бурного течения, я удачно переправился на противоположный берег, и разобрал плот. Но неожиданно забастовал Амур: в ответ на призывы плыть ко мне почти час он жалобно скулил и лаял, а затем удрал назад в избушку. Ещё бы! Там тепло, сухо – спать одно наслажденье. Как я его не уговаривал, чего только не сулил – всё напрасно. Да, без колбасы совсем другой расклад. Всё же лишаться Амура в начале пути я счёл плохим признаком. Хочешь – не хочешь, нужно плыть за ним. Дважды искупавшись в ледяной воде, затратив немало времени, я перетащил «подлого труса» через бурную Нельгюу.

Идти вдоль горной реки всегда неудобно. Скальные прижимы заставляют искать обходы, переправляться с берега на берег, но всё-таки, когда уровень воды невелик, можно продвигаться по галечным или валунным косам, отмелям. Идти по ним относительно легко. Но в ненастье река вспухает и пробираться приходится по крутым склонам. Путь с тяжёлой ношей за спиной становится похожим на полосу препятствий. Конечно, ситуация меняется, если есть тропа. Но тропы, нанесённые на карты, порой лишь условно можно назвать таковыми. Изредка вдруг наткнёшься на замшелую рубку (наискось срубленное у земли деревцо), одиноко торчащую среди густой поросли, да на заплывшие мхом продолговатые углубления в почве. Так вышло и здесь, на Нельгюу. Пытаясь отыскать обозначенную на карте тропу, я то выходил на едва приметные её признаки, то терял их, и петлял по склону. В конце концов, пошёл, доверясь интуиции, изредка заглядывая в карту.

На одном из участков река, повинуясь прихоти гор, образовала длинную излучину с множеством поворотов и прижимов. Чтобы сократить путь, я полез через водоразделы впадающих в реку ручьёв. Подъемы были очень крутые, густо заросшие ерником и стлаником; ноги дрожали от напряжения, сердце рвалось из груди, и мне показалось, что выражение «спустить семь потов», по сравнению с моими усилиями, отображает житейские мелочи. На втором водоразделе когда-то бушевал лесной пожар. Полусгнившие стволы деревьев в два-три этажа вперемешку с густым, как частокол, подлеском, превратили ходьбу в беспрестанное перелазанье и протискивание. Края рукавов энцефалитки изодрались в клочья. Где-то посреди этого хаоса от перенапряжения растянулась связка над щиколоткой, и я захромал. Уже в сумерках спустился в нагромождение глыб у реки, но для поиска удобного ночлега не осталось ни времени, ни сил.

Впервые за много дней очистилось небо. Лёжа у притухшего костра, я завороженно смотрел на яркие созвездия, особенно на ковши Медведиц и любимую звезду путешественников северного полушария – Полярную. Невольно думалось, что и в те давние годы, когда отряды первопроходцев коротали ночи у костров, эти же самые звезды безмолвно взирали на них из своей дали. Они – свидетели всех событий прошлого, настоящего и будущего. Невидимыми нитями соединяют они нас и с Предками, и с потомками. И когда эти нити рвутся, появляются пророчества об апокалипсисе. Вообще звёздное небо обладает удивительной способностью поднимать человека над мирской суетой. Вдруг начинаешь ощущать себя частью огромной Вселенной. После единения со звёздным небосводом кратковременный мир страстей обретает какое-то возвышенное измерение. И потому связь с космосом, как и связь с любимой женщиной, высшее блаженство. Кто использует для этой цели астролога, тот отсекает от себя тайную весть Небес.

Начался участок пути без карты. Особого беспокойства её отсутствие не вызывало поскольку идя вдоль реки заблудиться нельзя. Вызывала лёгкую досаду невозможность определиться на местности, но появилась и радость – начал клевать хариус. Амур сосредоточенно наблюдал за моими рыбацкими действиями и каждый раз кидался на трепыхающуюся на камнях серебристую еду. Боясь, как бы он не проглотил рыбу вместе с крючком, я криком отгонял его, отцеплял скользкую добычу и отдавал ему. Пёс тотчас, почти по бакланьи, проглатывал её. Проголодался, бедняга! Впрочем, я тоже.

Впереди сквозь деревья вновь обозначился скальный прижим. На этот раз мне показалось, что карабкаться вверх не обязательно. Но крутизна склона всё увеличивалась. Одна за другой сбежали к реке зверовые тропки и, наконец, стало ясно, что пройти по склону вряд ли удастся. Сапоги оскальзывались, ноги подворачивались, я хватался за деревья, но упрямо лез дальше, надеясь проскочить неприятный склон «на авось». Вдруг прямо подо мной разверзлась отвесная каменная расщелина. Обозвав себя непечатными словами, полез вверх, время от времени становясь, к радости Амура, на четвереньки. Вот уж где рюкзак показал себя на все сто! А ещё говорят, что своя ноша не тянет. Тянет – не то слово. С ног валит. И всё же я не очень пожалел об «авось». Забравшись наверх, увидел редкую по красоте панораму. Нельгюу шумела далеко внизу. Зажатая утёсами, она огромной змеёй извивалась между лесистыми горами и исчезала в неведомой дали. Ну разве плохо хоть иногда почувствовать себя горным орлом?

Сильно беспокоит боль в щиколотке. Тугая повязка не помогает, приходится глотать анальгин, увеличивать число коротких привалов. Ползу как черепаха. Такое ощущение будто какая-то нечистая сила специально строит козни и посмеивается. Благо хоть погода пока солнечная.

Добрался к устьям речек Нельчуха и Улахан-Юрях, впадающих в Нельгюу на небольшом расстоянии друг от друга. У Нельчухи пополнил рыбные запасы. К сожалению, Амур проявил себя здесь не лучшим образом – потихоньку сожрал большую часть улова, пока я метался с удочкой по берегу. На некоторое время наши отношения испортились.

В устье Улахана неожиданно увидел брошенное под открытым небом охотничье снаряжение: новый мотоцикл, переоборудованный под вездеход на трёх автомобильных камерах, бензопилу, охотничье ружье, около сотни капканов, посуду, одежду. Судя по виду, всё это добро мокло уже несколько месяцев. Частью заржавело, частью подгнило. Мне стало интересно, в чём тут дело. В глубине леса обнаружил бунгало, сооружённое из двух слоев рубероида с прослойкой утеплителя между ними. От стен осталась одна рвань – это постарался медведь. Всё вокруг разбросано, но крыша и печка целы. Решил остановиться здесь на ночлег и заодно как следует осмотреть окрестности. Очевидно, случилась какая-то беда. Но выяснить, смог ли охотник выбраться из передряги, так и не удалось.

Впервые у Амура проявились охотничьи задатки. Со всех ног припустил он за выскочившим из-под куста зайцем, визгливо взлаивая от азарта. Я же, зная уловки длинноухого, поджидал его, не сходя с места. Амур возвратился унылым, но когда увидел зайца в моих руках, решил, что тот по праву принадлежит ему, и попытался присвоить добычу. Невоспитанность явная. Поневоле пришлось восполнить пробелы в его воспитании. Зато в последующие два дня мы мирно питались, не оставив от добычи ни крохи.

Видимо, мой «напарник» начал соображать, что голод – не тётка. И хотя накануне пёс буквально раздулся от проглоченной рыбы, сегодня я вдруг услышал, как он яростно кого-то облаивает в пятистах метрах позади. Возвращаться не хотелось, и я, сбросив рюкзак, решил дождаться, что же будет дальше. Речные буруны кипели совсем рядом, и всё же сквозь шум переката послышался новый всплеск. Я повернулся на звук и увидел, как прямо в пенные валы бросился крупный сокжой. Видать, крепко напугал его Амур. Но что меня удивило ещё больше, так это отчаянность «охотника». Вслед за оленем он скрылся в бурунах, и его отнесло за пределы видимости. Пока он выбирался на берег, олень удрал.

Снова впереди утёсы. Некоторое время поупражнявшись в скалолазании и едва не сорвавшись в реку, я упёрся в обрыв. К счастью, течение здесь было спокойным. Надул матрац, положил на него рюкзак, одежду, ружьё и вплавь перебрался на противоположную сторону. Прошёл несколько километров и опять уткнулся в обрыв. После недавнего плавания раздеваться и мёрзнуть в холодной воде не хотелось. Но и лазать по горам осточертело. Окинул взглядом русло и, выбрав самое широкое место перед одним из перекатов, решил перебрести не раздеваясь. Увы, длины сапог не хватило, зато с избытком хватило другого… Выбравшись на берег, я разделся, выкрутил одежду, портянки и, снова облачившись в «доспехи», шагнул на большой камень, с виду казавшийся вполне устойчивым. Камень резко вывернулся из-под ноги, я, как подкошенный, со всего маху рухнул грудью на валуны и свалился в воду. Основной удар, усиленный тяжестью рюкзака, пришёлся под сердце. На мгновенье оно замерло, а затем сделало несколько резких толчков, отчего в глазах поплыли тёмные круги. Отдышавшись и перебинтовав содранную о камень руку, я обнаружил, что пластмассовая коробочка с НЗ в левом нагрудном кармане раздавлена. Выручила она меня. Не будь её смягчающего действия, тёмные круги вполне могли превратиться в непроницаемую тьму.

Опять весь день карабкался вдоль крутых откосов. Вечером едва нашёл у самого уреза воды место для ночлега. Начал накрапывать дождь и всю ночь, не переставая, барабанил по тенту, то усиливаясь, то утихая. Утром стало видно, что обложило наглухо. Мерзопакостная облачность накрыла сопки, поднялся ветер, забрасывая под тент пригоршни слякоти. Замолчал приёмничек – выдохлась батарейка, скрасить тягостное ненастье нечем. Теперь лишь слабый гул изредка пролетающих где-то в поднебесье самолетов напоминал о цивилизации. От вчерашнего падения болела грудь, махать топором тяжело. Настроение подстать непогоде.

Дождь превратился в ливень. К вечеру река вздулась, помутнела. Первоначальный ночлег уже давно под водой. Промокший до нитки за время поисков места для новой стоянки и заготовки дров, я приготовился ко второй ночи. Сухого места нет даже под тентом. В довершение ко всему что-то неладно с организмом после грибного ужина. О настроении уже не вспоминаю – не до него. Ночью почти не спал, карауля костёр как зеницу ока. Если он погаснет, то разжечь его снова не удастся. Вспоминалась давняя история об одном эвенке, который во время затяжного дождя навеки застыл у потухшего костра.

Утром река словно взбесилась. Это уже и не река, а неукротимая стихия. Скорость течения – около пяти метров в секунду. Постоянно слышны глухие удары валунов, сдвигаемых потоком. Шум невообразимый. А небо явно прохудилось – конца-края непогоде не видно. Ненастье создаёт ощущение замкнутого пространства, появляется чувство безысходности. Чтобы отвлечься, я изучал карты, сопоставлял варианты своего дальнейшего маршрута. Таким образом скоротал ещё один день, а к концу третьей ночи дождь постепенно затих.

Утром сквозь разрывы густого тумана проглянули полоски чистого неба. Тайга засверкала красками, и даже мутная грохочущая река казалась обыкновенной и не навевала уныния. После холодного и беспросветного мрака так приятно подставить под солнечные лучи онемевшее тело и хоть ненадолго расслабиться. А вскоре к хорошему настроению добавилась ещё одна радость: закончился участок без карты.

На развилке зверовой тропы мы разошлись с Амуром. Сначала пошли по одной тропке, но она начала уходить от реки, и я вернулся на другую, а Амур побежал назад, видимо, решив, что мы возвращаемся на стоянку. Нам и прежде случалось разлучаться, но собачий нюх делал своё дело. На этот раз после обильных дождей тропы превратились в сплошные ручьи, кусты и трава – в гроздьях капель, и мой запах не задерживался ни на почве, ни на растительности. Шум от реки заглушал мой позывной свист. К тому же путь пересекал осатаневший ручей, через который я едва перебрался по срубленной лиственнице. Возвращаться на покинутую стоянку по скользкому бездорожью в обход многочисленных прижимов, да ещё с больной ногой и грудью, задача непосильная. Вечером на стоянке я на всякий случай выстрелил, надеясь, что Амур услышит сигнал. Но, увы! Наши пути разошлись. Возможно, голод научит его ловить мышей и он доживёт до октября, когда в тайге появятся охотники. Но кормить бестолкового пса никто не станет, а, скорее наоборот, съедят его. И мне стало грустно. Привык я к непутевому попутчику. На следующий день показалось даже, что потеря Амура – это недобрый знак, так как при переправе в брод через Улахан-Комус мощное течение сбило меня с ног. Рюкзак, как гиря, не давал подняться, и меня едва не уволокло на глубину…

Ночами заметно похолодало, сказывается высота. Скоро перевал. Всюду заросли кедрового стланика, сильно замедляющие продвижение. Местами пышные «ковры» ягеля, кое-где примятые копытами оленей. Почти в самом верховье Улахана на обширной наледной поляне появились зонтичные соцветия родиолы розовой, более известной под названием золотого корня. Очень кстати. Несколько корней перекочевали в мой рюкзак для добавки к чаю.

Подъём к перевалу выдался длинный, пологий, и выбрался я наверх к самому заходу солнца. Отдышался, огляделся – и от восторга замер: в кристально-прозрачном воздухе вздыбленные вершины хребтов, оттенённые бронзой заката, выглядели необыкновенными, сказочными, но не застывшими, как на картинке, а живыми, постоянно меняющими свой колорит. Впрочем, описывать подобную картину – всё равно, что передавать словами трель соловья. Я выбрал место для костра так, чтобы ничего не упустить из этого великолепия, чтобы навсегда запомнить сказочное видение. И потом, при мерцании звёзд, размышлял о загадочном переплетении необъятных пространств с древними корнями русских людей. Наша Душа потому и непонятна чужеземцам, что те мыслят и чувствуют иначе, ибо живут в другом пространстве. Русская Душа наполнена ширью и красотой северных просторов; она охватывает славян и скифов, ариев и гипербореев, забытый язык которых запечатлён в географических названиях; в ней смешаны ведизм (от ведать, знать) и правоверное христианство, переименованное в XVII веке в православное. Если русский человек когда-нибудь будет видеть только «звезды» отелей, потускнеет его взгляд и опустеет Душа. Возможно, он добьётся материальных благ, но утратит самое главное – свою сопричастность к Предкам, связь с Космосом, со-Весть…