Цитаты из книги «Новая жизнь»

Но чтобы утешить своего молодого друга-агента, он расскажет, почему он решил поместить на карамельки рисунок ангела. В молодости он часто ходил в кино в Бейоглу и очень любил фильмы с Марлен Дитрих. Особенно ему нравился фильм «Der Blaue Engel» – «Голубой ангел». Фильм, снятый по роману немецкого писателя Генриха Манна, вышел в турецком прокате. Сурейя-бей прочитал роман, в оригинале называвшийся «Профессор Унрат». Профессор Унрат, которого в кино играл Эмиль Яннингс, был скромным школьным учителем. И однажды он влюбился в женщину легкого поведения. Хотя женщина выглядела как ангел…

Сурейя-бей рассказывал об одном японском миссионере-католике, с которым случайно познакомился в окрестностях Кайсери, когда тот пытался заниматься промывкой мозгов населения во дворе одной мечети, и вдруг он внезапно сменил тему: он не мог вспомнить, откуда взялось название карамелек «Новая жизнь». Но он думал, что волшебное имя оказалось подходящим, так как карамель ассоциировалась у людей, живущих на этих землях, с большим количеством времени, связывая их потерянное прошлое с новым вкусом и новым сознанием. Несмотря на то что конфеты и само слово «карамель» считались французским заимствованием, это было не так. Вообще-то, турецкое слово «кара», «черный», впоследствии перешедшее в индоевропейские языки, было одним из основных слов в языке людей, живших на этих землях десятки тысяч лет, и являлось префиксом многих слов, обозначавших все, что имело черный или темный цвет; так что он, Сурейя-бей, тридцать два года писал это слово на каждой обертке своих «кара-мелек»

Мое расследование увело меня дальше на восток, в затерянные города и деревни, которых нет даже на школьных картах. Как люди, некогда убегавшие в чужие края, спасаясь от чумы, Сурейя-бей и его семья скрылись в дальние дали, исчезли в укрытых тенью городах, словно желали сбежать от безвкусно-ярких товаров ширпотреба с иностранными названиями, благодаря рекламе и телевидению пришедших с Запада и охвативших всю страну, будто заразная смертельная болезнь.

Так я начал снова и снова перечитывать книгу. Теперь я не думал, что мою жизнь уносит в незнакомую страну непонятно откуда взявшийся сильный ветер. Я старался прочувствовать гармонию давно оплаченного счета, тонкие узоры истории, понять внутреннюю логику, которые я не мог осознать в те времена, когда переживал все это. Вы же понимаете меня, правда? Не закончив службу в армии, я превратился в пожилого человека. Так я посвятил себя другим книгам. Я читал не для того, чтобы утолить желание заполучить другую душу или испытать радость от участия в скрытом веселье потустороннего мира, и – не знаю, как сказать, – не для того, чтобы убежать в новую жизнь, где я когда-нибудь встречу Джанан. Я читал, чтобы встретить судьбу достойно, мудро, чтобы пережить отсутствие Джанан, которое я ощущал душой. У меня не осталось надежды даже на то, что Ангел Желаний когда-нибудь подарит мне в утешение люстру в семь светильников, чтобы мы с Джанан украсили дом. Когда я поднимал голову от книги, которую читал глубокой ночью, я, испытывая удовольствие и ощущая душевное равновесие, слышал глубокую тишину квартала, – внезапно перед глазами появлялось видение Джанан, спящей рядом со мной во время поездок на автобусе, которые, как мне тогда казалось, никогда не прекратятся

Я потянулся к ящику и достал оттуда тетрадь в клеточку, расчерченную под карты и графики. Я купил ее для занятий по статике за несколько недель до того, как узнал о книге. Я еще ни разу ею не пользовался. Открыв тетрадь, я вдохнул запах чистых белых страниц, взял ручку и, предложение за предложением, стал записывать все то, о чем поведала мне книга. Я писал и писал. Когда в книге начинался новый параграф, я начинал с новой строки. Так, параграф за параграфом, я снова и снова погружался в жизнь книги. Через некоторое время я поднял голову от тетради и стал сравнивать свои записи с книгой: в тетради писал я, но мой рассказ абсолютно соответствовал тому, что было сказано в книге. И так мне это понравилось, что я стал писать каждую ночь – до рассвета. На занятия я ходить перестал

Если жизнь – не бессмысленный рассказ сумасшедшего и не черновик, абы как нарисованный на бумаге ребенком вроде моей трехлетней дочери, которому попался в руки карандаш; если жизнь – не цепочка безжалостных глупостей, то во всех случайных на вид шалостях и играх, что разместил в своей книге дядя Рыфкы, когда писал «Новую жизнь», должна быть некая логика. Если так, то у великого выдумщика должна была быть какая-то цель, чтобы все эти годы приводить на мой путь ангела; и тогда, если такой обычный и разочаровавшийся в жизни герой книги, как я, узнает из уст того самого дядюшки, варившего карамельки, почему тот решил поместить картинку с ангелом на обертки его любимых детских конфет, тогда герой, наверное, сможет найти утешение, осенними вечерами разглагольствуя о смысле оставшейся части его жизни, вместо того чтобы жаловаться на жестокость случайностей.

Пока я в утешение себе создавал целый мир, состоявший из доброй жены, милой дочки, телевизора, газет, моих книг, работы в мэрии, коллег по кабинету, моих сплетен, моих чашек кофе и сигарет, защищаясь и для этого окружая себя вещами, до которых можно дотронуться, он сумел окружить себя полным безмолвием. По ночам я думал о безмолвии, которому он смиренно и с верой посвятил себя, и когда я представлял, как он переписывает книгу, я воображал чудо из чудес и чувствовал, что, пока он там, за своим столом, терпеливо делал свое дело, безмолвие начинало говорить с ним. Загадка предметов, которую я не смог разгадать, была внутри того безмолвия и тьмы; и по мере того, как человек, любимый Джанан, писал, шепот из глубин ночи, которого не дано услышать человеку, подобному мне, обретал свой собственный голос.

Писатели, показывая нам своих героев в разных странах и разных обстановках, героев, постоянно выставляющих напоказ свои раны и боль, позаимствовав их из Чехова и огрубив, на самом деле в один голос говорят следующее: «Смотрите на нас, на нашу боль и на наши раны, смотрите, какие мы восприимчивые, какие тонкие, какие особенные! Боль сделала нас тоньше и уязвимее вас. Вы хотите быть такими же, как мы, хотите превратить собственное ничтожество в победу и в чувство превосходства, правда? В таком случае поверьте нам, поверьте в то, что наша боль гораздо приятнее обычных радостей жизни, и этого достаточно».

– Ты хочешь во всем дойти до самой сути, до первопричины, да? – спросил мой соперник, видевший кое-что из новой жизни. – Ты хочешь найти чистоту, девственную чистоту. Но ее нет. Искать основу, слово, первоисточник, которому мы все подражаем, бесполезно

Мы долго молчали, как старые друзья, которых не смущает тишина; а я подумал, что эта тишина казалась гораздо важнее беседы