Елена Ивановна много фотографировала, и ее снимки помещались в издания по истории искусств^[25]. Хорошо зная предмет, она обращала внимание детей на красоту древнего зодчества, ваяния, живописи. Белоснежные церквушки исконных русских земель, строгие готические шпили и суровые замки Прибалтики, разностильные, подчас причудливые строения барских усадеб – все это обсуждалось с детьми, связывалось с историческими событиями и бытующими в окрестностях легендами, все прочно входило в круг их понятий и формирующихся интересов. Так развивалась наблюдательность детей, выявлялись их наклонности, пробуждались творческие силы. Особое внимание обращалось на трудолюбие, постоянную занятость полезной деятельностью. Праздники в семье Рерихов отмечались не застольями и бездельем, а особенно интересными, увлекательными походами, встречами, заданиями.

Когда Николай Константинович отлучался на продолжительные сроки, то он переписывался не только с Еленой Ивановной, но обязательно и с сыновьями, которые с нетерпением ждали его писем и отвечали на них. Так, Юрий писал из Павловска на Кавказ: «Милый папочка. Как ты поживаешь? ‹…› Вчера был у нас дядя Боря, я с ним играл в теннис, он нам поставил сетку. Мы были у Рыжиков^[26]. Дядя Илья^[27] спрашивал меня о войне с турками и Наполеоном. Потом еще спрашивал формы русской армии. Я в некоторых наврал, зато он не знал форм русских солдат 12-го года. ‹…› Целую Тебя крепко. Твой Юша»^[28].

Святослав, которому не было еще и девяти лет, не отставал в переписке от старшего брата: «Милый Папочка, как ты поживаешь? Я собрал коллекцию камней из Славянки. Я нашел 20 камней. В Славянке я нашел перламутра кусочек, красно с черным камень, и какой-то камень песочного цвета со слюдой, два кварца, по определению дяди Бори ‹…›»^[29]; «Милый Папочка. Я сейчас пишу тебе письмо, а в нашем саду страшный ветер и гроза. Я сижу в детской. Мне очень интересно знать, кто это Чортиков? Мы сегодня поймали стрекозу, крылья у нее ультрамарин блау. Грудь у нее отливает золотым, брюшко ее отливает синим, зеленым и желто-зеленым. У нас есть большой огород, все в нем распустилось. Не видно ли на горах диких козлов? Какие жуки и камни? На моем огороде растут подсолнухи, редиска, укроп и картофель. У Юрика на огороде растет шпинат, лук, морковь, салат, японский газон, горох и картофель. Фрейлейн тебе кланяется и желает те[бе] поправиться. Твой Света»^[30].

А вот еще более раннее письмо шестилетнего Святослава: «Милый папа, прости, что я тебе не писал. Я не писал тебе потому, что я учусь полчаса по-немецки и час по-русски. И потом Оля [приезжала], и мы тоже приходили в Талашкино. Мама купила щенка, а Коля принес ежей. У нас был сильный град и дождь вместе, и я собирал град и очень большой. Шарик от града – я его хотел спрятать, но град растаял, и образовалась вода»^[31].

Письма мальчика поражают острой наблюдательностью. В них уже можно узнать и будущего ученого-естествоиспытателя, и будущего художника-колориста. Тончайшие оттенки красок точно различаются и фиксируются в памяти ребенка. Несколько сохранившихся рисунков пятилетнего Святослава подтверждают необыкновенно богатое «мировидение» мальчика. Такие же места из писем, как: «…Мама нам поймала бабочку, ее крылья в два вершка длины, а брюшко в два сантиметра толщины. Это ночная бабочка»^[32], – свидетельствуют о рано привитых навыках настоящей научной систематизации, научного подхода в изучении окружающей природы.

В мае 1913 года Святослав держал экзамен в приготовительный класс гимназии, о чем сохранилось следующее «Удостоверение»: «Дано сие от С[анкт]-Петербургской Гимназии К. Мая сыну художника СВЯТОСЛАВУ РЕРИХ, православного вероисповедания, родившемуся [в] 1904 году, в том, что он, Святослав Рерих, весною 1913 года подвергался вступительному экзамену в приготовит[ельный] класс означенной Гимназии К. Мая, при чем обнаруж[ил] следующие познания: в Законе Божьем – три (3), в Русском языке – четыре (4), в Арифметике – четыре (4).

На основании указанных познаний, означенный Святослав Рерих может быть с осени 1913 года принят в число учеников приготовит[ельного] класса С[анкт]-Петербургской Гимназии К. Мая»^[33].

Судя по этому документу, в воспитании молодого поколения Рерихов законам человеческого познания отводилось больше места, нежели законоположениям «божеским».

Святославу исполнилось десять лет, когда разразилась первая мировая война. Объявление войны застало Рерихов под Смоленском, в имении М. К. Тенишевой Талашкино, где Николай Константинович заканчивал в абсиде церкви замечательную роспись «Царица Небесная на берегу реки жизни»^[34]. Юрий и Святослав любили наблюдать за работой отца, смотреть, как готовят краски, как тщательно они подбираются и наносятся на загрунтованную стену. Монументальная композиция рождалась на глазах у детей, и они были свидетелями того, как сумрак церкви в алтарной части внезапно рассеялся, когда ее освободили от лесов. Теперь уже не маленькие оконца, а расписанная их отцом стена стала источать переливчатый свет, и дети предвкушали торжественность того момента, когда им озарится вся церковь.

Но этому чуду так и не суждено было свершиться. В один из погожих летних дней под гулкими сводами храма прозвучало роковое слово «война». По загруженной войсковыми составами железной дороге семья Рерихов, до окончания летних школьных каникул, вернулась в Петербург.

Война сразу же дала о себе знать в доме Николая Константиновича, в котором жизнь забила еще интенсивнее. Сам глава семьи принял деятельное участие в работе Красного Креста, организовал художественные мастерские для обучения живописи и художественным ремеслам раненых воинов, предпринял первые попытки к созданию международной договоренности по охране культурных ценностей при военных столкновениях^[35].

Все это привлекало в дом много новых людей, вызывало горячие обсуждения, споры, догадки. И ко всему этому внимательно приглядывались и прислушивались Юрий и Святослав. Мир людей раздвигал перед ними границы, за которыми таились не только радость и красота, но и величайшие человеческие бедствия. Много противоречий вставало перед их не искушенным еще сознанием. Дети воспитывались в духе просвещенного патриотизма, любви к Родине, гордости за ее трудовые и воинские подвиги. Их поездки с отцом и матерью по историческим местам, археологические находки, связанные с доблестным военным прошлым славянства, сама живопись отца, воспевавшая героизм, – окутывали родную страну ореолом могущества и непобедимости. Понятно, что и возникшая война рисовалась детям в блеске победоносных лавров. Но побед не было, привычные представления рушились, и сам патриотизм подчас открывался перед ними с доселе неизвестной стороны, превращался в бессмысленное варварство.

По стране пробежала волна черносотенных погромов. Один из них затронул и сферу деятельности Николая Константиновича. В 1915 году в Москве были разгромлены склады издательства Кнебеля только потому, что их владелец носил немецкую фамилию. Погибли находившиеся там около 200 оригинальных картин русских художников, уникальные клише, много рукописей. В связи с разгромом прекратился выпуск «Истории русского искусства», над созданием которой много лет работал И. Э. Грабарь, сотрудничавший в этом деле с Н. К. Рерихом. Среди погибшего от погрома шовинистов оказались и уже готовые к печатанию материалы для большой монографии о Н. К. Рерихе, которая так и не увидела свет.

Подобные безобразия, конечно, с возмущением встречались в прогрессивных кругах русской интеллигенции, и многие должны были переосмыслить священное для них понятие: «патриот своего Отечества». Ведь созвучный лозунг нередко служил ширмой самому оголтелому шовинизму и политической реакции.

Очень трудным во всех отношениях оказался для Рерихов 1915 год. Николай Константинович перенес весной тяжелое воспаление легких, за которым последовал ряд осложнений, сильно подорвавших его здоровье. Врачи настоятельно рекомендовали художнику поездку на излечение в Крым или на Кавказ, но ему претила суетная обстановка курортов, и семья уехала на лето в холмистый и озерный Валдайский край. Этот живописный уголок исконно русской земли полюбился Рерихам еще по прежним путешествиям, и, несмотря на приближавшийся фронт, летом 1915 и 1916 годов они приезжали именно в эти глухие места на Валдае. Николай Константинович писал о них: «Причудны леса всякими деревьями. Цветочны травы. Глубоко сини волнистые дали. Всюду зеркала рек и озер. Бугры и холмы. Крутые, пологие, мшистые, каменные. Камни стадами навалены. Всяких отливов. Мшистые холмы богато накинуты. Белые с зеленым, лиловые, красные, оранжевые, синие, черные с желтым… Любой выбирай. Все нетронуто. Ждет. Старинные проезжие пути ведут по чудесным борам. Зовут бесконечными далями»^[36].

Можно представить, каким праздником были для детей летние каникулы, проводимые среди чарующей и умиротворяющей природы средней полосы России. В ее окружении по-особому звучали и запечатлялись в памяти рассказы родителей о подвижническом прошлом и славном будущем их страны, которое, вопреки всем временным незадачам, обязательно наступит. «Припадая к земле, мы слышим. Земля говорит – все пройдет, потом хорошо будет. И там, где природа крепка, где недра не тронуты, там и сущность народа тверда, без смятения»^[37], – читал Николай Константинович в семейном кругу отрывки из своих валдайских записей, укрепляя в сыновьях любовь к Родине, веру в преуспеяние ее народа.

Наглядные уроки великого учителя жизни – Природы – вносили высокий смысл в окружающее, давали детям почувствовать то неистребимо прекрасное, против чего бессильна человеческая злоба. А ею была пропитана обстановка военных лет. Искусственно раздуваемый шовинизм, жестокость, военный психоз, жажда обогащения, обман – все это под тем или иным видом проникало в стены учебных заведений, будоражило молодые умы, сеяло раздоры, вызывало недоумения и растерянность.

Летние каникулы среди валдайских лесов, полей и озер, особо тесное и душевное общение с родителями оберегали впечатлительные детские души от губительного недуга – смятения и неуверенности. По опыту собственных «побегов в природу» в молодости Николай Константинович знал, что ничто так не уравновешивает душевное состояние, как умение черпать силы из ее неистощимой «скрыни»^[38]. Гармония, обретаемая человеком в общении с природой, помогает находить нужные решения и во взаимоотношениях между людьми. Для Юрия и Святослава, вступавших в юношеский возраст, это было особенно необходимым.

Дом их отца был местом встреч людей самых разных общественных направлений, философских и научных взглядов. Разговоры в квартире на Мойке подчас переходили в жаркую полемику. Сам Николай Константинович называл ее «кузницей мыслей»^[39]. В горниле этой кузницы закалялись и клинки пытливой мысли его сыновей, с которыми обращались уже как со взрослыми. Отец и мать часто делились с ними воспоминаниями о годах своей юности. Рассказы Николая Константиновича об Академии художеств, Университете, о своих первых шагах в искусстве и науке давали юношам богатую пищу для сопоставлений с первыми сознательными шагами их молодой жизни. Юрий и Святослав обучались в той же гимназии Мая на Васильевском острове, которую окончил их отец, что само собой обусловливало преемственность интересов и тем для разговоров. Юрий с пятнадцати лет увлекся Востоком и стал брать уроки у известных русских ученых – египтолога Б. А. Тураева и монголоведа А. Д. Руднева, хорошо знакомых Николаю Константиновичу по его научным изысканиям. Святослав внимательно прислушивался к художникам-педагогам, которые, пользуясь тем, что Школа Общества Поощрения художеств и квартира ее директора находились под одной крышей, были завсегдатаями в семье Рерихов. Некоторые из них давали поощрительные советы будущему художнику, подогревали его интерес к рисованию.

Громадное влияние на формирование характеров и духовного мира Юрия и Святослава оказывала их мать – Елена Ивановна. Николай Константинович писал о своей жене: «Вот в жизни проходит замечательный, великий женский облик. От малых лет девочка тайком уносит к себе тяжелое, огромное издание. Склонясь под тяжестью непомерной ноши, она украдкою от больших уносит к себе сокровище, чтобы смотреть картины и, научась самоучкою, – уже читать. Из тех же отцовских шкафов, не по времени рано, уносятся философские сочинения, и среди шумного, казалось бы, развлекающего обихода самосоздается глубокое, словно бы давно уже законченное миросозерцание. Правда, справедливость, постоянный поиск истины и любовь к творящему труду – преображают всю жизнь вокруг молодого, сильного духа. И весь дом, и вся семья – все строится по тем же благодатным началам. Все трудности и опасности переносятся под тем же несокрушимым водительством. ‹…› Такую неустанно трудовую жизнь, в подвиге каждого дня, в доброжелательстве и строительстве, нужно иметь перед собою всей молодежи»^[40].

Юрий и Святослав всегда старались следовать близкому и дорогому их сердцам примеру матери. Враг всякой несправедливости, косности, предвзятости, расхлябанности – Елена Ивановна растила в своей семье смелых строителей жизни. Она не терпела жалоб, слез, пустого времяпровождения. В ее отношении к сыновьям порой проскальзывала как бы суровость, но не было места потворству и сентиментальности. Елена Ивановна прививала сыновьям активное отношение к окружающему, стремилась сделать их полезными членами общества. Любовь к труду, трудовые навыки, ответственность за качество сделанного своими руками, своим измышлением – в той или иной форме внедрялись в каждодневную жизнь и занятия молодого поколения Рерихов.

«Обеспечение и легкость достижения есть величайшие препятствия на пути духовного роста, – писала впоследствии Елена Ивановна. – Молодость для того и дана, чтобы испытать все препятствия и на них закалить свой дух. ‹…›

Не об удобствах молодежи нужно думать, но о лучшем вооружении ее к жизненной борьбе ‹…›»^[41].

Приобретение знаний, дисциплина, ответственность не только за действия, но и за каждую свою мысль, каждое побуждение – все это входило в понятие «вооружения к жизненной борьбе» и вместе с тем не было догмой или самоцелью. Нацеливалась молодежь на жизнь, которую во всех отношениях можно было бы назвать достойной человеческого звания и которая, в ходе закономерной эволюции, в первую очередь возвышала бы самого человека.

Между тем события текущей жизни рушили застоявшиеся устои, готовили небывалые в истории человечества потрясения, формировали новый авангард двигающих эволюцию сил. В России не было человека, который не испытывался бы в эти годы на готовность принять назревшие перемены, не держал бы перед самим собой экзамена на право участия в коренном переустройстве общественной и государственной структуры. Николай Константинович приветствовал наступление новой эпохи, чувствовал необходимость коренных перемен, прислушивался к новым прогрессивным веяниям, хотя прямого отношения к политической деятельности никогда не имел.

Разруха, вызванная неспособностью отживающего режима к управлению страной и усугубленная военными неудачами, губительно сказывалась во всем. Непоправимый урон несли просвещение и культура. Николай Константинович не жалел сил, чтобы поддерживать на нужном уровне работу во вверенных его руководству культурно-просветительных учреждениях. Недостаток средств грозил закрытию Школы Общества Поощрения художеств, однако Рерих, учитывая новые требования, разрабатывал план преобразования ее в Народную Академию искусств. Научно-исследовательские работы Рериха в области археологии полностью свернулись, но у него уже созревали новые, далеко идущие намерения их развития в будущем.

Будущее… Рерих всегда верил в него и, вернувшись осенью 1916 года с Валдая, писал: «Нынче летом на Валдае наехали мы на огромный ключ железный. Посреди луга стоит полная чаша живой воды. Никому не нужная по полю разбегается. Целебная, неотпитая чаша подле большого пути. Вся безграничная область русских богатств, все наше сокровище искусства, вся эта целебная чаша полна живой воды. Русь – неотпитая чаша».

Между тем здоровье Николая Константиновича вдруг резко ухудшилось. Врачи категорически потребовали удаления от дел и перемены климата. Чтобы не порывать всех деловых связей, Рерих решил переехать в соседнюю Карелию, которая славилась своими хвойными лесами и богатым озоном, целебным воздухом.

Так, холодным и хмурым декабрьским днем 1916 года семья Рериха покинула Петроград. За окнами нетопленых по военному времени вагонов мелькали знакомые дачные пригороды. Путь лежал на северную окраину побережья Ладожского озера, в Сердоболь^[42] – живописный, окруженный лесом и студеными ладожскими водами, тихий городок. Рерихи уже раньше посещали Финляндию и Карелию. Николай Константинович изучал их исторические памятники, народное творчество, восхищался их суровой, бодрящей душу и тело северной природой. Все считали, что вынужденное пребывание в Сердоболе, вызванное состоянием здоровья главы семьи, продлится не так уж долго.

У двенадцатилетнего Святослава не могло даже мелькнуть мысли о том, что расстается он с родными местами, где прошло его счастливое детство, навсегда, что для всей их семьи начинается новый этап жизни. Его мысли все еще возвращались к школе, прерванным занятиям, оставленным в Петрограде друзьям. Но впереди уже расстилались перед ним неизведанные дороги, ждали его новые земли, города, люди, которых он глубоко познает и полюбит. Однако даже в свои двенадцать лет Святослав Николаевич оказался достаточно зрелым для того, чтобы земля, где он родился, ее люди, родной язык и культура остались бы для него навсегда незабываемыми, чтобы судьбы Родины неразрывно оставались связанными с его собственной судьбой. Прикоснувшись в детские годы к «Неотпитой чаше – Руси», он на всю жизнь остался верен этому своему первому «принятию святых таинств».