– Не знаю. Я подумал, что ты тоже захочешь отдохнуть. Нечасто тебе выдается возможность полноценно отдохнуть, исключительно ради самой себя? Две недели где-нибудь далеко отсюда, без забот и хлопот. Египет, Турция, Таиланд? – он вопросительно вскинул брови и посмотрел на меня, видимо ожидая, что я не смогу сдержать улыбки от столь неожиданного, чертовски заманчивого предложения и такой нежной, трогательной заботы обо мне. Но все, что увидел – задумчиво сдвинутые брови и поджатые губы. Он скользнул взглядом вниз. – Марин, это конечно не мое дело, но… – вздох, полный неловкости голос, – может, я смогу чем-то помочь твоему молодому человеку?

Я посмотрела на него:

– Ты врач?

– Нет.

– Тогда, боюсь, ты ничем не можешь ему помочь.

– Ну, я могу позвонить кое-кому. Есть у меня…

– Я видела его лечащего врача – на кретина он не похож.

Все. Начинаю заводиться. Спокойно, Марина. Он не пытается тебя обидеть, он пытается помочь. Криво, косо, но все же от чистого сердца. Вроде бы. Блин, я уже не понимаю, где искренность, а где вранье.

– Слушай, я… Извини, я не хотела грубить.

– Да все нормально. Я бы в такой ситуации тоже…

«Нет, – думаю я и стискиваю руку в кулак, пряча её под стол, – ты бы не сорвался. Ты бы был примером для подражания. Демонстрацией стойкости и хладнокровности, взвешенности и титанического спокойствия. Ты бы, мать твою, возвышался над любой неприятностью, молчаливый, крепкий и надежный, как скала. Тихий и всепрощающий. Ты не такой, как я. Ты по-прежнему лучше меня. По-прежнему…»

– Слушай, если не хочешь – оставим все, как есть. Проведёте эти недели вместе…

– Нет, – сказала я, пожалуй, громче, чем хотела. Вдох, выдох, и уже тише. – Ты прав, ей там будет интереснее, чем со мной (и безопаснее). Просто, я хочу быть уверена, что с ней все будет хорошо.

– Там Оксана, я же сказал. Она с неё глаз не спустит…

– Оксана ей не мать! – закричала я (тише, Марина, тише!). – Ты меня извини, но Соня ей не дочь. Это, знаешь ли, огромная разница – свой ребенок и ребенок твоего мужика от первого брака. Это тебе она любовница, а ей она никто и звать никак.

– Знаешь, – замялся он, – об этом я тоже хотел с тобой поговорить, – он замялся, перебирая пальцами, опуская глаза вниз и елозя взглядом по столешнице, словно именно там найдется подходящие слова. – Мы подали заявление в ЗАГС.

Я закрыла глаза.

Отлично.

Спустя полчаса я закрыла за ними дверь. Мы решили (то есть так решил мой бывший муж), что он сам увезет её в лагерь. На общие сборы мы уже опоздали (они были вчера), но он прекрасно знает дорогу. Завтра они встанут в пять, выйдут в шесть и к десяти уже будут на месте. Четыре часа в дороге мою дочь не смутили. Её вообще ничего не могло смутить после слов «три недели в лагере». Она подскочила и начала прыгать по комнате, словно ей четыре года, а не полных семь. Она по очереди обнимала то меня, то отца, её глазенки блестели, рот растянулся до ушей и, не закрываясь, сыпал всевозможными звуками восторга. Сумку мы собрали быстро. Да и много ли нужно ребенку? И когда последняя пара трусов легла в небольшой чемоданчик и молния застегнулась, Пуговица уже нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в прихожей. Слушая мои напутствия, она с полной самоотдачей кивала мне на любое сказанное мною слово, не слушая абсолютно ничего из того, что я говорю. Она уже была в дороге. Я понимала её – наверное, это одна из самых прекрасных вещей на свете – дорога туда, куда тебе очень сильно хочется. Единственное, на чем я настаивала настолько рьяно, что моя дочь меня услышала – один звонок или одно сообщение в день. На этом мы обнялись, я поцеловала её в нос, она стиснула мою шею и поцеловала в губы. Затем она выскочила за дверь, таща за собой тяжелого и неповоротливого отца, который на прощание повернулся ко мне:

– Можно совет?

– Валяй, – тихо ответила я. Сил у меня уже почти не осталось, и я очень хотела поскорее закрыть за ним дверь.

– Если все-таки поедешь отдыхать, выбери что-то поспокойнее. Может не Египет и не Кипр. Может тебе выбрать что-то потише, да поближе. Дом отдыха или база. На худой конец, санаторий какой-нибудь…

Я вздрогнула и поняла на него глаза. Я вцепилась в его лицо взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было – совпадение или… Или что, Марина? Неужели ты думаешь, что он как-то связан с санаторием? Как-то связан с… Имя похотливой шавки буквально застряло в горле, цепляясь острыми шипами в глотку, не давая мне произнести себя. Меня снова окатило ледяным потом с ног до головы. Стало жарко и холодно одновременно. Санаторий? Неужели? Но спокойное лицо моего бывшего мужа, который вот-вот станет мужем уже совершенно другой женщины, не выражало ничего, кроме сочувствия, неловкости и вины. Этот «коктейль» мне знаком давно. Он говорит «Ну, пока». Он добавляет «Я позвоню, как только мы приедем». Он делает несколько шагов назад, ведомый крохотной ручкой и под грохот моего сердца, скрывается из виду.

Я остаюсь одна.

Сердце грохочет, воздух свистит в моих легких, по спине ползет капелька пота, и я чувствую её медленный ход от позвонка к позвонку, чувствую, как она скатывается по спине, преодолевая последние несколько сантиметров и, добравшись до пояса шорт, впитывается в ткань, становясь крохотным олицетворением моей паники.

Они оба знают меня слишком хорошо. Слишком. Гораздо лучше, чем мне хотелось бы.

Я закрываю дверь. Тихо. Чтобы ни одна живая душа не догадалась, как мне страшно.

Я стою перед закрытой дверью и истерично молчу.

Что же они знают обо мне? Нет, не так. Что же они знают обо мне одинаково? Очевидный ответ приходит самым первым, но ЭТО знание каждый из них получил сам по себе. Страшно другое – есть вещи, которые один из них знал задолго до того, как впервые протянул мне руку для знакомства.

Марина, ты сходишь с ума! Это паранойя!

Это уже не похоже на мысли, это – бегающие по тонущему кораблю, крысы.

Никакой связи быть не может. Мой муж знает, почему он развелся со мной, но никогда он не спрашивал, почему развелась с ним я. Никогда он не спрашивал, почему меня так бесило то, что Соня к нему тянется. Никогда он спрашивал меня, отчего меня так раздражает его влияние на неё. Более того, он даже не подозревает, что меня выводит из шаткого равновесия любая выигранная им битва за её расположение. Он считает её любовь чем-то совершенно естественным, и он слишком эгоистичен, чтобы заметить, что мои позиции не так крепки. Да, наши с Пуговицей отношения стали намного лучше, после того, как… Господи, даже вспоминать об этом не хочу.

Главное не то, какие ответы они знают, а то, какие вопросы задают. А вопросы у них точно разные.

И тут я вспоминаю картину, которая не давала мне спать месяца три – толпа вопящих мужиков, чьи слюни разлетаются в приступе бешенства. Они кричат, они скандируют, они неистово орут, тряся кулаками в воздухе, глядя на двух женщин в центре круга. Женщины дерутся, ломая ногти, выдранные волосы летят, как перья боевых петухов, и где-то в глубине этого клубка слышно неистовое дыхание и отчаянное желание жить. А потом одна из них толкает другую, поднимается на ноги и вцепляется в красивого молоденького добермана, разрывая ему яремную вену голыми руками.

Нет, они точно не знают друг друга. Потому что иначе этот мелкий гаденыш знал бы, что меня загонять в угол нельзя. Он знал бы это, потому что мой бывший муж это знает.

Была у нас ситуация, когда мы перешли все границы. Когда мы еще были достаточно влюблены друг в друга, но недостаточно мудры. Была ситуация, когда мы оба были неправы, но только у меня хватило ума довести дело до непотребства. Ведь я не так хладнокровна, как мой бывший муж.

Я закрыла дверь на замок. Только теперь до меня дошло, как же сильно я боюсь. Боюсь того, что осталась одна. Теперь в моей собственной квартире, которая внезапно стала крохотной, как тюремный карцер, у меня нет никого, кто вступился бы за меня. Я знаю – тут никто не поможет, и если шайка бездомных дворняг захочет, они придут сюда в любое время – с шиком и блеском, а может тихо и незаметно. Они придут, как захотят, и я ничего не смогу сделать.

Но я могу сбежать.

Я быстро зашагала в зал, села за письменный стол и открыла ноутбук.

Горящие туры. Куда? Да хоть куда, лишь бы как можно дальше отсюда. Итак, есть возможность улететь прямо сегодня ночью. Прекрасно! Цена заоблачная. Ну, это не так страшно, если речь идет о…

Хм, забавно, но чем именно я рискую? Интересно было бы все-таки обозначить круг ставок, потому как играть вслепую уж очень скучно.

Я тихонько захохотала. По-моему у меня начинается форменная истерика.

Ну что же, по мне так уж лучше смеяться, чем рыдать. Итак, если это щенок… Ага, вот отличный вариант! Пекин, две недели, все включено. Что у нас там с ценой? Огогошеньки, скажу я вам, друзья мои. Таких денег у меня просто нет в наличии. Едем дальше. Если похотливая дворняга доберется до меня, то с какой целью? Я помню, помню – если я не научусь жить без тебя – будет по-моему. Но что именно будет? Может, я зря преувеличиваю и все, что ему от меня нужно – это секс трижды в неделю. Тогда и я не против. Кто же откажется от молоденького любовника? Красивого, страстного, обаятельного? Псих? Ну что ж, у каждого свои недостатки. Я тоже не самой твердой психики, не самого большого ума, а посмотрите, какой на меня спрос!

Я захихикала снова. Мой смех напугал меня.

Что есть еще? Вот! Пхукет, две недели. Цена обворожительная и уехать можно прямо сегодня ночью. То есть утром, в пять тридцать. Отлично!

Я нажала зеленую кнопку «забронировать». На экране появилось окно, где под вращающимся кружком «глубокой задумчивости» было написано: «Пожалуйста, приготовьте паспорт для оформления брони».

Да не вопрос!

Я поднялась и зашагала в коридор к сумке, в которой лежал мой паспорт.

Мой телефон коротко звякнул.

Я застыла на полпути и нервно хохотнула. На моем лице застыла глупая улыбка – я не верила тому, что услышала. Еще сильнее и еще отчаянье я не верила тому, что подсказывало мне шестое чувство. Так и не добравшись до паспорта, я медленно вернулась в комнату, тихо переступая босыми ступнями, словно боялась увидеть там призрака. В каком-то смысле так оно и было.

Зашла в комнату и медленно прошла к столу. Телефон покоился на нем. Экран уже не светился, и лишь крохотный значок сообщения в маленьком кружке горел на фоне черного дисплея.

Я разблокировала телефон и нажала на сообщение.

Тишину моей пустой квартиры заполнил смех. Сначала тихий, тонкой примесью сумасшествия, он быстро перерастал в жуткий, совершенно безумный хохот, разливаясь по моему разуму полноценной истерикой. Я держала её руками, я запихивала её обратно в рот, скомканную в комок страха и неконтролируемой ненависти. Я боялась быть услышанной. Я сползла на пол, плача и смеясь. Я смеялась над мужчиной, что лежал сейчас в травматологии с переломанной ногой и пробитым черепом – еще вчера он был моим любовником, а сегодня я поняла, что не люблю его. Совершенно. Я ни разу не вспомнила о нем с того момента, как перешагнула порог дома, не проронила ни единой слезинки. Я плакала от радости потому, что моя дочь едет в дорогой машине с надежным, любящим отцом, подальше от всей той мерзости, в которую вляпалась её мать. Старый и слабый, страх вспыхнул во мне с новой силой так, словно никогда и не затихал. Он взорвался огромным атомным зарядом, и на фоне желто-белого гриба, поднимающегося к самым небесам, стало очевидно, что есть я – жадное, эгоистичное, себялюбивое животное, которое слишком любит себя, чтобы искренне любить кого-то еще. Я оплакивала только себя, и страха стало больше, чем я могла вытерпеть – мне жутко от того, что есть люди, которым позволено ВСЕ.

Один их них только что одним легким движением перечеркнул все, что я строила.

«Пхукет? Ты серьезно?» – тихо смеялось мне в лицо сообщение от номера, заканчивающегося на 0715.