Глава 2

Кровь отхлынула от моего лица. Или наоборот – прихлынула. Черт его знает. Мне просто стало очень погано. Еще поганее, чем было, хотя казалось, куда уж дальше.

Я впервые по-настоящему понял выражение «засосало под ложечкой». Не знаю, где эта самая «ложечка» находится, но состояние было именно таким.

Ледяная волна паники грозила вот-вот накрыть мое сознание целиком и полностью, смывая остатки алкогольного дурмана, в котором я по идее могу пребывать после обильных возлияний.

Конечно переизбыток спиртного в некотором роде способен объяснить наличие столь ярких галлюцинаций. С другой стороны, не так уж много было выпито, чтоб заполучить себе «белочку».

Именно в этот момент я прекрасно понял, почему сумасшедшие бегают и уверяют всех, будто являются Наполеоном, Сатаной или гласом божьим. Тут кому как повезёт. Смотря, в какую сторону крыша поедет. Психи просто искренне верят в то, что видят. Прямо как я сейчас. Мои глаза, вернее один глаз, отчетливо видел Григория Распутина.

В общем-то, варианта два. Либо я сошел с ума, чего сильно не хотелось бы, либо передо мной стоял настоящий Гришка. Ну, или мужчина, фантастически на него похожий.

А это очень сомнительно. Что-то не встречал я в своей жизни косплееров Распутина. Прямо скажем, не самый подходящий для подражания образ.

Я несколько раз моргнул здоровым глазом, потом закрыл его, досчитал до десяти и снова открыл. Распутин никуда не исчез. Стоял на том же месте, изучая меня своими странными, пронзительными глазами.

От его взгляда, честно говоря, пробирало до костей. А еще, когда он вошел в сарай, воздух словно сгустился, стал тяжёлым. Присутствие этого человека ощущалось физически. Оно было почти осязаемым. Не знаю, насколько он плохой или хороший, но харизма у мужика просто бешеная. Это факт.

Григорий (не дай бог) Распутин неспешно осмотрелся. Его взгляд скользнул по мне, будто я был чем-то незначительным, вроде соринки на полу.

– Батюшка Григорий Ефимович! – купец резко изменился в лице, его надменность испарилась без следа. – Помилуйте, да вы как тут оказались? Я же велел, чтоб вам сообщили, когда заказ будет готов! Что ж вы ноги бьете, сами ходите.

– Да уж готово, готово… Сон мне был. Прямо ты и приснился, Никанор Митрофанович. Рукой манил, в гости зазывал. Я так и понял, что надобно к тебе сегодня наведаться, – ответил Распутин, продолжая шарить взглядом по сараю.

Чего он хотел рассмотреть, не знаю. По мне, так физиономия «благочестивого старца» стала в этот момент какой-то вороватой.

И кстати, почему его называли старцем? Выглядит он вполне себе бодро. Лет пятьдесят легко дашь. А если убрать нелепую бороду, причесать нормально и переодеть, так и все сорок можно предположить.

Впрочем, конкретно сейчас все это было незначительным. Стоило купцу произнести имя и отчество вслух, как в моей голове взорвалось фейерверком – Распутин! Реально Распутин!

Эта мысль пронзила сознание быстрее, чем сапог Прошки, подручного купца, врезался в мои ребра. Григорий Распутин. Живой. Передо мной. Но ведь… его же убили! Больше ста лет назад!

Черт. Какая разница, убили или нет?! Дело-то не в этом. Он вообще в принципе жил более ста лет назад.

А потом, практически сразу, пришло отчетливое понимание – это не розыгрыш. Не реалити-шоу. И уж точно не галлюцинация. Все происходящее – реальность. Такое чувство, будто пазлы сложились в картину и в мозгу что-то щелкнуло.

Значит… значит тот юный тенорок, которым я вдруг заговорил… и обращение «Ванька»… и слова бомжатской головы про отца… Не может быть!

Но все указывало именно на это. Я не Игорь Пряхин. Я… я в чужом теле. В прошлом. В самом что ни на есть дремучем прошлом. Вот это я влип!

Распутин меж тем в очередной раз окинул сарай своим пронзительным взглядом, затем уставился на Никанора Митрофановича и Прошку, который сжимал в одной руке кнут, а из второй не выпускал нагайку.

– Это что за пташка? – Григорий (чтоб я сдох) Ефимыч кивнул в мою сторону.

– Ворюга, – буркнул Прошка. – Понадёргал у Никанора Митрофановича из лавки. Думал, раз мальчишка – отделается лёгким испугом. Ан нет, пришлось построже… Воспитываем.

Честно говоря, в этот момент в голосе Прошки мне послышалось напряжение. Так бывает, когда человек не совсем врет, вроде бы по факту говорит, но в то же время явно пытается утаить правду.

Распутин нахмурился, его серые глаза буравили меня насквозь. В голову, как назло, полезли все мистические истории об этом человеке.

Я, конечно, образованный, современный товарищ. Мне, как никому, известно, что вся эта экстрасенсорная хрень – полнейшая чушь и развод на бабки. Но… Я невольно внутренне съежился. Хотя, наверное, и внешне тоже.

Распутин подошёл ближе, замер рядом, изучая меня с высоты своего роста.

– Воровство – грех, – медленно произнес он. Затем повернулся к Никанору Митрофановичу. – Но и самосуд не богоугодное дело. А тебе, любезный, надо хорошо подумать, отчего ворье в твой карман лезет. Грешил, поди? Купец первой гильдии – точно грешил. Негоже.

Никанор Митрофанович откровенно занервничал. Он как-то мелко засуетился, переминаясь с ноги на ногу и перекидывая трость из одной руки в другую. Потом прокашлялся и принялся оправдываться:

– Григорий Ефимович, да тут… понимаете ли… воришка этот… А грехи наши тяжкие… Так кто же не грешит, отец родной? Купеческая доля, она что? Она тяжела.

– Отпустите его, – перебил Распутин Никанора Митрофановича. – Пусть идет с миром и впредь ему неповадно будет чужое брать. Всякий человек заслуживает милосердия. Прояви милость, тебе она вернется во сто крат.

Купец и Прошка переглянулись. Видно было, что решение гостя им не по душе, но перечить другу царской семьи они не посмели.

Черт… Хоть бы выяснить, какой сейчас год. Друг он уже Романовым или нет? Если мы все-таки не в деревне, как я подумал сначала, а в Петербурге, например, то императрице его уже представили. Да и смотрит эта парочка садистов на Григория с чувством глубокого уважения. Сомневаюсь, конечно, что оно искреннее, но тем не менее.

Прошка угрюмо насупился и опустил нагайку:

– Ладно уж, Григорий Ефимович. Как скажете. Только чтоб духу его здесь больше не было! Да, Никанор Митрофанович?

Купец молча кивнул. Но при этом я заметил, как он быстро бросил в сторону подручного выразительный взгляд. Есть ощущение, что своим взглядом Никанор Митрофанович весьма конкретно давал Прошке понять, никого никуда отпускать не надо.

Видимо, с Распутиным спорить желания у него не имелось, однако насчет моей персоны мнение у купца было совсем иное. А значит, как только гость уйдет, хрен мне, а не свобода.

– Идемте, Григорий Ефимыч, я вам заказ ваш лично отдам. А там, может, и чайку решите испить? У меня Машка сегодня отменную кулебяку приготовила.

Никанор Митрофанович в два шага оказался рядом с Распутиным, подхватил его под руку и шустро направился к выходу, увлекая гостя за собой.

Распутин коротко кивнул, а затем, бросив на меня последний, странный, изучающий взгляд, от которого по спине снова побежали мурашки, вышел из сарая.

Как только дверь за ним закрылась, Прошка злобно зыркнул в мою сторону.

– Поди уши развесил, да губу раскатал до самого Саратова. А, ирод? Обрадовался. Решил, вот она, сладкая свобода. А ты выкуси! После того, что ты сотворил, тебе одна дорога. Пока правды не скажешь, конца не видать. Понял? Выкуси!

Подручный купца подскочил ко мне и сунул под мой разбитый нос фигуру из трех пальцев, в народе называемую кукиш.

Потом, видимо, для убедительности, еще и пнул меня под зад. Боль моментально пронзила тело, но сейчас это казалось мелочью по сравнению с осознанием реальности.

Я в прошлом. В начале двадцатого века. В теле какого-то воришки Ваньки. И это не сон.

Адреналин вытеснил боль. Мозг словно включил запасные резервы, анализируя ситуацию.

Оставаться здесь нельзя. Вернется купец – либо забьют до смерти, либо сдадут в полицию. Первый вариант гораздо ближе к правде, если что. Есть ощущение, что-то нечисто с этой кражей, за которую меня якобы наказывают.

Но и полиция – такое себе вариант. Ждать от них ничего хорошего не приходится. Каторга? Виселица? Черт, да какой же год сейчас? Вешают или голову рубят ворам? По идее уже ни то, ни другое не должны. Твою мать…

– Прошка! Прошка, поди сюда! Бегом! – раздался с улицы крик Никанора Митрофановича. – Надобно посыльного отправить.

– Не балуй тут. – Погрозил подручный купца кулаком. Мне, естественно, пригрозил. – Скоро вернусь.

Я с тоской смотрел на захлопнувшуюся за Прошкой дверь, продолжая лихорадочно соображать. Что делать?

Голоса купца и Прошки сначала слышались прямо рядом с дверью. Никонор Митрофанович давал какие-то указания. Судя по всему, этот псих с нагайкой кто-то типа приказчика. Потом они вроде как начали удаляться. Их разговор становился все тише.

Я осторожно поднялся на ноги. Болело все. Вообще все. Но! Когда очень хочется жить, побежишь и на сломанных конечностях. Поползешь, как червяк. А я хотел. Страсть как хотел.

Приоткрыл дверь, высунул голову и осмотрел пространство рядом с сараем. Похоже, это всё-таки была конюшня. Потому как неподалёку виднелся жилой дом, большой, деревянный, с мезонином и ставнями. Чуть в стороне располагались еще какие-то хозяйственные постройки.

Я ужом выскользнул наружу, а потом со всех ног бросился бежать без оглядки. Впереди имелся забор, рядом с которым стояло дерево. Крайне необдуманно со стороны хозяев. С помощью этой яблони можно прекрасно перелезать через ограду. Что я, собственно говоря, и сделал.

Оказавшись на улице, скорости не сбавил. Несся вперёд, как умалишенный. Лишь бы оказаться подальше от дома Никанора Митрофановича. Мне мерещилось, сейчас кто-нибудь заметит мой побег и все. Пиши – пропало. Опять схватят и потащут в конюшню.

И только после получасового, сумасшедшего бега я, наконец, остановился. Замер на месте, ошалело оглядываясь по сторонам.

Мир перевернулся окончательно. Надежда, упорно тлевшая внутри меня, жалобно пискнула, трепыхнулась и сдохла.

Все. Это не декорации. Это настоящий Петербург. Я действительно нахожусь в начале двадцатого века в столице… Господи… Как же странно это звучит. В столице Российской Империи.

Передо мной расстилалась мощеная булыжником улица. Высокие, статные дома с лепниной, резными балконами и золочеными вывесками со всеми этими «ятями» напрочь перечеркивали любые мысли о постанове или разводе.

Фонари явно были заправлены керосином, его запах отлично чувствовался. По улице степенно прохаживались люди в старомодных одеждах: мужчины в косоворотках и картузах, господа в сюртуках с тросточками, некоторые – в военных мундирах.

Дамы прогуливались в длинных платьях с узкими талиями, в шляпках, с ридикюлями, игриво висевшими на локотке.

Мимо проезжали конные экипажи, извозчики на пролетках что-то громко выкрикивали, лошади фыркали, копыта цокали по камням. Где-то вдалеке звенели трамвайные колокольчики. В воздухе висел густой запах конского навоза, дыма из печных труб и свежей выпечки из ближайшей булочной.

Я тяжело вздохнул и побрел вдоль улицы, стараясь не привлекать внимания. Мой собственный вид оставлял желать лучшего. Успел рассмотреть себя в витрине магазина дамских шляпок.

Рваная рубаха, залатанные штаны, босые ноги – выдавали во мне уличного оборванца. Это только по мелочи, если не оценивать расквашенную физиономию.

Ванька-воришка. Вот так вот. Злой рок просто. Неужели нельзя было очнуться в прошлом князем или… не знаю… да хоть тем же купцом. Почему голодранец, не пойму? Типа, наказание? Месть?

Желудок предательски заурчал, его буквально свело от голода. Последний раз я ел… кажется, еще вчера, в прошлой жизни.

Возле одной из лавок стоял лоток с пирожками. Аппетитный запах ударил в нос, удерживая меня возле булочной.

К счастью, удача, наконец, повернулась ко мне лицом и торговец на мгновение отвлекся. Недолго думая, я подскочил к лотку и ловко стянул один пирожок. Достаточно шустро, можно сказать, профессионально. К тому же, возле лавки толпились дамочки и я красиво смешался с толпой, на ходу глотая пирожок кусками. Почти не жевал его.

Набив рот, почувствовал крохотный прилив сил. Не сказать, чтоб это чрезвычайно вдохновляло, однако хотя бы перестало свербить внутри от голода.

Нужно найти местечко, спрятаться, сесть и подумать. Вопросов слишком много. Ответов – практически ни одного.

Где я? Судя по всему, в Петербурге.

Что делать? Понятия не имею.

Как вернуться? Тут вообще затык.

Чтоб понять, каким образом обеспечить себе обратный билет в свой, родной две тысячи двадцать пятый год, необходимо понимать, с хрена ли я вообще оказался в прошлом. А с этим, как раз, огромная проблема.

«Пономарь», – вдруг всплыло в памяти бормотание того мужика-призрака из сна или бреда.

«Ванька, бестолочь, ты пошто батю забыл?»

Пономарь. Значит, этот Ванька, чье тело я занимаю, был как-то связан с церковью? Может, его отец? А, нет. Отец же помер. Он сам так сказал. Это было всего лишь видение.

В любом случае, если речь шла о пономаре, то в биографии Ваньки должна фигурировать церковь. Или монастырь. Или… Или башка, привидевшаяся мне, просто несла чушь.

Так как особого выбора не было, я решил все-таки попытать счастья с церковью. С какой? Да с любой!

Просто в моей голове не имелось воспоминаний о Ванькиной жизни. Вообще никаких. Что, как минимум, странно. Должны же быть хоть какие-то факты, мысли, детали.

Однако, все, что я знал – это имя Ванька и четкое понимание, кем на самом деле являюсь сам. Все.

С другой стороны, церковь, она вроде как для страждущих. Мне один черт податься некуда. А в храме, глядишь, получится навязаться в работники.

Конечно, от подобной перспективы меня буквально с души воротило, но и выбор, прямо скажем, невелик.

Нужна любая ближайшая церковь. Вот, что я решил. К тому же, вдруг при виде храма или от звона колоколов всплывут воспоминания настоящего пацана. Когда рассматривал себя в витрине магазина, пришел к выводу, что мне новому навскидку не больше семнадцати.

Должен же хоть кто-нибудь сжалиться над голодранцем. Наверное… Осталось разыскать первый попавшийся храм, а там тогда будет видно.

Спрашивать дорогу у прохожих было опасно. Мой современный язык и манера изъясняться наверняка выдадут меня. Придется полагаться на интуицию.

Поэтому я шел наугад, держась в тени, наблюдая за этим чужим, пугающим, но таким реальным миром.

Справедливости ради скажу, прохожие в мою сторону особо не смотрели. Я для них был босяком и нищебродом. Только барышни и дамы, проходившие мимо, крепче прижимали к себе свои сумки.

Вскоре я вышел к большой площади. В центре возвышался величественный собор с золотыми куполами.

Вот оно. Церковь. Какая? Понятия не имею. Я в Питере вообще никогда не бывал. Однозначно не Исаакиевский собор. Это могу сказать наверняка. Подобные знаковые места даже мне, жителю региона, известны.

Желудок, как назло, снова заурчал. Причем в этот раз гораздо сильнее, чем в прошлый. А потом в глазах вдруг взметнулась стая черных «мушек» и я почувствовал, как земля плывёт под ногами.

Сдаётся мне, пацан голодал не один день. От съеденного пирожка стало лучше буквально на пятнадцать минут, зато теперь начался обратный процесс.

В общем, церковь и пономарь отошли на второй план. Сначала – еда. Любой ценой. Иначе, велика вероятность, что я всё-таки двину кони. А подыхать в прошлом сильно не хочется.

Я внимательно изучил название улиц, находящихся рядом с церковью. Мне они, конечно, не говорили ни о чем, но хотя бы на худой случай буду понимать, что искать.

Затем свернул в проулок и двинулся вперед. Необходимо найти либо какой-нибудь общепит, либо опять булочную.

Я целенаправленно топал в неизвестном направлении, и буквально через пару метров почувствовал запах свежеиспеченного хлеба.

Аромат выпечки привел меня к нужному месту. Витрина ломилась от румяных калачей, саек и буханок простого хлеба. Слюнки потекли сами собой.

Внутри было несколько покупателей, значит, можно воспользоваться их присутствием и своровать парочку калачей. С пирожками уже понятно. Мне их надо сразу штук десять, а половину прилавка никак с собой не утащишь.

Булочник, полный мужчина в белом фартуке, ловко орудовал специальными щипцами и был сосредоточен на клиентах, что делало ситуацию максимально удобной для задуманного.

Риск, конечно, имелся. Второй раз буду красть что-то, да еще после того, как меня уже поймали за воровство в лавке Никанора Митрофановича… Но голод был сильнее страха. Да и потом, с пирожком вон как ловко вышло.

Я зашел внутрь булочной, стараясь выглядеть как можно незаметнее, хотя мои рваные штаны и босые ноги сложно не заметить.

Поэтому я тихонечко пристроился за дамой, которая в очереди стояла последней, и с уверенным видом притворился, будто выбираю хлеб.

На самом деле, мне фантастически повезло, что никто из присутствующих не обратил внимания ни на звякнувший колокольчик над дверью, ни на меня. В этот момент хозяин булочной вдохновенно объяснял покупателям, как конкретно они пекут столь прекрасные калачи, лучшие на всем Васильевском острове. Васильевский остров… Видимо, так называется район, в котором я сейчас нахожусь.

Дождавшись момента, когда булочник отвернется к полке с товаром, я молниеносно схватил с прилавка пышную булку и рванул к дверям.

– А ну, стой! Опять ты, оборванец!?

Кажется, Ванька, сволочь такая, уже светился в этом районе.

Чьи-то руки – не такие сильные, как у Прошки, но достаточно цепкие – схватили меня за рубаху. Один из молодых мужчин, судя по простому наряду не дворянин, оказался слишком шустрым. Именно он и пресек кражу. Чтоб ему обосраться…

– В участок его! Ан нет! Розгами выпороть, чтоб неповадно было!

Булочник, красный от гнева, надвигался с другой стороны. Он кричал во весь голос, привлекая внимание даже тех, кто шел по улице.

Паника снова обожгла ледяным холодом. Я дернулся изо всех сил, извернулся ужом, вырывая ткань рубахи. Толкнув одного из державших меня зевак, споткнулся, чуть не упал, но тут же вскочил и бросился бежать со всех ног, не разбирая дороги. Булку при этом держал мертвой хваткой. Убивать будут, я один хрен успею ее съесть.

За спиной слышались крики: «Держи вора!».

Я несся по переулкам, сворачивая наугад, пока легкие не начало жечь огнем, а крики преследователей не стихли вдалеке. Остановился лишь когда понял, что окончательно заблудился в лабиринте незнакомых дворов и проходных арок. Зато погоня, наконец, отстала.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день… – Вырвалось у меня вслух.

Да, пословица совсем не подходила к ситуации, но к этой ситуации вообще ни черта не подойдёт.

Тяжело вздохнув, я снова двинулся вперёд, совершенно не понимая, куда иду.