Отец, но в параллельности иной,

Один сынишка, мать одна.

Два отчима, и четверо седых, —

Про стариков идёт рассказ.

За кадром, будто бы немых,

Не растянуть весь этот сказ.

Три высших, один техникум,

Пять курсов, школ четыре.

И ощущение, что он уникум,

Но никакая жизнь, как в той сатире.

Два лучших друга, разные по времени,

Полно товарищей, но до развода.

Немного случаев для семени,

Как у станочника завода.

Полно запоев, и узлов в завязке,

Большие сны, фантазии фантаста.

Дурман травы для связки,

И мысли прочные, что он, как каста.

Так думают, все, кто из средней массы,

А в их число влезают верхние и низ.

Всё это каша, что стоит у кассы, —

Лишь бог не купит, он весь ваш, на бис!

Так вот, мы продолжаем наблюдение,

За Сашей, и его обычным ритмом.

Он алгоритм, – людское становление,

О нём рассказ – на крыше битум:

Развод прошёл, сын и жена за кадром,

Жизнь продолжается, у всех своя.

В подобном, не волнует жизнь и даром,

Раз отделился, как бы тропка не твоя.

Оставим все сомнения, что он хороший,

Покинем гадость в мысли, что он трус.

Большой тесак упрячем в ножны,

Системной челюсти ослабим наш укус.

Не стал хандрить, и пить не стал,

Да наркотой закидывать мозги.

В подобной жизни быть устал,

В прострации, где нет ни зги.

Уехал покорять просторы юга,

Там кости не трещат по швам.

Жир от морозов, рабство, вьюга, —

Сознание ваяют, словно шрам.

Тепло, есть море, много солнца,

Стал голодать наш Александр.

И в разум чистый прорубать оконца,

Даруя телу умственный эспандер.

Ушёл с радаров политической цыганщины,

Сеть отрубил, просмотр телевизора.

Стёр из мозгов влияние от женщины,

Забыл к друзьям работу тепловизора.

Один, совсем в себе и для себя,

Без шума города, но в городе наружно.

Немного бурно, искренне, любя,

Да без рывков, спокойно, не натужно.

И появилось время, как свобода,

Полно… и так, что можно пить и лить.

За день по норме больше года,

Не нужно больше экономить и цедить.

А человек, есть – существо без меры,

И беспокойство обретает в тишине.

Да чипы, вроде мнимой серы,

Извилины теряют в вышине.

Как думал, он навеки просветился,

Опустошил запасы отработки в теле.

Но внутренний божок ему явился,

И с чёртом человеку нежно спели:

«О друг наш ненасытный,

Ты тих сейчас и очень гармоничен.

Такой прекрасный, мило самобытный,

Спокоен, вежлив и тактичен!

Но, обернись, зайди ты внутрь,

В тебе ветрище злой гуляет.

Как будешь жить, ценнейший сударь?

Лишь шум богатый разум утоляет!

Тебе пора себя заполнить,

Обогатить сознание из мира.

Знать век любой, и бога вспомнить,

Прознать, что и реальность, есть – сатира!»

Тепло и бархатное солнце юга,

Придали Саше новый смысл быть.

Не внешне, для себя услуга,

Решил он рисовать, не рыть.

Тем более, что шёл век художников,

И творческих экранных болтунов.

Прошла эпоха штукатуров и сапожников,

Явилось время колдунов.

Все стали мотиваторами душ,

Психологами через эзотерику.

Не истинно, срывая куш,

Лечить, скрывая личную истерику.

А сколько расплодилось блогеров…

Побольше, чем песчинок берега.

Они друг друга знали через гроверов,

Пытались переплюнуть асов телика.

Обычные из букв передасты,

Да попрошайки на развитие канала.

С утра до ночи юзали подкасты,

Прекрасное мешая в бочке кала.

Сашуля, как и все из стада,

Купил зеркальный цифровик.

Невероятно, но отрада,

На кнопку жать стал, баловник.

Делил свои он сутки,

Дневная часть ушла на съемки.

Смешно, по лесу, будто утки,

Толпой взрывали фотоплёнки.

А ночью редактировал шедевры,

Пришлось программы изучать.

Сначала он истратил нервы,

Потом на практике стал знать.

Таким был первый опыт,

Творца души искусства.

В мозгах развились соты,

Из высшей дали чувства.

С землей поныне, и привычной,

Он мало что имеет общего.

Глубинной, очень личной,

Снаружи слишком тощего.

Не передать словами,

Не описать стихами.

Как запастись дровами,

И обложить мехами.

Нет, не понять простому человеку,

Как можно созидать бесплатно.

Вот точно будет смеху,

Прознать, что даром, не приватно…

Сначала фотографии,

Затем решил снимать движение.

Минуя хватку мафии,

За рынок продвижения.

Как и писалось ранее:

Эпоха шла души за кэш,

И блогерская мания,

Творила нагло трэш.

Опять программы по редакции,

В одном сюжете раскадровка.

На всё запрет и санкции,

Софт и наличка – рокировка.

Но благо, был и тёмный мир,

Где правили пираты сети.

Они давали на халяву пир,

Их знали даже дети.

Нет, не помимо кассы высших,

Так было ими же и создано.

Такой учёт для низших,

Объел… собрал… и роздано.

Снимал наш Саша для себя,

Немного в свет давал лучи.

Но не за деньги, так любя,

Он верил, что звучит!

Как эхо из-под корки,

Он сам себе шептал, что нужен.

Во внешний мир прикрыл он шторки,

Но сам в себе был очень дружен.

«Звучит» – не для того, чтобы известность,

Не для рубля, иль мощной славы.

Он сердце более любил, чем внешность,

Его сознание бурлило подле лавы.

Да, видео прекрасная затея,

Там больше информации души.

Не донести до массы сказки от плебея,

Из нищей творческой глуши…

Каналы, где вещали блогеры,

Вращались от накрутки зрителей.

А это – денежные триггеры,

Агенты человеческих правителей.

Ведь информация в тот век,

Решала всё, что возле: «От рождения, до смерти!»

Без денег и инфы, – по кругу бег,

Хотя, так было раньше, так и впредь.

А Саша, как и все глупцы материи,

Что рьяно думали творить от сердца,

Не мог дарить другим побольше серии,

Без рынка в мир закрыта дверца.

И был ещё момент, что кадры быстротечны,

А он хотел запечатлеть себя в «Всегда».

Оставить мысли дальше, и навечно,

Решил сменить он творчество тогда.

Нет тех шагов, что на бумаге,

Нет первых слов мечтателем.

Но Саша варится в отваге, —

Не есть, но будет он писателем.

– Постой! – Твердит ему внутри смотритель, —

Пора не «будет», «Быть» и «есть» творцом!

А голос изнутри, он – повелитель, —

Прозрение с огранкой, да с ларцом.

Забыты развлечения и люди,

Прогулки под луной и море.

Отвергнуты все прочие, как судьи,

В покой ушли печаль и горе.

Вокруг, стены четыре,

Внутри желание писать.

В сердцах он мышь на сыре,

Но разум видит лишь кровать.

То место, где возможно полежать,

И отдохнуть, извилины баюкая.

Но волю нужно рядышком сажать,

И мозг тихонько нежно тюкая.

Стол, стул, тетрадь и ручка,

Пора поставить слово на бумагу.

О! В голове сгустилась тучка,

Он изобрёл порыв, как будто сагу!

Вначале все прекрасно знают,

Любой из опыта, как манна.

При этом, все извилины растают,

А телу, из бальзама с мёдом ванна.

Зрачки расширятся, под общий фокус,

И приукрасятся все чувства восприятия.

По венам потечёт приятный тонус,

Внутри и внешне мир создаст объятия.

Так происходит и с литературой,

Которую ты только начинаешь созидать. —

Как из простой макулатуры,

Твой разум жизнь начнёт давать!

Пришла идея, мозг идёт в конец,

Сначала и до финиша истории.

Вот ты уже историк и творец,

На суше, в высоте, и в акватории.

Увидел Александр вспышку,

И родилась история романа.

Обычный примет за отрыжку,

Писателю откроется, как рана.

Да, да… писателю! Он стал им,

Писателем становятся внутри.

Профессиям диплом необходим,

А богу слова только мысли три:

Одна становится идеей,

Что говорит: «Пора ваять нам!»

Другая, создаёт движение аллей,

А третья, по аллеям движет всю реальность к снам!

Та вспышка обрела чертоги, —

Фундамент для строения романа.

Начало, середину и итоги,

Наружный силуэт, и внутренность кармана.

Прообразы героев и места событий,

Зачем движение, – где цель.

Из смеси смысла, слов, как сбитень,

Где гладь эмоций, чувственная мель.

Так первые наброски пустошь измарали,

И белая бумага чёрным зарябила.

Пока, наивно, творчески и без морали,

Как будто правила системные убила.

Роман решил писать в частях,

По несколько этапов жизни.

Оставить можно было часть в костях,

Вернуться, только свистни.

Так легче думать о глобальном,

И малое лепить под, что побольше.

И не копаться вечностью в провальном,

Перечеркнул, переписал, и пусть подольше.

Зато, коррекция проходит под контролем,

Не всё то творчество, что абы как.

Шедевр не бывает слабеньким покоем,

Он будет безупречен, лишь прознав впросак.

Как на станке верёвки крутят,

Так и сюжет быть должен витиеват.

За рак мозгов, конечно же осудят,

Но автор этому безмерно рад.

Для творчества нет «хорошо» и «плохо»,

А ненависть такая же любовь!

Нормально – это очень сухо,

От ненависти до любви – играет кровь!

Поэтому, все обожают тарабарщину читать,

Где даже предисловие, как горы.

Там можно ползать и летать,

И обсуждать весь мир и ссоры.

Спускаться с ветерком,

Да залезать с напрягом.

И осуждать героя с синяком,

Хотя, лукавя, так… с натягом.

Как жизнь, все части – это тропы вдаль,

В один логический конец.

И то, что часть закончится безмерно жаль,

Но есть роман, такой вот автор льстец.

Героев срисовал с семьи своей,

Задействовал весь скоп по линии.

В сюжет, без родственных соплей,

Без жалости, хоть от мороза синие.

По личностям в одёжи их одел,

И каждому герою гардероб огромный.

Покраше юному, скуднее, кто неспел.

Не модельер, но выдумать он годный.

Затем, у Саши родилась идея:

Создать сюжет реальный, но с фантазией. —

Давать миры, их точно не имея,

Разбавить твердь однообразия.

Забавно получилось, даже ничего…

Знакомое всё, но очень ново.

Плясать решил он от того,

Что, якобы болеет, но здорово.

Понять легко всю эту чушь,

Реальность и фантазия – едины!

Как шумный город и лесная глушь,

Что сон и явь, вода и перегной у глины.

Вот например: несчастлив ты и беден очень.

Ты весь порок, что соткан из запретных мер,

Но есть мечта, – фантазия, как, между прочим.

Она – круги в пространстве многих сфер:

Мечта о безлимитной карте банка,

Что дарит человеку всё земное.

Но есть реальность, как на теле ранка,

Там правила… и всё такое…

И вот живёт бедняга много лет,

И платит за пшено монетой.

И не видал его в шелках весь белый свет,

Он заедает боль из отрубей котлетой.

Так и живёт, до самой смерти тонкой,

Но в час ухода понимает об одном:

За всей бесплодной и бесстрастной гонкой,

Он жизнь прожил приятным сном. —

Была и страсть, и цель найти богатство,

Был путь, что вёл сквозь тёмный лес.

А главное, внутри обрёл он братство, —

Он с лени сытости нечаянно слез!

А карту… он и так имел,

Ведь жизнь вела, поила и кормила.

Так лучше, если в ужасе ты смел,

Чем храбр в жизни, где она врагов убила!

Когда герои все на месте,

Даны им имена, и сшит весь реквизит.

Пора подумать и о месте,

Куда читатель нанесёт визит.

И решено оставить родину,

Как базу изначальной сцены.

Какую есть, красивую, уродину,

Как будто оголить глухие стены.

Есть город, есть страна,

Вокруг леса и тёмные озёра.

Есть люди, живность, бог и сатана,

Правители, кураторы, позёры.

Есть место – сцена книги,

Теперь внедряется фантазия.

Не домыслы и разные интриги, —

Земные безобразия.

Фантазия – от слова: «Нереальность»,

Простая выдумка из параллели.

Какая-то приятная сакральность,

Как пальма посреди метели.

Основой легли чувства человека,

Их параллельностью – богатство.

Не инвестиции и ипотека,

А волшебство, подобно святотатству.

Должна быть мистика, немного фарса,

Щепотку запредельных дум.

Внедряя киберпанк в пределы дартса,

Без суеты, без траты непомерных сумм.

Есть в книге героиня – женщина обычная,

В семье случилось горе, родственник усох.

Такая ситуация немного личная,

Не то, что таракан на кухне сдох.

Но дама не впадает в ступор,

Не выжигает сердце изнутри.

Ей каменные стены дом, не хутор,

Философы – психологи щебечут до зари.

Решает мысль о познании себя,

Понять, и разобраться, есть ли путь без боли.

Жить в смерти, жизнь любя,

И переваривать стезю без сахара и соли.

Находит мастера, обычного системщика,

Который, тайно, людям помогает.

Он роль играет необычного приемщика,

Товары официально, а под полом, что лагает.

А это, как известно – чувства человека,

Те милые засранцы, что по жизни за руку.

Для всех, как вечность, одному в пределах века,

То перец, то из мёда патока.

Тот мастер лекарь душ заблудших,

Внештатный мозгоправ подполья.

Он из династии волшебников, конечно, лучших,

В народе знали бы, всадили б колья.

Колдун предложит даме маленький обмен:

Она ему, что ценно для родной семьи.

Он начисто сотрёт из тела гадкий плен,

Да из ума он зачерпнет весь разум попадьи.

Не долго думала, в себе отчаявшись,

И согласилась на обмен сомнительный.

Забыв про церковь, не раскаявшись,

Отправилась в поход души, безмерно длительный.

Тут странности пошли у автора,

Он начал ощущать её в своём нутре.

Он превратился из бумажного оратора,

В монаха, что зрит небо, будучи в горе.

Сны начали являться из-под одеяла,

С какой-то рябью, глитчем и водой.

Сознание неведомой дырой зияло,

А мысли воевали пламенной ордой.

Все сновидения у Саши были наяву,

Как бы ни странно это прозвучало.

Его психоз мог занять целую главу,

Нам лучше бред весь промотать сначала.

Естественно, трусишка разум испугался,

И стал бояться уходить во сны.

Глаза слипались и краснели… не справлялся,

И каждый раз он засыпал, увы.

И всё по новой, сон, как явь, а явь помехой,

С шумами и полосками, как в телике.

Со временем, он наблюдал утехой,

По снам гулял, как цирковой медведь на велике.

Привык, узнал, и полюбил присутствие,

Там всё являлось творческой абстракцией.

И даже замечал своё отсутствие, —

Бессонницу, как разовую акцию.

Такое иногда случается,

Когда людишки жить обычно не хотят.

Днём все ворчат, творить не получается,

В кровати ночью… гении творят.

– Что происходит, милый? – Мама беспокоится. —

Ты мало ешь, и погостить не ходишь.

А Саша лишь обнимет и от слов умоется.

– Ты за нос меня что ли водишь? —

Так мать не дождалась ответа,

Ведь сын мечтал лишь об одном:

Когда приедет в сны карета,

И разум высший притупится дном.

Дно – для системщиков обуза,

А высший ум – система вычислений.

Как знания в пределах вуза,

Без душ и прочих вдохновений.

Ночь, хотя, нет… вечер, да он самый,

Наш Александр руки потирает.

Ни алкоголь, ни вечера, ни дамы,

Он кроме снов теперь иного и не знает.

Ложиться, даже в новенькой пижаме,

Как будто к празднику готовится.

Реальность дней сегодня в пилораме,

Санёк во снах своих покоится.

Знакомый лик, красивые глаза.

Он узнаёт своё творение.

Она, как чаровница – егоза,

Как мёд, вино, клубничное варенье!

Та самая, что героиней стала,

Его большого, первого романа.

Наверно, жизнь его устала,

Раз сон в реальность он внедрил, да без обмана.

Да, и в реальности он тоже был:

Записывал, что ночью видел, пробуя.

Он в двух мирах прекрасно жил,

У творческих людей манера жить – особая!

Так вот, его ночная героиня, —

Предел мечтаний всех писателей!

Она теперь читалась, словно линия,

Сюжетная, читателям, как соискателям.

Её далёкое и интригующее путешествие,

За горизонт, к познанию себя,

И автору досталось, как нашествие,

Но ненавязчиво, тихонечко любя.

По книге мастер посылает даму в джунгли,

Там есть шаман, что дыры зашивает.

Не дырки, где попали угли,

А общий разум, в космосе, что проживает.

Он был ей шагом вглубь очередным,

И Александру, также, параллелью.

Был для него сей смысл подставным,

Под коркой, ласковой свирелью.

И получается, что оба в путь собрались,

У каждого своя реальность.

Возможно, даже не встречались,

Причина есть, но точно уж не дальность.

Мир сна и книги, мир реальности земной,

Два континента с мостиком из хрусталя.

Свободный вход, немой конвой,

Два озера, а меж поля.

К чему сравнения звучат?

К тому, чтобы понять сознание!

Два сердца разный ритм стучат,

Но об одном всё это знание.

Один писатель, и героиня тоже,

Но, неизвестно, кто, кого придумал.

Не зря они уж так похожи,

Один обзор, один и угол.

А по-простому – это он один,

Один, в себе и в героине книги!

Обзор, который всем необходим,

Понять: мы все в одном, и без интриги!

По Саши всё понятно,

Что в стадию вошёл другую.

И описал себя так внятно,

Да с ударением, смакуя.

Бывает так, когда о прежнем позабыл,

И человеческий напряг исчез.

Был круг одноповторности, и сплыл,

Как будто ум неведомый пролез.

И по-другому быть не может!

Как создавать всё новое в старье?

Жизнь из нулей не сложит,

Она встречает, как портье.

А там, естественный отбор,

Кому даны все силы и упорство.

Воронка, некий общий сбор,

А главное, работа, без притворства.

Отказ от мира с семьями,

Уход с животного загона,

Не в пользу вещества под теменем,

А в прок, небесного для трона.

Того сознания из космоса,

Что вне ума от человека.

Которому нет дела до воды и колоса,

До жизни с смертью, мерой века.

Так будни протекали Саши,

Он телом на земле, сознанием в романе.

Не пил вина, не ел и каши,

Как будто прикоснулся к пране.

А что с героями романа?

Там тоже всё по аналогии.

У героини зажила живая рана,

К походам попривыкли ноги.

Шамана встретила в Перу,

Прониклась шармом джунглей.

Ей гуру подошёл к нутру,

В прах чувства, – бывших углей.

Огарков тех, которые от смерти,

Её больную душу прожигали.

Она, как камень, даже впредь,

Подобного все ищущие ждали.

Что примечательно… не колдуну,

Он даму излечил без снадобья.

Не опускал наркотиком ко дну,

Он ум светлел, словами радуя.

Простые разговоры, чистый быт,

Лес, воздух, горы до небес.

Какой привычной жизни стыд,

В которой вера и аптека, будто вес.

Шаман ей говорил на ухо,

Тихонько, не тревожа остальных.

Обычно просто, очень сухо,

Не обсуждая всех больных.

Не говоря, как в мире тяжело,

Не прославляя жизнь и смерть.

Он, словно говорил: «Алло»,

Уму, которому всё нужно греть. —

Всё понимать, осознавать и видеть,

По кругу просветления искать.

Да скромно так, чтоб не обидеть,

Как будто в краже кур таскать.

Шаман все истины в простом давал,

Что твёрдость разума – успех.

Самокопание… такой обвал,

Из множества подножек и помех.

Наш Александр создавал истории,

Про героиню и шамана,

И думал: «Почему же в горе я?» —

Роман не просто, был, как рана.

Писатели истории дают,

Скрывая то, что их по праву.

Секреты там и здесь суют,

Как будто кто-то скажет: «Браво!»

А нужно излагать всё проще,

Как думаешь, и про себя.

Ум легче, если тощий,

Он жизнь покажет, но любя.

Таких писак простите люди,

Они заумны, только начиная.

Хотя, решать лишь вам, вы судьи,

А здесь история иная.

Писатель Саша стал писателем,

Не от того, что славы захотел.

Он был простым в себе искателем,

Поверх себя в рассказ свой улетел.

Но незадача, в книге просто

Шаман ту женщину прозрел.

А сам же автор был, как хвост, —

Свой хвост, который он и ел.

Как змей восточных сказок,

О мире в замкнутом пространстве.

Из гримов и притворных масок,

На сцене, в цирковом убранстве.