Цитаты из книги «Тело каждого. Книга о свободе»

«Несправедливые социальные законы и устои не меняются, поскольку всё, что делает Верховный суд, — это выносит вердикты, — категорично писал Растин в газете „Луизиана уикли“. — Социальный прогресс движется вперед посредством борьбы»

для всех остальных тюрьма катастрофически бесполезна. Единственное, чему она способствует, утверждает Якобсон, — это закреплению преступных тенденций. Мир садизма, в котором оказывается заключенный, приводит к деградации до младенческого поведения. Тюрьма не сможет выполнять исправительные или реабилитационные функции до тех пор, пока не изменятся отношения между заключенными и надзирателями и пока в ней не перестанут ограничивать телесные нужды в питании, свете, движении, гигиене, общении, сексе и свободном перемещении. Нет, заключает Якобсон, «социального и культурного роста преступников невозможно добиться лишениями, садистским обращением и тяжелым трудом, как и одними этическими и религиозными увещеваниями»

Запреты, унижение, боль, жестокость, неусыпный контроль над телесными функциями, особенно над питанием и дефекацией, — связь между садизмом и тюрьмой вовсе не случайна.

В заключении, как и в младенчестве, телесные потребности быстро начинают причинять невыносимые мучения, если их не удовлетворять. Лишить туалета и места для мытья, не давать спать, есть или пить, заставлять заключенного находиться в определенной позе — всё это способы причинить сильнейшие физические и эмоциональные страдания

Надзиратели требовали соблюдения жестких правил касательно предметов, связанных с телом. Одеяла должны были лежать идеально ровно, полотенца — сложены определенным образом, жестяные крышки помойных ведер — отполированы до блеска. Любое отклонение от этих ритуалов сурово наказывалось. Но одержимость аккуратностью не распространялась на тела заключенных, которые с не меньшим упорством содержались в кошмарной грязи.

Одинокий, совершенно беспомощный узник переживал мощнейшую регрессию; опоры его личности словно размывало гигантской волной. Признаки были налицо. Заключенные страдали от фобий, панических атак, тревожности, раздражительности, бессонницы. Они забывали имена и места. У них появлялись физические симптомы вследствие того, что сейчас мы назвали бы посттравматическим стрессовым расстройством: учащенное сердцебиение, холодные руки, крапивница, тиреотоксикоз, аменорея. Многих терзало чувство вины перед друзьями и родственниками

Всё это время она вела дневник и описывала в нем свое одиночество и ужас. Ее мучила вина перед матерью и страшил грядущий суд. «Кто еще останется, когда я наконец выйду, останется ли кто-то, кто будет меня любить? — спрашивала она себя. — Кто меня забудет?»

псевдоосвободительные идеи Просвещения, которые превратили современную тюрьму в авторитарную машину по производству покорных тел: вышколенная, послушная рабочая сила, трудящаяся на благо капитала, не имеющая ни выбора, ни вознаграждения.

Лишь когда во времена Просвещения были впервые сформулированы права человека, тюрьму начали воспринимать как собственно наказание. Когда свобода стала правом человека, она превратилась в собственность, которую можно конфисковать или уничтожить.

Должна ли тюрьма стать мучительным наказанием, или местом изоляции опасных личностей от общества, или пространством, где нарушителям дана возможность реабилитироваться? И как она соотносится со свободой, кроме того, что лишает ее? Есть ли хоть какая-то доля правды в общепринятой точке зрения, будто в заключении, как и в парадоксальных аккумуляторах Райха, происходит перерождение, или же институт тюрьмы — это квинтэссенция сил угнетения, которые уже сами по себе превращают наши тела в тюрьмы?