В городе Ананьев Фома встретил богатого мужика, который предложил ему работу – за еду. Сначала они пытались вместе пахать поле – Фома должен был вести лошадей, которые тащили плуг, но он оказался слишком слабым для такой работы. Поэтому новый хозяин поручил ему пасти коров на своей леваде – что Фома и делал до конца лета. Попутно он учил хозяйскую дочь грамоте – она была старше Фомы лет на пять-восемь, но грамоты не знала. Дочь хозяина показалась Фоме дурой, но отчего-то волнующей – особенно когда она не могла справиться с уроком и краснела не только щеками, но и грудью. Фома надеялся, что станет для этой богатой семьи своим, что ему позволят остаться. Но осенью его не отправили на все четыре стороны, не дав ни одежды, ни обуви. Скитался недолго – на дороге он встретил мужика, который предложил подвезти его на телеге. Но привёз сразу в сельсовет, откуда Фому и отправили в его четвертый детдом – в Красносёлку под Винницей.

* * *

После случая на реке детдомовские пацаны приняли Фому в свою компанию. А тот самый Юрко – с руками, испачканными краской – стал ему другом. Оказалось, что его фамилия – Гурский. Фома уже знал, что если фамилия заканчивается на «-ий», как у него, то значит, это поляк – ну или жид (а жидов во всех детдомах почему-то били чаще и сильнее). Потому и спросил Юрко:

– Так ты тоже лях, то есть поляк, получается?

– Я не лях, я – украинец. Родился в этих местах, просто мамку с папкой в войну поубивало, только сестра старшая осталась – но с ней я жить не хочу. Волю люблю!

А еще Юрко любил рисовать. Как и где научился – не рассказывал. Но рисовал справно – лучше всего у него получалось малевать природу (хаты с церквушкой на берегу реки) и лошадей. Он даже продавал свои картины на местном рынке – выручал немного, но для всегда голодных детдомовских пацанов любая пайка была в радость – тем более, не сворованная, а честно заработанная. И Фома придумал, как можно зарабатывать больше – он начал сочинять стихи по картинам Юрко. Для этого, правда, пришлось выучить украинский – но язык оказался для Фомы несложным – тем более, что вокруг все чаще говорили именно не нём – точнее на смеси русского с украинским. Для стихов певучий украинский подходил даже лучше, чем русский – только Фоме сначала трудно давались слова с буквой «Г» – пацаны, говорили, что он произносит их как «москаль» – сами то умели «гхехать» с рождения. Но Фома всё-таки научился – вставал на рынке рядом с Юрко и его картинами и начинал читал свои стихи (обязательно жалостливым голосом). Сельские жители – особенно бабы – их жалели. И пока отвлекались на это представление, другие пацаны из их детдома успевали быстренько стырить с прилавка краюху хлеба – или что еще получится.

Людей Юрко рисовал плохо. Он пытался на рынке малевать портреты на заказ – но мужики – и особенно бабы – оставались ими недовольны и отказывались покупать. Говорили, что у него не они, а уродцы какие-то выходят – с огромными ногами и маленькой головой. Они и правда все получались похожими на одного пацана из их детского дома – звали его «Великан». Был он очень длинным и с маленькой башкой – из-за этого другие пацаны часто над ним издевались, но бить – опасались, поскольку он был явно сильнее прочих. Фома сначала тоже побаивался этого «Великана», но когда понял, что тот вроде беззлобный – решил расспросить:

– А тебя правда «Великаном» зовут?

– Не, я – Махнов. Фёдором зовут, в честь бати моего. Вот он был точно Великан из Великановки.

– Это как так?

– Мой батя был самый высокий человек во всём мире – может, и я таким стану, только не на этих детдомовских харчах. Он был ростом в четыре аршина, знаменит на весь свет.

– Да брешешь!

– Ты, ляшонок, не нарывайся. Я не вру. Если не веришь – вали отсюда.

– Не, верю, ты только гутарь поподробнее!

– Да я не всё про него знаю, он помер восемь лет назад, когда я малой совсем был. Но мать – а она у меня тоже немаленькая, если что – много о нём рассказывала. Батя мой где-то в Витебской губернии родился, до моего возраста был, как все. А потом вдруг расти начал – да так, что в двенадцать лет мог взрослых мужиков поднимать, а когда другие пацаны над ним смеялись – отбирал у них шапки и вешал на коньки крыш. Семья у бати бедная была, поэтому, когда в шестнадцать лет его увидел немец какой-то, и предложил у него в цирке работать – сразу согласился. Батя и уехал в Неметчину, там в цирке зараз по восемь мужиков поднимал, прутья гнул железные. Много денег он там заработал, поэтому, когда домой вернулся – выкупил у помещика усадьбу и поднял там потолки под свой рост. А хутор свое назвал «Великаново». Мать говорила, что, когда он жениться решил – никто из девок не хотел за него идти, только она и согласилась – потому как сама ростом под три аршина, никто её такую замуж брать не хотел. Мать потом с батей даже ездила по миру на выступления – в Италии они с Папой Римским встречались, а в Америке – с ихним президентом.

Тут Фома с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Ну брешет же, «Великан», как пить дать!

– А ты тоже президента этого римского в Америке видел?

– Дурак ты! Мать с батей туда ездили еще до того, как я родился. Нас вообще пятеро детей у них – и все в Великановке родились. А потом батю врачи отравили – они всё охотились за ним, чтоб он бумагу подписал, пообещал им скелет свой оставить после смерти для опытов. Ну он отказался, конечно – вот они и подсыпали ему отраву какую-то в еду или питье – батя вдруг заболел и в тридцать четыре года помер, молодой совсем. А на могиле у него написали, что лежит тут Фёдор Андреич Махнов – самый высокий человек в мире, который был ростом три аршина и девять вершков. Только мать нам говорила, что неправильно там написали, эту цифру они взяли из контракта, который батя в шестнадцати лет с тем первым немцем подписал. А он же потом рос еще – и точно за четыре аршина вымахал!

– А ты сам-то про батю своего что помнишь? И почему здесь в детдоме оказался, если говоришь, что батя денег много заработал и целое имение своё имел?

– Я помню, как мы обедать дома садились. Весь стол был у нас едой заставлен – батя пожрать любил, мог за раз свинью съесть, ел за пятерых – и нам, мелким, хватало. А потом, когда батю отравили – всё его богатство куда-то делось. Ну и революции эти еще… Мать всё пугала, что придут красноармейцы и нас всех в цирк заберут, чтобы в клетке по стране возить и народу показывать. Я решил этого не дожидаться – и сам ушёл из дому, так сюда в детдом и попал. Боюсь только, что врачи-отравители батин скелет теперь могут из могилы выкопать и выкрасть для опытов своих.

Фому история эта впечатлила. Если и врал Великан – то как-то очень складно, а фантазия у него была не так себе. Да и ловкостью он не отличался – поэтому в набеги на сельские поля детдомовские пацаны его не брали. Река, что разделяла их Красносёлку, называлась Южный Буг – и была не очень широкой. На другом берегу реки на бахче, рядом с кукурузным полем, росли арбузы и дыни – вот они и были главной целью их набегов. Фома хоть и был одним из самых худых и мелких – но считался смышлёным, история с его полётом с обрыва и птичьим хером помогла завоевать авторитет.

Они с Юрко Гурским и планировали все экспроприации – которые неизменно заканчивались успехом. Чтобы безнаказанно украсть дыни и арбузы, выбиралась группа из восьми-десяти самых шустрых пацанов – конечно, умеющих плавать. В сумерках они переплывали реку, пробирались на бахчу, каждый срывал по паре спелых плодов – и бегом обратно в реку, толкая арбузы или дыни перед собою. Однажды за ними было погнались на лодке – но группа голодных воришек смогла уйти от погони, потеряв в реке лишь несколько трофеев.

Тогда же, в том детдоме под Винницей, Фома понял, что везение его не бесконечно. То был выход большой группой в лес – чтобы насобирать земляники. Но на одной из полян пацаны увидели черешню, усыпанную спелыми чёрными плодами (хотя везде в их селе черешни еще не созрели). Фома любил черешню – поэтому сразу полез наверх и стал набирать ягоды за пазуху. И настолько увлёкся, что не заметил, как на поляне появился лесник с дубиной и встал под деревом – пацаны успели отбежать и теперь ржали издалека – мол, попался, лях, в конце концов! Фома начал медленно слезать с черешни – дерево было очень высоким – но с последней ветки он смог камнем слететь вниз и дать дёру – дубина лесника просвистела на головой. С тех пор Фома старался вести себя осторожнее – и стал меньше доверять детдомовским пацанам. Та черешня оказалась опытной – с раннеспелыми плодами – самыми вкусными, что он когда-либо пробовал.

Только Юрко он доверял по-прежнему. Фома понимал, что с ним может быть самим собой – не скрывая, что ему нравится сочинять стихи и читать книги. Юрко книги тоже любил – они вместе зачитывались Диккенсом – лёжа на одной койке животами вниз – одинаково голодными и урчащими. Юрко не любил рассказывать о себе – но однажды предложил навестить его сестру, что жила неподалёку от города Гайсин. Сначала решили ехать по узкоколейке – и пробрались в пассажирский вагон, но их поймали и составили акт с требованием об оплате штрафа за безбилетный проезд (всех детдомовцев этот акт потом очень рассмешил). Пришлось идти пешком – так и дошли до села, где в убогом домишке жила старшая сестра Юрко вместе с мужем. Сестра была на сносях, но какая-то очень холёная и при этом – беззащитная. А муж её хоть и работал сапожником – сидел в темной комнате и чинил обувь – был очень непохож на простого сельского мужика – его выдавала выправка. Фома понял – сестра Юрко и её муж – точно из «белых», из «бывших», а с ними – лучше не связываться. Поэтому, оставив Юрко у сестры, Фома решил опять идти домой – на северо-запад.

Его задержали уже в самой Виннице – привели в «Облнаробраз» босым и грязным. Там вручили мандат для возвращения в детдом, предписывающий всем сельсоветам оказывать ему помощь по дороге. И правда – с этой бумажкой Фоме почти в каждой деревне давали ночлег и еду, а по утрам, провожая – вручали фуражку и «постолы», тапки из сыромятной кожи. Но Фома при выходе за деревню их тут же выбрасывал – не привык носить фуражки и вообще любил ходить босиком.

В Красносёлке в их детдом назначили нового заведующего – мерзкого рябого мужичка, который требовал, чтобы дети чаще мылись и делали это только в его присутствии. Пацанам не понравилось, как он пялился при этом на их зады, да и вообще его новые порядки. Поэтому решили этого заведующего наказать – однажды вломились в его комнату и обстреляли подлеца из самодельных луков (стрелы сделали из камыша, а наконечники – из жести). Новый заведующий в итоге удрал, а Фому вместе с Юрко и другими «индейцами» перевели в большой детдом в местечке Дашев, где их определили в школу и даже подкармливали «гуманитаркой» от организации «АРА» – американской помощи голодающим. Но и в Дашеве пацаны пробыли недолго – их детдом перевели в саму Винницу, где Фому и Юрко отдали сразу в пятый класс – как умеющих читать и считать. Там же детдомовцам впервые устроили медобследование – при большом скоплении врачей каждого пацана осмотрели, взвесили и измерили – чтобы определить возраст. В документах Фомы написали: год рождения – 1911-ый. Так он узнал, что ему уже тринадцать лет.