Кавалеристов тостов не произносил, пил дорогую водку маленькими рюмочками, и после каждой, как бы в полном изумлении от выпитого, приподнимал брови так, что они оказывались выше очёчных оправ. Сидел за столом человек, как оказалось, хирург из больницы скорой помощи, донельзя хмурый, словно только что из анатомички. Его Помятун, предводительствовавший за столом, назвал «нашим спасителем и благодетелем». Напротив Сергея Константиновича вальяжничал средних лет мужчина в пиджаке с искрами и бабочкой. Это был актёр местной драмы, на последнем излёте возраста, когда ещё уместно играть роли молодых и страстных любовников. Но, судя по некоторым признакам, женским полом интересующийся, только как исполнитель ролей, которые ему поручено играть, но не более того. Когда до актёра дошла очередь произносить тост, он взял микрофон и ломким баритоном, немного манерничая, спел старую песню о Тбилиси с припевом: «Расцветай, под солнцем, Грузия моя!». Дошла очередь до Сергея Константиновича. Но он говорить застольные речи был не мастак, и начал объяснять собравшимся, какой удивительный мир живого скрывается в каждом из восьми больших аквариумов, украшавших интерьер ресторана. И совсем, было, ушёл в науку, но тут Ксения дёрнула его за брючину, и он, вернувшись на грешную землю, поблагодарил фирму за поддержку науки и уже хотел опять повернуть в сторону равновесия внутри биоценозов, но вмешался Помятун и завопил нечто вроде: «На науку, гадом буду, ничего не жалко!». Публика, сидевшая за столом, одобрительно загудела, выпила, и вновь брови борца с оргпреступностью взмыли над оправой очков. Потом шли тосты разных людей и среди прочих тост того самого – как его звали? – человека с ямочкой на подбородке. Но, в те минуты Сергей Константинович уже не обращал внимание на говорящих, потому, что по-настоящему увлёкся размышлениями об аквариумных биоценозах. Тему моделирования природной среды в неприродных условиях можно предложить Шурочке – нежному созданию, выпускнице Биофака университета, где Сергей Константинович профессорствовал и читал курс. Нежное создание на лекциях сидело в аудитории за передним столом, и преданными васильковыми глазами смотрела на профессора. Да так смотрела, что Сергею Константиновичу становилось не по себе. А после получения красного диплома Шурочка, пунцовея от смущения, пришла в Лабораторию и, глядя преданными до невозможности глазами, выдохнула, что готова полностью отдаться науке, разумеется, в рамках бюджетной аспирантуры. Таким образом, размышления об аквариумах и о Шурочке выключили его из застолья, где властвовал Помятун, и где Тамаз сидел, словно изваяние самому себе. Сергей Константинович заметил, что во время перерыва жена его о чём-то оживлённо беседовала с этим, как теперь оказалось, Лаперузом. Но он не придал этому ни малейшего значения, тем более, что Ксюша поведала Сергею Константиновичу, что этот человек и его казино также входят каким-то образом в сферу интересов Тамаза. Впрочем, застолье показывало, что в эту сферу, что только ни входило.

И вот теперь оказывается, именно Лаперуз убит у дверей их дома. Интересно! Чёрта ли ему понадобилось субботним утром приезжать и к кому? Сергей Константинович перебрал в памяти все четыре этажа по три квартиры на этаж. Ясно, что не у Гаркуши был Лаперуз. И не у них. Ксюша спала, когда он вернулся. На первом этаже было две квартиры, переделанные в офис и квартира отставной солистки областной филармонии Неонилы Гавриловны – фамилия не вспоминалась – доживавшей свой век в компании четырёх кошек и пяти брехливых беспородных собаченций, по поводу которых Гаркуша на весь двор объявлял, что вот-вот начнёт борьбу с антисанитарией в доме. На втором этаже помимо Гаркуши жил всему городу известный врач-уролог Лурье. Но он приёма на дому не вёл. Кто жил в третьей квартире на втором этаже, Сергей Константинович не знал. Встречал как-то молодую пару с двумя дочушками, когда они усаживались в автомобиль, и даже дверь подъезда придержал, когда глава семейства выносил складную коляску для младшенькой. О своих соседях по площадке он знал только, что одни где-то на северах. Вторые..? Бог их знает. Соседей же с четвёртого не знал вовсе. Разве только, что в квартире над ними время от времени крупно гуляли. Слышно было без устали наигрывавшую гармонь и буханье ног. Кто гулял? По какому такому случаю? Ему было всё равно, лишь бы не мешали думать. Ксюша, по-видимому, знала соседей лучше. Надо бы ей позвонить, да рассказать про Лаперуза… Он набрал номер жены. Автоответчица пробормотала о том, что телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания.

А вот и лаборатория. Славный особнячок с любопытным прошлым. В городе знали: когда-то жила-была на белом свете купчиха Гликерия Саввишна Фролова – наследница миллионного состояния. Торговала маслом коровьим, сырами и черевами. Тем были славна не только в России, но за пределами империи. Масло шло в Лондон, а черева в Германию. Немцы – известные колбасники. А колбасы без черевов, как известно, не сотворить! Дело было на ходу. Но купчихе этого показалось мало. Завёлся у неё, как бы это сказать, друг сердечный. Из дворян. Но без денег. Зато такой шармёр! Закрутил-завертел, уговорил поехать в Париж. Из Парижа Гликерия Саввишна вернулась этуалью! Шляпы, платья, манеры…. Но главное, решила построить дом, в котором собирать художников, чтобы они жили на полном пансионе и писали картины. Дом построили, а с живописцами вышла промашка. Московские были далече, а из местных – один живописец Ардалион Палкин, который пил горькую и на закуску ничего кроме селёдки и огурцов не спрашивал. За целое лето он написал жанр: «Похороны льячка» и натюрморт «Букет сирени», но это ещё по весне, пока не запил. Букет Гликерия Саввишна, купивши, повесила у себя дома, а теперь он украшает местную живописную галерею. А «Похороны дьячка», сказывали, на ура прошли на выставке передвижников в Москве, после чего живописец Палкин запил вовсю и с тем навсегда покинул места, где так хорошо цвела сирень во имя иной, неземной красоты. Дом на какое-то время опустел. Той порою, друга сердечного отринули по неудобопроизносимым причинам, парижские шляпки заброшены, и хозяйка явилась миру в подобии монашеского одеяния. В доме провели ремонт, мольберт и палитру с засохшими красками усопшего живописца сожгли в печи на кухне, и открыли приют для падших женщин. Днём падшие учились шить на специально купленных машинках фирмы «ZINGER», а по вечерам всё-таки умудрялись впадать в прежнее ремесло. Потом началась война с германцами, потом революция, хозяйка дома сгинула. А в доме обосновались советские конторы, которые меняли названия, но занимались одним и тем же: регистрировали входящие, в ответ на входящие готовили исходящие, а также подшивали входящие и исходящие для архивного хранения на веки вечные. В начале девяностых, когда прежние конторы потеряли актуальность в связи с убытием навсегда советской власти, а новые не успели набрать силы, Сергею Константиновичу удалось, по случаю, уговорить тогдашнего губернатора – бесшабашную голову, что область без академической науки – неполноценная область. Тот, не вдумываясь, подписал указ, тем более, что уже прозвучали магическое указание брать самостоятельности можно сколько ухватишь, и Лабораторию – о, чудо! – открыли. А, открывши, не закрывать же! Вот, что это был за дом, настоящее убежище, раковина рака-отшельника, где Сергей Константинович обрёл спокойствие, где его научные дела пошли в гору.

Он взошёл на крыльцо по трем поистёршимся ступенькам, тёсанным из белого камня. Позвонил. Дверь отворил охранник Мокеев:

– С возвращеньицем! Сергей Константинович! Как съездили?

– Хорошо съездил, продуктивно, Василь Василич! – Ответил он охраннику, с наслаждением услышав знакомое клацанье дверного запора, отсекавшего наружный мир

Теперь точно: всё нелепейшее и страшное утро оставалось где-то там, за пределами Его мира, куда хода непосвящённым нет. Ещё несколько шагов по коридору, и он войдёт в свой кабинет, где всё, как в танке: тесно, ничего лишнего, и вместе с тем, ощущение надёжности и полного покоя. Но надеждам не суждено было сбыться:

– А вы с супругой своей самую малость разминулись. Она приходила, машину взяла. Ещё к арендаторам хотела зайти, да, я её, грешным делом, не пустил. Говорю, на сигнализации поставлены помещения, а пароля не знаю. Вы уж меня извините, осерчала она, дверцей шибко стукнула, и уехала.

В том, что Ксюша взяла их новенькую «Mazda» ничего особо удивительного не было. Ну, взяла и взяла. Машину и выбирали «дамского» цвета – красную, в тон губной помаде. Сергей Константинович, предпочитавший всем автомобилям старую, служебную «Ниву», за руль «японки» почти не садился. Да и куда на ней поедешь при его интересах! Разве что, девочек катать по бульвару… И кстати, нежное создание Шурочка как-то обмолвилась, что обож-жает быструю езду. На следующий вечер Сергей Константинович выехал со двора Лаборатории и притормозил за углом. Нежное создание, дожидавшееся за углом, село в машину и долго не могло совладать с ремнём безопасности. Пришлось помогать застёгивать ремень и поправлять его, чтобы облегал фигуру ровно. Фигура была хороша, ремень облегал плотно, подчёркивая имеющиеся нежности. Поездка была содержательной: они прокатились по вечернему городу, а потом выбрались на сибирский тракт и минут через двадцать повернули в сторону Кочемасовки. По обеим сторонам дороги чернел соснячок, на небе явственно просвечивали первые звёзды. Шурочка благоухала французским парфюмом и рассказывала, как они любили ходить на лекции Сергея Константиновича. Все попытки повернуть разговор в сторону диссертационных дел закончились ничем. Понятно, о чём и как следовало вести разговор, и Сергей Константинович был готов разговор повести, да вовремя одумался. Он слишком ценил Лабораторию и возможность быть в Лаборатории наедине с самим собой, своими поисками и размышлениями, чтобы разменивать эту любовь на некую предполагаемую сладость обладания этой, не такой уж и наивной, хищненькой дурочкой. Он представил, как она будет выполнять всё, что он захочет, в надежде овладеть им, а, овладевши, решать потом свои вполне понятные житейские задачки. Сергей Константинович затормозил, включил задний ход, развернулся и нажал на газ. Через сорок минут он высадил Шурочку около её многоэтажки. На следующий день Ксюша спросила, что за ароматная пассажирка сидела в машине? И посоветовала, не без язвы в голосе, покупать любовницам те же духи, что и жене. На что Сергей Константинович, в тон жене, ответил, что будёт покупать ей такие же духи, как и любовнице. Оба рассмеялись, на том и разошлись.

Зазвонил мобильник. Номер не определился. Сергей Константинович трубку не взял. Ещё звонок. И опять он не взял трубку. Пришла, пискнув, СМСка: «Тамаз». Ещё звонок.

– Слушаю.

– Это я, Помятун. Тут Тамаз Георгиевич интересуется, видел ли жену?

– Пока нет, – Сергея Константиновича покоробило панибратское тыканье. – Когда увижу, обязательно скажу, что Вы ей интересуетесь.

Помятун уловил недовольство в интонации:

– Ладно, ладно, я, конечно, извиняюсь, но Тамаз Георгиевич сильно интересуется.

И тут трубку взял Тамаз:

– Прафесар! Увидэш – скажи: всо будет харашо. Пуст не валнуеца.

Было заметно, что акцент его усилился. Он явно волновался.

– А чего бы ей волноваться? – спросил Сергей Константинович.

– Ну, она такая валнителная женщина! Всегда нерьвничает! – И Тамаз отключил телефон.

Нет, не получалось тихих минут в уединении! Он ещё раз набрал телефон Ксении и опять услышал, что телефон абонента вне зоны обслуживания.

Что означало волнение жены, он ещё мог предположить. Всё-таки не каждый день муж является домой в мокрых штанах, побывав в двух шагах от смерти. Но что означало волнение Тамаза по поводу волнений Ксении, было не вполне объяснимо. Даже совсем непонятно. Или это как-то связано с убийством Лаперуза? Но причём здесь Ксения? Она-то и не знает даже, кого ухлопали вместе с Гаркушей. А знает ли Тамаз?

– Дурак, – подумал он, – не догадался спросить…

Впрочем, надо приниматься за дело, ради которого отправился в Лабораторию. Перед командировкой в Ростов он начал писать письмо губернатору по поводу тревожной динамики биоценозов в области. После двух десятилетий полного безденежья, когда колхозы находились при последнем издыхании, природа смогла вздохнуть. Стали оживать ландшафты. Вновь по лесным закраинам, от буераков, брошенных карьеров, всяческих неудобий, куда нельзя было запустить плуг, потянулись свежие и духмяные языки разнотравья. Кое-где перепёлочки завспархивали. На самом юге области, где леса сходили на нет, степь ожила, задышала. Сергею Константиновичу позванивали знакомые охотоведы, будто встречали стрепетов. И он засобирался ехать, смотреть. Но, настала иная пора. Вновь во все свои трубы задымил комбинат полиметаллов. Откуда ни возьмись, появились люди с тугой мошной – инвесторы. Выкуплены и расширены четыре, и без того огромные, птицефабрики. А птице нужно клевать. А чтобы бедной птичке было, что-то клевать, подавайте зерно, много зерна. Зафыркали на полях теперь уже импортные трактора, покатились яркие, словно детские игрушки, сеялки. В фирменной упаковке понавезли удобрений и ядохимикатов. И хотя хозяева агрохолдингов клялись и божились, что всё хорошо и никакого вреда природе не наносят, но Лаборатория первой заметила изменения в фауне и флоре водоёмов. Они были видны пока только под микроскопом, но природа подавала первый сигнал грядущих изменений. Ещё более зловещие трансформации происходили на Бажаевке. Сине-зелёные водоросли буквально заполонили это крупнейшее в области хранилище пресной воды. Дело в том, что энергетики словно обезумели из-за выгодной коньюктуры на рынке электроэнергии. Бажаевская ГРЭС влупила на всю катушку свои энергоблоки, и лихо продавала электроэнергию. Деньги со свистом шли мимо области в карманы новых хозяев. А озеро, существовавшее со времён великого оледенения, и всё живое в нём изнывали из-за высокой температуры водосброса. Когда давным-давно, в середине шестидесятых, станцию проектировали и начинали под звуки комсомольско-молодёжных барабанов строить, никто и думать не думал о побочных эффектах. Тогда и люди-то шли не в счёт. До инфузорий ли..! Обо всём этом Сергей Константинович писал губернатору, прилагая графики, анализы, пытаясь подтолкнуть власть к определённым выводам, и при этом совсем не был уверен, что его услышат. Он хорошо представлял лицо первого помощника губернатора Виктора Аполинарьевича Косозубова. Он был единственный человек в аппарате, который внимательнейшим образом прочитывал всё, что приходило в первую приёмную, и покидало её, с размашистой резолюцией губернатора. Сергей Константинович не впервые через него подавал письма высшему должностному лицу. Косозубов буквально сканировал текст, сходу улавливая все скрытые смыслы. Совсем коротко после прочтения молчал, поигрывая губами, словно хотел чмокнуть в щёчку очаровательную Валентину – секретаршу губернатора. Потом молвил коротко: «Доложу». И по тому, как он произносил это слово – слитно или по слогам, сведущие люди понимали дальнейшую судьбу бумаги. Не факт, что письмо будет доложено, как оно того заслуживает. Можно было с высокой степенью уверенности предположить, какова будет реакция на фразу «необходимо оптимизировать антропогенное воздействие на природную среду, имея в виду дисбаланс между природопотреблением и способностью биоценозов к самосохранению, учитывая накопление отрицательных явлений и необратимость, в ряде случаев, негативных динамик и влияние таковых на качество жизни народонаселения». Даже мудрую губернаторскую усмешку в усы можно было вообразить: «Область на подъёме, пошли инвестиции, а тут „оптимизировать“. Ох, уж эти учёные головы!».

Менее всего Сергей Константинович мечтал о славе трибуна и сопротивленца. Но элементарные профессиональные понятия не позволяли молчать о тревожных тенденциях. Разрушение великого всегда начинается с гибели малозаметного. А подавляющее большинство людей воспринимает жизнь дискретно, как некий набор малосвязанных между собою случайностей. Кто-то ищет закономерности в гороскопах; Всё, что с тобой стряслось – потому что ты Рыба, или Рак, или Тарантул какой-нибудь. Ксюша, например, увлекалась гороскопами. Но он-то твёрдо знал, что не эти произвольно соединённые светила в бесконечной глубине ночного неба, а совсем иные силы и совсем не очевидные закономерности определяют судьбы не только отдельных людей, но, порой, и цивилизаций. Причём, иногда до самого последнего момента гибельные изменения малозаметны. Что поделать: по природе своей люди предпочитают думать о здесь и о сейчас… Такие вот дела!

Кому и как поведать свои печали? Ксюше? Ха-ха! Другое дело – Ванечка Мостовсков! Хорошо они тогда на берегу малость водочки выпили да вдосталь поговорили о наболевшем. В Дону также рыбы стало значительно меньше. А рыбец и столь же лакомая шемая скоро останутся только на рисунках в скучных учебниках. Вон и на Урале дорыбачились: осетровые выше устья в Урал не заходят, об этом написал ему уважаемый коллега, Есингалей Каюмов из близкозарубежного теперь Казахстана. Сергей Константинович ещё раз перечёл написанное и решил, что аргументов достаточно и можно будет в понедельник, на свежую голову проверить грамматику, а затем распечатывать и самолично свезти в Дом Правительства. Пусть читают, пусть даже не реагируют, но, как говорится, вода камень точит. А ему главное было – высказаться. Он встал из-за компьютера, попрощался с Василием Васильичем и пошёл восвояси.