На лице Леши снова появилась эта заискивающая унизительная улыбка. В порыве Леля обняла его, погладила по голове. Если бы она как-то могла помочь ему, но что она может? Хорошо, что у нее самой все это позади. Отец умер давно, а вся издерганная невротичная мама ушла в мир иной совсем недавно. Теперь, когда их не было, Леля думала о них порою даже хорошо, без ненависти, которую питала к ним при их жизни. Вот только от презрения к родителям она, наверное, никогда не избавится. Ну не могла она уважать этих людей и все тут. Хотя разве сама она лучше их? Такая же неприкаянная, такая же закомплексованная, тревожная, перепуганная… Хотя, в отличии от матери, ей хватило ума не связывать свою жизнь с каким-нибудь алкашом и не заводить детей, которых бы потом этот алкаш до смерти пугал. Правда, она и за хорошего человека замуж не вышла, и живет теперь одна, но уж лучше жить одной, чем так, как жили отец с матерью.

Она снова посмотрела на прижавшегося к ней Лешу. Он наблюдал за резвящимися детьми, а с губ его так и не сходила жалкая, заискивающая улыбка.

«Паршивые родители! – зло подумала Леля. – Зачем они рожают детей? Отец алкаш, но о чем думала его мать, когда спала с таким? Бедный Леша! И почему во мне нет такой силы, чтобы держать в страхе таких ублюдков, как его отец? Я бы тогда всех их в железном кулаке держала! Вот где бы они все у меня были! Попробовал бы тогда какой-нибудь урод напугать собственного ребенка! Но не Бог ли должен заниматься всем этим? Куда Он вообще смотрит? Детям калечат души, они вырастают в зашуганных, не имеющих достоинства людей, вроде меня, а Он только знай, взыскивает с них за грехи! Какой все-таки жестокий этот мир!»

– Ольга Сергеевна! Ольга Сергеевна! Мы воробушка маленького нашли! Идемте, мы вам покажем! – к Леле подбежали две девочки и потянули ее за руки. Та, нехотя оставила Лешу и пошла смотреть воробушка.

– Он маленький! Еще птенчик! Давайте его с собой в группу возьмем! – галдели девочки. – Вот он! Смотрите!

Леля увидела в траве возле дорожки трясущегося птенца. Крылышки его были широко расставлены, глазки закрыты, и весь его вид был помятым. Наверное, он сильно ударился, когда упал из гнезда. Малыш был обречен – воробьиных птенцов выкормить в неволе невозможно. Леля это точно знала. Она несколько раз, еще девчонкой, брала таких несчастных к себе домой, пыталась выкормить, но те не открывали рот, и только сидели тихо в углу клетки, пока не умирали. Вот у сороки птенцы постоянно орут, открыв рот, и их запросто можно выкормить, а воробушки обречены. Леля всем сердцем почувствовала обреченность птенца, его страх, боль, голод… Жестокий мир! Почему Бог придумал такой жестокий мир? Столько птенцов умирает каждый год, сколько детей страдает…

– Ольга Сергеевна! Ну давайте возьмем его в группу!

– Да, давайте возьмем!

– Его тут кошки могут съесть!

– Мы его будем кормить!

Дети трясли Лелю со всех сторон, а Вася так вообще полез на нее как на пальму.

– Да Вася! Что ты делаешь! – засмеялась Леля, стаскивая с себя ребенка.

Вася смотрел на нее озорными глазами из-под темных пушистых ресниц.

– Ольга Сергеевна, мы возьмем воробушка или нет? – спросил он, снова пытаясь вскарабкаться на нее. Леля от его усилий чуть не упала, но настроение ее как-то сразу поднялось. Нет, этот мир не так жесток, ведь в нем есть такие чудненькие, в хорошем смысле, Васи, которые пытаются залезть на нее, как на дерево.

– Васька! – засмеялась она. – А если бы я упала?! Нет, ты просто неисправимый оригинал!

Она приобняла его рукой, а остальные дети сразу же уловили ее веселое настроение и всем скопом повисли на ней. Леля весело смеялась, и ее смех вдохновил детей на еще большее – некоторые из них стали, как Вася, карабкаться по ней. И это Леле уже не понравилось, она подумала, что от такой тяжести у нее что-нибудь лопнет внутри.

– Так! Все! – освобождаясь от детей, крикнула она. – Все идем в группу! Быстро!

– А как же воробушек? – обеспокоено спросила ее Наденька, хорошенькая, всегда улыбчивая девочка с косичками.

– Мы его тут оставим, – посмотрела в глаза девочке Леля. – Его мама будет прилетать к нему и кормить. Червячков принесет ему, букашек…

– И комаров и мух, – подхватила Наденька.

Веселая гурьба детей устремилась в садик, а Леля грустно посмотрела на маленького, беспомощного, трясущегося воробушка. Его страх, боль, обреченность снова пронзили ее. Она чувствовала их как свои собственные. Воробушек ждал защиты и помощи, но их не будет, и выход из всего этого кошмара – только смерть.

Вздохнув, Леля пошла вслед за детьми и увидела, как позади всех с опущенными плечами, все с той же заискивающей жалкой улыбкой на лице плетется Леша. Леля взяла его за руку, и они вместе вошли в помещение.

– Ольга Сергеевна! – уже после обеда подбежала к Леле с вытаращенными глазами одна из девочек. – А там Вася в Матрешку написал!

– Молодец! – констатировала Леля, выравнивая стульчики с развешанной на них детской одеждой. – Если все будут писать в матрешек, то у нас в группе будет такая вонища!

– Ольга Сергеевна! – выскочила из спальни другая девочка. – А там Вася написал в Матрешку и вылил все за батарею!

– Так! Пойдемте! – строго произнесла Леля и решительно направилась в спальню, где уже половина детей лежала в кроватках. Вася, весело скачущий на своей кровати у батареи, лукаво смотрел на нее. В глазах его прыгали смешинки. Да и у всех детей в группе на лицах было написано несказанное веселье. Как же им мало надо для счастья! Один дурачок надул в Матрешку, а все радуются. Даже у Леши с лица исчезла заискивающая улыбка – мальчишка радовался вместе со всеми.

– Матрешка там! – метнулась под кровать одна из девочек и тут же вылезла оттуда с видом победительницы, держа в одной руке ярко расписанную нижнюю часть от деревянной Матрешки.

– А там ничего нету! А все я вылил вон туда! – радостно скакал Вася по кровати.

Леля глянула на скрытую мелкой решеткой батарею. И не помоешь ведь ничего из-за этой решетки!

– Ну что, Вася! – громко сказала она. – Молодец! Прямо возле себя, возле своей кроватки, налил мочу и радуется! То-то теперь тебе вонять будет! И ведь не уберешь ничего! Не помоешь – как туда подлезть? Никак. Так теперь и будет вонять у тебя под носом. А вот еще осень придет, наступят холода, нам включат отопление. Знаешь, как тебе вонять будет, когда батарея нагреется? Молодец! Сам себе устроил вонючую жизнь!

Леля развернулась и пошла в туалет, мыть половинку от Матрешки, успев при этом заметить, как вытянулось лицо у озорника Васи. Другие дети весело захихикали над ним. Даже Леша захихикал к великому удовольствию Лели – хоть в садике ребенок немного расслабится душой.

Нянечка в мойке мыла после обеда тарелки, но Леля ничего ей не сказала о Васиной проделке. Все равно та не сможет добраться до батареи и помыть ее, а вот ворчать наверняка будет.

Духота в маршрутке была невыносимой, а тут еще пробка эта. Леля даже пожалела, что вместо того, чтобы идти после смены домой отправилась за покупками в центр. Маршрутка время от времени дергалась, и тогда Леля стукалась головой об окно и просыпалась. В очередной раз, стукнувшись и проснувшись, она посмотрела в окно и увидела под придорожным деревом бомжа, тупо смотрящего перед собой. Это был совсем опустившийся мужик неопределенного возраста. Худой, заросший, с мешками под глазами на морщинистом одутловатом лице.

Для Лели тут же весь мир сконцентрировался на этом алкаше. По тротуару шли красивые девушки, влюбленные парочки, мамочки с колясками, бабушки с котомками, но Леля их не видела, не замечала. Вся душа ее сжалась от отвращения и страха. Хотя чего ей бояться? Она сидит в маршрутке, и алкаш не доберется до нее, но дело было даже не в физическом животном страхе, а в моральном ужасе. Алкоголик очень напоминал ей ее собственного пьяного отца. Пьяный отец был ужасен, и от него некуда было деться. Он словно злой бес выламывал запертые двери, он смотрел нагло и зло, он размахивался и бил наотмашь, если ему что-то не нравилось, и, главное, часами ходил то за ней, то за матерью, нависал над ними, если те садились и вопил, вопил… Мать не молчала и тоже вопила, а Леля в такие моменты отчетливо понимала, как она ненавидит шумные разборки и как любит благословенные покой и тишину.

Она подумала, что алкоголики – это те люди, которых ей никогда не будет жалко. Вот тот бомж, который испугался ее, когда она бежала за ним со сторублевкой, не алкоголик. Такого жалко. Такому можно и помочь. Старикам несчастным тоже, а вот алкашам всяким – нет.

Маршрутка тронулась, оставляя позади себя пьяницу, а Леля задумалась о своей жизни. Она вспомнила, как когда ей было лет пять-шесть, она, возглавив группу мальчишек, дразнила немую бабушку из соседнего дома. Бабушка не могла говорить, мычала, и Леля тоже мычала и хохотала, а маленькие мальчишки, которыми она верховодила, повторяли все за ней. Это было такое веселье! Леля до сих пор помнила, заросли высокой травы у дома, сверчание сверчков и эту бабушку в длинной юбке, в платочке, беспомощно жестикулирующую и мычащую.

– Мама! – в восторге прибежала Леля в тот вечер домой. – Мы с мальчишками видели сегодня бабушку, которая знаешь, как говорит? Эээээ, мээээ, ай-яй-яй! Яяяяй! Мы бегали за ней и смеялись! У нас животы от смеха заболели!

Она вовсю жестикулировала, завывала, изображая немую, и громко и весело смеялась. Мама пришла в ужас:

– Да ты что? Она же больная! А если бы ты не могла говорить? Все бы понимала, а сказать не могла? А дети бы бегали за тобой, дразнили и смеялись, а ты бы ничего не могла поделать?! Бедная бабушка! Таким, как она, наоборот, помогать надо, а не смеяться над ними. Она и так говорить не может, так еще злые дети над нею потешаются. Никогда, доченька, никогда не обижай таких, как она. Наоборот, помогай им.

Леля помнила, как после маминых слов ей стало ужасно стыдно. Всю ночь потом она ворочалась с боку на бок, вспоминала несчастную бабушку и не понимала, как она могла так издеваться над ней. Ни с одним животным она бы так не поступила. Никогда. Кошечки-собачки, жучки и червячки – эти создания казались ей такими уязвимыми, всех она хотела забрать домой, защитить, обогреть. А почему-то бабушкиных страданий не увидела, не поняла, и если бы мама ей ничего не сказала, то она бы уснула сегодня в хорошем настроении, вспоминая, как весело повеселилась с друзьями. Какой кошмар! Она вспомнила только-только открывшего глазки котенка, прячущегося под деревянным столом у них во дворе. Он был совсем крошечный, хвостик, словно щеточка, торчал вверх, а Леля, как увидела его, почувствовала сильнейшее умиление. Такой хорошенький! Она не расставалась с ним на улице, выпросила у мамы молочной кашки для него, а когда стемнело, и мама позвала ее домой, она потащила котенка с собой в коммуналку.

– Нет-нет! – запротестовал мама, увидев пушистый комочек в руках у дочки. – Мы не можем взять его! Он будет кругом какать и писать, а соседки наши будут ругаться!

Леля испугалась, услышав о соседках. Она очень боялась этих двух громогласных, вечно чем-то недовольных теток, занимающих две комнаты их трехкомнатной коммуналки. Мама по сравнению с этими бабами была маленькой, худенькой и тихой, а те, как заорут – в ушах звенит.

– Тогда дай ему какой-нибудь еды хотя бы и еще тряпочку какую-нибудь, а то вдруг он замерзнет, – грустным голосом попросила Леля. А потом она отнесла котенка на улицу, покормила его, постелила ему тряпочку под столом и пошла домой. Но котенок не отпускал ее, он бежал за ней, жалобно мяукал, и Леля не знала, что ей делать. Вся в слезах, совершенно расстроенная она вернулась домой.

– Лелечка, дочка, ну что ты? – кинулась к ней мама.

– Котеночка жалко! – всхлипывая произнесла Леля. – Вдруг ему будет холодно или собаки большие на него нападут!

– Ничего подобного! – уверенно сказала мама. – У котенка пушистая шубка – ему не может быть холодно! Кошки очень живучие. У них есть когти, зубы, теплая шерсть. Они умеют лазать по деревьям, ловить мышей.

– Это большие кошки, а мой котенок еще маленький!

– Ну и что? Он умеет прятаться. Сама видела, как он все время возле стола держится и чуть что, сразу прячется там под досками.

Но Леля все равно не могла тогда успокоиться, и утром пошла во двор к котенку. Но его там не было. Она искала его, звала, но так и не нашла. Больше она его никогда не видела.

– Наверное, его кто-то взял к себе домой! – успокаивала ее мама, и Леле хотелось в это верить.

Да, животных она всегда жалела, беспокоилась о них, а вот с людьми почему-то у нее так не получалось. Мама постоянно раскрывала ей глаза на всякого рода несчастных, которым надо помогать. Особенно она делала акцент на старых людях, и скоро Леля уже не могла пройти спокойно мимо какой-нибудь старенькой бабушки или согбенного дедушки. Сердце ее сжималось при виде их немощи, хотелось им как-то помочь, вот только чем? От старости лекарства нет.

В первом классе Леля снова отличилась – пришла домой веселая до невозможности:

– Мама! У нас в классе есть девочка – она страшная! И глупая! И противная! Она постоянно на всех ругается! А сегодня на физкультуре она вместе с шортами сняла и трусы! Мы так смеялись! Все в классе чуть не умерли от смеха! У меня до сих пор живот болит!

– Дочка, да разве можно смеяться над человеком? Ты представляешь, как ей было плохо, когда весь класс смеялся над ней? – не разделила ее веселье мама.

– Ну да! Эта страхолюдина плакала! И она злая! Так ей и надо! – Леле очень хотелось доказать маме, что она правильно смеялась над злой, некрасивой и глупой девочкой. Ну как мама не понимает, что та сама виновата, что над ней все смеялись?

– Она все время на всех сама ругается, а на уроках ничего не понимает! Тупая! Страшная! Злая!

– Ну и что? Может быть, она вырастет и будет еще красавицей, и поумнеет, а то, что она злая, так это она защищается! Как ей себя защитить, если над ней все смеются, считают ее некрасивой? Представляю, как переживает ее мама! Ее дочку все обижают, смеются над ней. Я бы, например, с ума сошла, если бы над тобой издевался весь класс.

Леле на это нечего было сказать. Она замолчала, а со следующего дня начала опекать страшную одноклассницу. У Алены, так звали эту грубую девочку, оказывается, еще и изо рта гнильем воняло, а из носа козюльки зеленые торчали. Еще эта девочка страдала энурезом, и от нее постоянно исходил запах мочи. Если честно, Леле была неприятна Алена. Ей все не нравилось в этой крупной, неповоротливой, дурно пахнущей девчонке, но ведь мама сказала, что Алена вырастет и, может быть, даже станет красивой. А маме Леля очень верила. Но самым главным аргументом в пользу Алены, чтобы начать ее опекать была Аленина мама. Леля всего один раз видела эту маму, и очень удивилась, что это симпатичная и вполне приятная женщина – не то что ее дочь… И эта мама переживает, наверняка, за свою ужасную Алену.

Именно с Алены Леля начала опекать всех униженных и оскорбленных в классе. И уже к концу начальной школы все считали ее не только умной и веселой, но еще и доброй. Несмотря на то, что Леля постоянно общалась и опекала всех, кого в классе не любили, ее саму никто никогда не дразнил и не обижал. Леля чувствовала в самой себе одно – она нормальная. Вот Алена, толстый Сережа, Дима, за которым вечно мамочка бегает – они все ненормальные. Учатся плохо, дружбы у них ни с кем не получается, и вообще какие-то они забитые, зашуганные, закомплексованные, на физкультуре ничего делать не умеют. А вот она, Леля, и умная, и на физкультуре все умеет и красивая. В детстве Леля еще была довольна своей внешностью. Худенькая, шустренькая, с большими глазами. В общем она знала о себе, что она нормальная, что в классе ее все уважают и чувствовала себя уверено. Она защищала всех несчастненьких и гордилась этим.

В средних классах ситуация немного изменилась. Нет, она продолжала опекать всех, кто в этом нуждался, но все уже было не так. Во-первых, с приходом подросткового возраста одноклассники стали какими-то другими. Девчонки стали краситься, мальчишки курить. Начались заигрывания, переглядывания. И вот тут Леля поняла, что она не такая какая-то. Краситься ей не хотелось, заигрывать она не умела. Любовь ей казалась чем-то таким высоким, что она никак не могла увязать ее с реальностью.

Во-вторых, в тот период в ней произошел какой-то надлом. Отец дома все чаще стал выпивать и скандалить, и для Лели все это было невыносимо. Именно тогда она поняла, что может ненавидеть родителей, и ей от этого становилось страшно. Бывали дни, когда она была совсем беспомощна и не знала, куда ей идти. Дома был ад из воплей и побоев, и она, боясь идти домой, блуждала по улицам города, а ночью сидела в подъезде.