Часть 2

Глава 5

Люди месили ногами грязь и ходили согнувшись, потому что на плечах у них лежали тучи. В воздухе стояла колючая мокрая взвесь. Прачка Пелагея поставила корзину с бельем в жижу на берегу. Самым сложным в такие дни было приступить к стирке – руки ломило только в самом начале. Потом они, правда, слушались плоховато, зато переставали чувствовать холод. Сегодня праздник – у прачки выходной. Значит, она могла наконец-то перестирать белье для собственной семьи.

На реке Карасун ни души. Другие прачки в долгожданный выходной отдыхали дома: готовили еду на всю неделю, убирались, латали детям одежду. Пелагея вытащила из корзины пропитавшуюся уличной влагой, задеревеневшую рубаху мужа и бросила ее в черную воду. Раздался едва слышный хруст – сломалась тонкая ледяная корочка. Прачка решительно окунула рубаху под воду – руки обожгло холодом – и вытащила из реки.

Тогда только Пелагея заметила, что рубаха в крови. Сердце бешено заколотилось – супружник что-то натворил, и явно ужасное. Черное кровавое пятно стремительно расползалось. Прачка повертела рубаху и поняла, что кровь-то ее собственная – хлещет прямо из правой руки, на которой отсутствовали теперь два пальца – мизинец и безымянный.

Пелагея уронила рубаху в жижу и собралась вопить, но голос не послушался – вырвались невнятные хрипы. Она хотела бежать домой, прочь от проклятой реки, но ноги вязли в грязи. Тут и рука очнулась: в нее ворвалась боль, запульсировала, загорелась. Пелагея упала на колени в жижу и зарыдала.

Голос вернулся, и на него прибежал казак. «Что случилось, бабонька?» – спросил он, поднимая Пелагею. «Утопленник вылез из реки и откусил мне пальцы, будь проклят Карасун!» – рыдала она, показывая то место, где стирала. Казак вытащил пику и ударил в реку так, будто она была живой. Под водой что-то лязгнуло.

В тот же день, суеверно крестясь, екатеринодарцы вытащили из реки покойника – утонувшего казака прямо на коне и с пикой в руках, о которую и отхватила два пальца Пелагея. Глаза его были выпучены, а щеки на раздувшемся сером лице объели рыбы.

Это случилось полвека назад. Но утопленники не были новостью для реки Карасун. Здесь захлебывались самоубийцы, сюда падали и тонули неосторожные рыбаки или пьяницы одинокой ночью, в мутные воды сбрасывали жертв разбойники. Покойники населяли дно проклятого места.

Только три года назад, в 1910-м, реку засыпали и устроили на ней улицу, по которой гастролирующая труппа актеров направлялась теперь от вокзала в Городской сад Екатеринодара. Южный город уже накрыла ночь. Луна через пару дней обещала стать полной и светила ярко. Шурочка жадно вдыхала теплый пахучий воздух после нескольких суток в душном вагоне третьего класса. Но зловещая история о засыпанной реке Карасун, которую рассказала Калерия, неприятно тревожила ее. Хотелось добраться до гостиницы без волнений и приключений.

– Думаете, покойников засыпали, и они успокоились? Как же! Еще больше разозлились! А мы по ихним головам сейчас едем, – продолжала подзуживать Калерия.

– Я не верю в такие сказки. С чего ты это взяла? – нетвердо возразила Шурочка.

Она так и не определилась, имеет Калерия отношение к сверхъестественным силам или нет. Стыдилась признаться даже себе, что боится эту худую женщину: та вполне могла оказаться настоящим медиумом. Но обсуждать это с другими членами труппы неловко – сочтут наивной.

– А вы знали, что Калерия родилась в Екатеринодаре? Она тут каждое привидение по имени знает, – улыбнулся Григорий Павлович.

– А почему уехала? Кубанские баре для тебя бедноваты? – спросил Матюша.

Калерия не удостоила его ответом. Только прищурилась и раздула ноздри.

– Матюшка, да не завидуй ты этим барам! Молодой ишо, заработаешь и на такую вертушку, как наша Калерия, – улыбнулась Тамара Аркадьевна.

– Куда уж мне, – буркнул он.

Екатеринодар был только первым пунктом большого гастрольного маршрута, а Шурочка уже люто ненавидела каждого из пятерых своих коллег. Тамара Аркадьевна устраивала скандал даже в очереди из двух человек, чтобы пролезть вперед. Всегда забирала самое большое и красивое яблоко из общей корзинки. Звучно всасывала из стакана чай до дна вместе с чаинками.

Калерия оказалась одной из тех невыносимых женщин, которая нравилась всем мужчинам без исключения. Даже отъявленный донжуан через полчаса общения с ней готов был бежать на другой конец города ради спелой черешни.

Матюша гордился тем, что мать его была самой широкой женщиной в деревне, и под ней даже сломался однажды хребет кобылы. Еще чрезвычайно раздражал Шурочку лексиконом, включающим в себя слова вроде «ездеют», «кажись» и «слуш». Он оказался никаким не газетчиком, а обыкновенным актеришкой и компенсировал слабость способностей, стараясь по-лакейски прислуживать антрепренеру. После истории с вазой у него не осталось даже крошечного шрама, что тоже доказывало – тот скандал на спиритическом сеансе он подстроил.

Григорию Павловичу Шурочка не могла простить, что заманил ее в провинцию обманом. Ведь Тамара Аркадьевна действительно оказалась никакой не секретаршей, а одной из актрис его труппы. Не будь Шурочка столь наивна, не купилась бы на этот жестокий розыгрыш, осталась бы с отцом в Петербурге. Снова попытала бы счастья в театральном агентстве – уже по-настоящему. Или напрямую в театре – про то, что так никто не делает, антрепренер тоже ей наврал. Но теперь поздно сожалеть – дело сделано.

Аристарх, как ни странно, бесил меньше остальных. Видимо, реагировать на старика, бывшего официанта, не имевшего ранее вообще никакого отношения к театру, было просто ниже ее достоинства. Хотя, надо признать, она уважала то, что Аристарх по собственной инициативе вел протокол каждой репетиции. От беспрерывного обсасывания химического карандаша его седеющая борода стала синей в углах рта, отчего он приобрел еще большее сходство с водяным. Бровь же Григория Павловича почти затянулась, и о том инциденте в вегетарианском кафе, когда старик не справился с праведным гневом, старательно не вспоминали. Непонятно было, понял ли бывший официант, что антрепренер и с ним сыграл в свою излюбленную игру – специально устроил ту сцену, чтобы столь жестоким и необычным способом добыть в труппу еще одного подопытного кролика. Так или иначе, на Григория Павловича старик совсем не злился.

– На месте. Вылезай! – закричал Аристарх.

Но тут Шурочка увидела то, чего боялась всю дорогу от вокзала – темную фигуру в плаще с масляным фонарем. Человек, если это был именно человек, стоял прямо в луже – будто из нее он и вырос. Шурочка хотела завизжать, но как в страшном сне горло ее перехватила судорога, и она не могла издать ни звука.

Оказалось, к лучшему. Пугающей личностью был всего лишь сторож, которого прислали встречать артистов. Экспериментальная труппа Григория Павловича Рахманова в полном составе выгрузилась из повозки около центрального входа в екатеринодарский Городской сад.

Когда провожатый пригласил следовать за ним, на Шурочку обрушилось счастье. Никаких утопленников не существовало. Она впервые приехала в новый город, чтобы выступить на сцене и насладиться славой. Она окончательно повзрослела и путешествовала без папа́!

Пыталась разглядеть ажурные стены Летнего театра, но безуспешно. На юге деревья стали уже совсем зелеными – за пышной листвой ничего не увидишь. Актеры двинулись за сторожем. Мягкий ветерок щекотал лицо, хотелось на всю жизнь запомнить приятное мгновение. Шурочка еще не знала, что до гостиницы в ту ночь ей добраться не суждено.

* * *

– В хлеву сегодня будут спать столичные актеры. Хр-хр, – мерзопакостно засмеялась Калерия.

Провожатый привел гостей в крохотный деревянный домик с земляным полом и шестью старыми соломенными матрасами. Место напоминало загон для скота. Григорий Павлович кинул в угол саквояж и помчался за сторожем, который, предвкушая реакцию на такое гостеприимство, уже успел ретироваться. Матюша верной собачонкой побежал следом.

– А я ему говорила, что во время ярмарки тут перднуть негде. Все гостиницы забиты! – заворчала Тамара Аркадьевна.

Шурочка расхаживала из угла в угол, пока Григорий Павлович не вернулся. Он молча сел на матрас в глубине сарая и прислонился головой к стене, не поднимая глаз. Никто ничего не сказал и не спросил, но воздух в хлеву наэлектризовался гневом. Шурочке даже стало жаль антрепренера. Тут же нашлись и утешители – к нему подсела Калерия, обняла за плечи. Но, к Шурочкиному удовольствию, Григорий Павлович резко встал и вышел на воздух. Матюша хмыкнул. Аристарх предложил скорее всем ложиться, чтобы наутро встать пораньше и репетировать.

– Вот сам и спи, бродяга. Тебе-то не привыкать к такому жилью, – ответила ему Тамара Аркадьевна.

Она обвязалась с ног до головы шерстяным платком, выбрала самый ровный матрас, отвернулась и феноменально быстро захрапела.

В любой другой ситуации Шурочка стала бы возмущаться, сражаться за комфорт. Но в то мгновение силы ее покинули. Она смогла только лечь прямо в одежде и подложить под голову целлофановый пакет, чтобы не касаться лицом грязной соломенной лежанки. Интересно, лучше ли постели в сибирских острогах? Она-то по дурости решила, что папа преувеличивал, говоря о цыганском житье.

Вспомнила, как однажды долго и грубо отчитывала прислугу за крохотное неотстиравшееся пятнышко на белоснежном пододеяльнике. Теперь она не имела даже одеяла. Прокручивала в памяти, как часто злилась на одинокую тишину в их огромной пустой квартире на Васильевском острове. Сейчас бы дорого заплатила просто за отсутствие звуков и запахов в хлеву, чтобы хоть немного выспаться. Пахло не только от матраса, на котором до нее спало немыслимое количество незнакомцев таинственной судьбы, но и от нее самой. Впервые в жизни она не мылась целых пять дней кряду, а сегодня и вовсе легла спать с нечищенными зубами.

Еще утопленники, о которых говорила Калерия. Вдруг они правда полезут из земли? Стены в сарае совсем хлипкие. Да нет, глупость. Шурочка вспомнила, что нынче четверг. Значит, дома на ужин, наверное, приготовили рыбу. Что же она сделала со своей жизнью!

Только бы продержаться до конца августа. Летом столичные сцены все равно на каникулах. Еще четыре месяца в нечеловеческих условиях, в компании очень-очень скверных людей. Зато перед началом нового театрального сезона она поступит в Александринский театр. Главное, выдержать экзамен. Но как раз в этом ей и поможет авантюра с гастролями в труппе Григория Павловича – даст возможность практики и даже в главной роли. Непонятно было пока, почему труппа экспериментальная и в чем суть таинственного метода на базе системы Станиславского. Не важно!

Она научится у антрепренера всему, что он способен ей дать. Зубами вырвет причитающийся ей опыт, раз уж пришлось пойти на такие жертвы. Потом снимет теплую уютную комнату на Васильевском острове, на какой-нибудь линии подальше, купит цветок в горшке. Она станет актрисой лучшего театра столицы. Может, даже отец придет на спектакль и увидит ее талант. Лишь бы выдержать экзамен. Только бы продержаться до конца августа.

* * *

Перед Ией появилась доска на ножках с креплением для больших листов бумаги. В руке – красный маркер. Вверху большой клетчатой страницы она написала крупными печатными буквами «Миссия: поверить в себя». Повернулась к Учителю на каблуках и сказала: