и меняется размер.
 

5

 
– Мы гекзаметру враги ли?
– Это мы, а не они!
– Умер, кажется, Вергилий?
– Умер, Бог оборони!
 

Поскольку Олег незадолго до смерти сказал, что хочет быть похороненным в их семейной могиле на еврейском кладбище в Петербурге («я хочу к дедушке»), у нас не оставалось другой возможности, кроме как кремировать его (о чем он знал) и доставить в Петербург по небу. У нас возникло в связи с этим много неприятностей, поскольку это противоречит законам иудаизма. Но такова была его последняя воля, единственная, и я не сомневалась, что сделаю то, чего хотел Олег (сама же я думаю, что если кремация была достаточно хороша для Будды и Вергилия, то и Олег, и я можем позволить, чтобы это сделали с нами). Когда Клаус Райхерт прочитал это стихотворение о Вергилии на памятном вечере во Франкфурте (в тот момент прах Олега ждал своего последнего путешествия), я подумала, что Олег написал о посмертной судьбе Вергилия, чтобы дать указание нам (типичная сбивчивая мысль человека, переживающего шок траура, но она и сейчас кажется мне вполне логичной). Примерно через год после смерти Олега я прочитала, что в земле Гессен введен запрет на выдачу праха родственникам: прах должен прямиком доставляться на место погребения. Это делает акции, подобные моей, невозможными, поскольку бюрократические барьеры, которые и прежде едва ли можно было одолеть, теперь становятся непреодолимыми.

Весна 2022-го. Война в Украине. Я не могу поехать в Россию. Не могу – к его могиле. И если я сейчас умру, мой прах должен будет ждать где-то, пока его смогут доставить к праху Олега. Большие катастрофы влекут за собой много незримых для мира последствий.

12 ноября

Parco Vergiliano, гора поэтов. Здесь мог бы быть похоронен еще один поэт: Евгений Баратынский (1800–1844), который умер в Неаполе. Незадолго до своей внезапной смерти он написал великолепное стихотворение, где говорит о радости оказаться наконец на корабле, который направляется в Италию, и знать, что судьба вытянула для него благой жребий: «Завтра увижу Элизий земной!» Не будь он перевезен в кипарисовом гробу в Петербург, он бы оказался третьим в союзе монте-вергилианских поэтов. Впрочем, его спокойно можно причислить к этому союзу, ведь и присутствие здесь двух других тоже ничем не подтверждено.

16 ноября

Снова в Германии. Во время одного выступления – внезапное желание спросить, как это возможно, что люди не видят мою открытую рану, не видят, что я истекаю кровью. (Я много раз вычеркивала и опять записывала этот абзац. Бесстыдство траура.)

25 ноября

В исламе считается, что самоубийца будет на протяжении всей вечности снова и снова умирать той смертью, которую он избрал. Кто заколол себя кинжалом, будет повторять это вновь и вновь: станет Сизифом самоубийства.

Джулиан Барнс: «…начни мои яркие воспоминания меркнуть, а вода [в ванне] – окрашиваться красным». «Вода в ванне» – потому что самоубийство было бы ванной, бокалом вина и острым японским ножом. Заманчивое описание, особенно для любителей вина. Проводить Сизифову вечность с хорошим вином и кинематографично краснеющей водой. Но без человека, ради которого… – это была бы рафинированная пытка.

«Откуда мне знать, что я не буду страдать после того, как умру?» – пишет Ролан Барт, не верящий в бессмертную душу. И в самом деле – откуда?

Я отклонила опцию самоубийства по той же причине, по какой воздерживаюсь от алкоголя, успокоительных средств и т. п. Я хочу проживать мой траур.

И да, траур – это хоть какая-то связь с умершим. Может, самая последняя – именно поэтому…

26 ноября

В первые дни (даже часы) после смерти Олега люди, которые были возле меня, спрашивали, есть ли у меня вино; они исходили из того, что мне нужно чего-нибудь выпить. Абсурдное предложение. В состоянии остро переживаемого траура человек находится как бы под воздействием наркотиков, в каком-то другом измерении, где контуры привычного для него мира расплываются и без алкоголя.

«Отсутствие настоящего. Одновременное протекание прошлого и будущего. Между ними вакуум. Временнáя аномалия, связанная с неким пограничным опытом».

Nunc stans, застывшее «сейчас», – возможно, умершие в такие моменты разделяют с нами свою вечность или настолько приближают ее, что мы можем ее почувствовать: без соприкосновения, бесконтактным прозрением.

«Пока не придет утешение, еще мерцает надежда».

27 ноября 2022

…те, кто вместе живет в памяти… (2)

Траур уродлив, не эстетичен и не имеет ничего общего с кроткой элегантностью кладбищенских ангелов.

Да и любовь менее красива, чем молва о ней. Любящие толком не знают, чего они друг от друга хотят. Физическое удовлетворение не решает этой проблемы. Они, вероятно, хотят взаимоуничтожения, как если бы их живые и вожделеющие тела были только препятствием на пути друг к другу. Любовь враждебна по отношению к жизни. Лукреций в поэме «О природе вещей» описывает ее как нечто отвратительное и нездоровое. В отличие от того, что происходит при нормальном физическом влечении, любящие всегда остаются неудовлетворенными:

 
«Жадно сжимают тела и, сливая слюну со слюною,
Дышат друг другу в лицо и кусают уста в поцелуе.
Тщетны усилия их: ничего они выжать не могут,
Как и пробиться вовнутрь и в тело всем телом проникнуть,
Хоть и стремятся порой они этого, видно, добиться:
Так вожделенно они застревают в тенётах Венеры…»
 

Следствие такого любовного безумия:

 
«Тратят и силы к тому ж влюблённые в тяжких страданьях…»
 

Рецепт Лукреция заключается в том, чтобы довольствоваться другими партнерами, а самого объекта любви избегать:

 
«Но убегать надо нам этих призраков, искореняя
Всё, что питает любовь…»
 

Как замену любви он рекомендует нормальные телесные любовные упражнения с другими партнерами:

 
«…и свой ум направлять на другое,
Влаги запас извергать накопившийся в тело любое,
А не хранить для любви единственной, нас охватившей…»
 

Такая любовь (презираемая Лукрецием) и траур имеют между собой много общего. В том и другом состоянии человек желает невозможного.

28 ноября

Как-то Олег сказал перед одним из совместных путешествий, что ему нравятся наши поездки на поездах. Слышать это было печальной радостью, за этими словами скрывалось знание о том, как мало времени нам остается. Оставалось даже еще меньше времени, чем мы (я) предполагали (предполагала). Наши короткие путешествия были как особые время и пространство за пределами времени и пространства.

29 ноября

В зале ожидания вокзала. В Киле я остановлюсь в том же отеле, где мы поселились десять лет назад, когда Олега пригласили на какой-то фестиваль.

30 ноября, Киль

Десять лет назад этот отель полнился фестивальной жизнью. Я еще помню, что нам больше всего хотелось остаться одним и смотреть на воду фьорда. Сегодня утром я, кажется, была одна в большом зале для завтраков. Я сидела перед стеклянной стеной и смотрела на фьорд за ней. Так долго, пока мне не пришлось уйти. Шел дождь, стеклянная стена тоже была заплаканной.

Что я переживаю: мой траур или смерть Олега? Эгоизм или эмпатию? Можно ли это разделить?

1 декабря

В путешествиях без Олега мне снова и снова попадается на глаза что-то, что он наверняка заметил бы.

Я не знаю, куда мне с этим. Через вай-фай – в Ничто:

Кильские таксисты

Второй – крупный, с разработанным голосом трибуна – жалуется, что социал-демократы и «зеленые» упразднили все рабочие места в городе. И: «Многие таксисты больше не возят людей из городского парламента в знак протеста».

Четвертый – узкоплечий и молчаливый, слушает «Радио Классика»; когда музыка ненадолго прерывается выпусками новостей, он понижает громкость.

Первый и третий были по сравнению с франкфуртскими грубиянами на удивление вежливыми, что относится также ко второму и четвертому.

Первые трое говорили «moin». Четвертый сказал «Guten Morgen».

3 декабря

Не является ли вопрос к Богу: «Веришь ли, что я существую?» – на самом деле вопросом к умершему?

4 декабря

Я написала некролог умершему вчера Андрею Битову. Мы его знали, Олег лучше, чем я. Возможно, это поможет, думала я, вызволить из застылости мои воспоминания.

Утратил ли неандерталец из романа Голдинга свои воспоминания, которые он ни с кем больше не мог разделить?

11 декабря

Днем позже, пятого декабря, умер Паулюс Бёмер.

11 декабря 2022

Когда я 11 декабря 2018 года написала это предложение, оно показалось мне (при моей потере языка после Олега) выразительным и говорящим само за себя; мне казалось, оно включает в себя всё: что Паулюс Бёмер и Олег испытывали глубокую симпатию друг к другу, что он за несколько недель до этого (20 сентября) пригласил нас с Даней как единственных гостей на свой день рождения, что я после смерти Олега знала, как хорошо Паулюс понимает мой траур, и что Паулюс – грандиозный поэт.

Самые последние строки из его последней книги (изданной посмертно Лидией Бёмер и Даниэлем-Диланом Бёмером):

 
Еще хоть раз. Быть таким.
Как луга на склоне. Куница. Как древесина ворот.
Как в самой последней пижаме.
 
 
По берегу, горизонту навстречу, идут
большая и малая птицы Рух.
Малая ходит вразвалку (еще), большая шатается (уже).
 
 
Малая щебечет, большая думает:
Тело – это событие.
Молитвы – богохульство,
о чем знают кошки.
На горизонте исчезают земля и море.
К воде хочет
всё.
Вода хочет прочь.
Я – нет.
 

12 декабря

В Киле в грузинском ресторане «Медея» предлагались цыплята табака. Что может быть большей тщетой, чем любимое блюдо умершего.

Однажды я привезла из Литвы во Франкфурт копченого цыпленка, потому что Олег, согласно семейному преданию, в детстве любил его. Об этом я вспомнила на вильнюсском крытом рынке, но не была уверена, что смогу провезти цыпленка через границу. Все прошло хорошо. В «Медее» я подумала, что не могу отправить цыпленка табака в потусторонность (да он бы там и не пригодился). В лучшем случае – его крошечную табака-душу. Однако над его душой я не властна. Не властна даже над собственной.

Голова пребывающего в трауре ненамного яснее, чем голова влюбленного, и беззащитна перед любой чепухой.

13 декабря

Хаймке Людеман, которая пригласила меня на ужин в «Медею», сказала: Олег и я не были тем, что обычно понимают под «семейной парой», а именно – что двое просто тупо сидят рядом и молчат; или тупо занимаются болтовней; или переругиваются.

Не есть ли каждая пара единое живое существо? Даже если они скучают друг с другом, или запутались во взаимных обидах, или вообще не справляются с жизнью?

Не думаю, что мой траур сильнее потому, что я тоскую о человеке, настолько родном мне, как если бы мы были близнецами.

Среди мотивов, которые вновь и вновь всплывают в записных книжках Олега, имеется мотив любовной связи между братом и сестрой. Одна из записей, шутка:

«– Моя трагедия в том, что я влюблен в свою сестру.

– Но у вас нет сестры!

– В том-то и трагедия!»

Траур имеет свои законы, которые лишь в ограниченной мере зависят от жизни. Если вообще зависят. Он овладевает даже теми людьми, для которых жизнь вдвоем была обременительна, или скучна, или в каком-либо смысле непосильна (сказанное относится ко всем возможным связям, даже между братьями и сестрами, родителями и детьми и что там еще бывает, а также – к разным формам жизни втроем или вчетвером).

Много лет назад я сказала после выступления Б., что его стихи, которые кружат вокруг смерти его жены, по-человечески слишком сильно меня затронули и потому я не готова к оценке их качества. «Да ну, – возразил кто-то, – это все неправда, они жили как кошка с собакой!»

Так может говорить только полное непонимание.

16 декабря

Гендель / Жаруски.

В последние годы мы почти каждый вечер слушали барочную музыку. И вот. Из разделенной музыки получилась ополовиненная музыка. Это объясняет, почему картины в Пинакотеке показались мне пресными: все краски были наполовину разжиженными.

После того как мы в Байройте послушали «Тангейзера», Олег несколько раз подряд проигрывал «Орфея и Эвридику» Глюка (с Дженит Бейкер в роли Орфея), чтобы избавиться от навязчивых мелодий Вагнера (он подарил мне свою фейсбучную заметку о «Тангейзере», когда я писала байройтскую главу в «Ловушке для ангелов»).

16 декабря 2022

Орфей и жизнь

Джулиан Барнс об «Орфее» Глюка: «…опера эта безупречно нацелена на скорбящих [в оригинале – griefstruck, «пораженных скорбью»]». Когда правитель подземного мира позволил вывести Эвридику в жизнь, с единственным условием – чтобы Орфей не оглядывался на нее, пока она не окажется снаружи, – кто, будучи в здравом уме, оглянулся бы, спрашивает Барнс и отвечает: «Естественно, Орфей оглянется и посмотрит на молящую Эвридику – может ли он поступить иначе? <…> Лишиться целого мира во имя одного-единственного взгляда? Естественно».

После смерти Олега что-то препятствовало и продолжает препятствовать тому, чтобы я слушала «Орфея» Глюка.

Жалоба Эвридики у Глюка: зачем ей возвращаться назад из безмятежности смерти, если она теперь вынуждена страдать оттого, что Орфей не удостаивает ее даже взглядом! Она дает ему понять, что он виноват во всех ее несчастьях. Кто умер первым, тот выигрывает во всех спорах. Кто пока еще остается на стороне живых, тот во всем признáет правоту умершего. Потому-то Орфей и оглядывается – и опять становится во всем виноватым.

Я всегда забываю, в каких операх сохраняется первоначальная трагическая версия, а в каких Орфей и Эвридика счастливо воссоединяются.

Так или иначе, но Орфей и опера предназначены друг для друга, и самая ранняя дошедшая до нас опера – это «Эвридика» («Euridice») Якопо Пери, 1600 года. Однако ни ее дивно-красивая жалобная монотонность, ни написанный семью годами позднее и гораздо более энергичный «Орфей» («LʼOrfeo»)