Новый день пришел ясным. На голубом небе расходились пышные перья облаков. Река меж домов остановилась, притихла, будто решила стать озером.

В окнах дома напротив невозмутимо цвела розовая герань. Сдвинутый водой дощатый забор теперь стоял веером, словно распустился после полива. За забором из воды показывалась блестящая крыша соседского автомобиля. Вокруг кустов собирался разный плавучий мусор. На высоком флагштоке обессиленно висел российский флаг.

– Вот такая весна, – сказал философски Тарас. – С крыши там вообще страх что видно.

– Пусти пасатреть?

Тарас отговаривал, пугал, что Раиса не устоит на тонком мостике, утопнет посреди огорода, но потом кинул поверх деревянной лестницы лист железа, сердито подал ручищу со своей крыши, когда Раиса медленно, приставляя ноги, зашагала к нему.

С тарасовской крыши открылось страшное.

И район, превратившийся в ванну с грязной водой, где плавают машины, игрушки, доски. И далекие панельки, раскиданные точно детские кубики. Тени проводов на воде. Девушка на рекламном щите услуг дантиста, с хитрой улыбкой держащая яблоко. Черные от влаги деревья. Торчащие над затонувшими дорогами знаки остановки и переходов.

– Вот так, – печально протянула Раиса. – И жисть поломата, и тело женское пахнет верблюдом…

– Чего? – переспросил Тарас, потом икнул.

Дутая жилетка скрипнула и разошлась на шаре его живота.

Белый пес выскочил на крышу к людям и залился лаем.

– Ой, – махнула на него раздраженно Раиса. – Агонь тебя попяки!

– Пусть лает. Пусть слышат там, что есть еще живье.

Тарас смотрел на округу спокойно, рассуждал философски.

– Я все это уже видел, – объяснил он.

А потом рассказал, как в шестьдесят девятом в его родном Темрюке нагонная волна с Азовского моря смыла четыреста человек. Ему тогда было девять.

– Волна пришла неожиданно, быстро. Такая сильная, что снесла деревья и кирпичные дома, размыла саманные хатки, скрутила рельсы, перевернула корабли в порту…

Отец вывел Тараса и жену на чердак, но вода стала затапливать и чердак.

– Мы стояли сначала по колено, потом по пояс, потом по грудь. На нас опускалась крыша, пол проваливался. Я, когда смотрю фильмы, где ребята тонут в подводной лодке, всегда вспоминаю, как мы стояли: вода ледяная, я маленький…

Когда вода подошла под самую крышу, отец Тараса выбил окно, и семью вынесло в открытое бурлящее море.

– Четыре метра ледяной воды, я плыву, вижу крыши домов… А потом увидел лодку. Отец ее остановил, закрепил цепью и держал. Насколько было сильное течение, мы потом по рукам увидели: у него кожи на руках не было, одни лохмотья.

Раиса и Тарас помолчали. Солнце встало на небе ровно.

– Не уплыла твоя?

– Маринка? Да плавает. Там дверь перегородило.

– Маринка? Смотрю, вы познакомились.

Перед сном Раиса решила проверить рыбу, стала медленно спускаться, а потом вовсе застыла, увидев Марину на ступеньке лестницы.

Рыба лежала поперек ступеней, держа хвостовой плавник в воде и вроде пытаясь принять сидячее положение. Передними красными плавниками, набухшими, словно новорожденные ручки, она ворошила макаронную пачку и подбирала выпавшее губами с досок.

Увидев Раису, рыба пошла вверх по ступенькам на вдруг окрепших руках. Чем больше обсыхали руки, тем больше походили на человеческие.

Увидев ужас на лице Раисы, Марина выгнулась и соскользнула в воду, ушла в глубину.

Раиса от удивления сама себя почувствовала рыбой, выброшенной на берег. Напуганная тем, что окунь может двигаться вне воды, хромая от спешки, поднялась на чердак, закрыла дверь и подперла спинкой стула.

За окном быстро смеркалось, даже пес Тараса замолк. Раиса долго стояла у окна недвижимая, потрясенная тем, что чувствует себя в безопасности еще меньше, чем в первый день подтопления. Ей стал особенно остро мерещиться свежий запах реки, острый аромат свежевыловленной рыбы.

Положив валидол под язык, Раиса наконец спряталась под одеяло, не успев заметить, как на темно-синей улице появилась черная лодка, как на ее борту дрожала белая точка фонарика и сыпала по воде прерывистую линию бликов, точно сигарета – пепелки.

Проснулась Раиса от мужских криков и девчачьего визга посреди тьмы. Сжала одеяло на груди. Замерев, слушала, как по первому этажу ее дома гоняются друг за другом шум и треск. Мужики матерились, женский голосок кричал, визжал, бросался обратно в мужиков только что услышанными матюгами.

Когда мужские крики вывалились на улицу, Раиса вышла на балкон, крикнула вслед мародерам:

– Иппивашумать!

Тощий мужик в пузатой куртке, по плечи в воде, толкал подальше от Раисиного дома полусдутую лодку. В лодке, схватившись за ногу, выл его подельник.

– Плывите, плывите на хрен! – стал подгонять уплывающих Тарас из окна.

Потом засмеялся:

– Страна ждет героев, а рождает дураков!

Неудачливые воришки переправились через улицу и двинулись по дальней стороне, трусливо свернули между домов, как только появился проход.

– Рыба-то твоя охранная оказалась! Кусается! Жалко, у тебя тащить нечего, мужики зазря получили, – торжествовал Тарас.

Его пес белым пятном в синем воздухе показался на крыше, зашелся лаем.

– Поздно ты выперся! – сказала в сторону пса Раиса, а затем вернулась к дивану.

Она отдышалась, сидя, а потом улеглась с улыбкой и уснула на удивление спокойно. У нее, оказывается, появилась защита получше песьей.

Утром убрала стул от чердачной двери. Порылась в шкафу, выискивая что повкуснее. Нашла просроченную банку шпрот в масле, потащила ее опасливо вниз. Села на ступеньку у воды медленно, осторожно.

Когда выглянула рыба, заговорила с ней ласково:

– Мариша. Мариша хорошая.

Раскрытая консервная банка запахла душисто и жирно. Подхватив черную шпротину за хвостик, Раиса кинула ее в воду и с удовольствием облизнула пальцы. Марина поймала угощение у самой воды, принялась хрустко жевать.

– Марина кушает, – одобрительно прокомментировала Раиса.

Когда рыба стала заглатывать воду, словно запивая еду, Раиса сказала тем же тоном:

– Марина пьет.

Потом со вздохом добавила:

– Раиса не пьет.

А Марина вдруг ляпнула:

– Пелядь!

– Ты откуда такие слова знаешь?

Раиса вспыхнула, стала клясть заплывших ночью дураков дурацких, которые при ребенке ругались, потом рыбаков, которые сквернословят на берегах под сигаретку и беленькую, потом замолчала, погрустнела, опять наткнувшись мысленно на то, что не давало покоя.

Так потянулись дальше вынужденно трезвые дни. Тарас на горелке готовил горячее, приносил поднятую с лодки волонтерскую помощь, приходил просто потрещать: рассказывал новости, глазел на Марину. Он экономил сигареты, но вечерами все-таки выдавал Раисе по одной – угощал.

Раиса много времени проводила на ступеньке у воды, читая для Марины вслух книги с чердачных полок, каждый раз сетуя на их вид: «Все обдриськанные тараканами».

– «Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привел всех птиц в большую тревогу», – читала Раиса.

Марина смотрела без понимания, тогда Раиса заключала:

– Да, рожденный плавать летающего не разумеет. – И потом продолжала читать.

Иногда рыба слушала чтение, мельтеша возле ног Раисы. Иногда, заскучав, начинала плавать по кухне вкруг, примерять мусор, украшая себя: то полотенце шарфом повяжет, то кастрюлю шлемом наденет.

Пару раз она гоняла стайку мальков, заплывших в дом через узкую щель. Когда голова с наростами-косичками скрывалась под водой, Раиса прекращала чтение, сидела по-старушечьи, остановив взгляд на воде, как раньше перед окном.

Вид потонувшей в речной воде кухни удручал.

– Тюльку только постирала эту, – принялась вслух сожалеть Раиса. – А палас у меня какой красивый был! Если провести по ворсу, переливался! На дверцах поклеены вырезки из журналов, гномики… Эх, не жили богато – нечего начинать.

Грязная речная вода пускала на потолок чистейшие золотистые отсветы, какой-то невиданный святой свет.

Вдруг поплавком из-под воды прыгнула бутылка: светлое стекло, белая этикетка, красная пробка. Раиса подскочила на ноги, потом бросилась на колени, стала загребать воду, стараясь приблизить бутылку.

– Помоги, помогай! Добратабенебудь, – скороговоркой ругалась Раиса на рыбу.

Но Марина держалась рядом, смотрела на булькающую по воде руку, на стеклянный поплавок и бездействовала.

От отчаяния Раиса закричала. Это напугало рыбу, она дернулась в сторону и хвостом не нарочно подкинула водочную бутылку к ступеням. Раиса схватилась за горлышко, чуть не свалившись, тяжело встала, подняла бутылку к глазам.

Водка никогда не казалась ей вкусной. Раиса помнила едкое чувство отвращения к себе, разливающееся внутри вместе с острым водочным вкусом, помнила тягостное осознание ошибки, зависимости и в то же время – полное отсутствие сил воспрепятствовать новому глотку. Помнила так ярко, словно не провела год в трезвости.

Она замерла на полпути к чердаку и задумалась.

Вот выпьет сейчас, утром разболеется – Тарас не дозовется, Марина останется голодной. И тут же сама с собой спорит: нет, бутылка всего одна, не будет как раньше, когда выпила, утром похмелилась, выключила телефон, чтобы с работы не дозвонились, пила три-четыре дня, потом заставляла себя выходить из запоя. А выход этот значил: один день практически умирать, на второй – выползти на работу, боясь всего на свете, даже просто переходить дорогу. Состояние психоза. Ночами потеешь, на третий день самочувствие начинает улучшаться, и только на четвертый можно сказать, что отходишь, – но обычно уже начинаешь пить заново.

Раиса вспомнила все это и ослабила руки на груди, прижимающие бутылку. Та скользнула вниз, о последнюю ступеньку разлетелась и пролилась в воду осколками и пахучей жижей.

Марина зашипела, закричала как ошпаренная, стала плеваться, хватать ртом воздух. Отплыла дальше и стала вроде полоскать рот: с раскрытыми губами таскать голову по воде.

– Ой, ты… холерина ты несчастна, – испугалась за рыбу Раиса, стала звать: – Иди, иди сюда!

Только неясно зачем – помочь Марине она ничем не могла. Волнуясь, что ошпарила рыбу водкой, омыла ступени от пролитого, собрала крупные осколки, поводила у ступеней ладонью по воде – вроде как разбавляя. Страх за Марину перекрыл обиду за разбитую водку.

Марина наполоскалась и ушла в глубину, стучала по дну утонувшей посудой. Раису мучил стыд, на чердаке она полезла в шкаф: искать, чем еще можно угостить окуня, искупить вину. Нашла банку перловой каши с говядиной, но вниз пойти постыдилась – сидела на диване, чутко прислушиваясь, мяла одной сухой ладонью другую.

Когда стало смеркаться, с кухни полетела заунывная пьяная песня.

И Раиса заплакала, поняв, что ее воспитательный процесс не принес добрых плодов.

Всю ночь Раисе снилось, как Марина плавает в серо-зеленой воде ее кухни, волшебным образом отросшие ее рыжие волосы путаются вокруг ножек стола, в спинках потонувших стульев, а нежные рыбьи ручки режутся о бутылочные осколки у лестницы. Рассветало.

Раиса проснулась, но страх не ушел: подплывет рыба к ступенькам за едой и непременно поранится! Ведь Раиса приручила Марину, приучила подплывать и просить и теперь в ответе за ту, кого прикормила.

Она не придумала ничего лучше, как соврать Тарасу, что в воду пролился уксус. Он помог достать со шкафа старую раскладушку, поставить ее по-людски. Когда пошли вниз, он хотел взять что-нибудь – обернуть Марину, – но Раиса запретила мочить вещи.

Рыбью девочку не пришлось вылавливать: она нашлась спящей на лестнице у воды. Это был пьяный сон, но она походила на отравленную уксусом.

Головные наросты на воздухе потянулись рыжими прядями, хвост рассохся на две тонкие ножки, плавники стали ручками, а кнопки чешуи – розовой кожей. Марина казалась новорожденной: скользила из рук, беззвучно плакала от прикосновений.

– Страх какой… – шепнул Тарас. – Не зря их не ловит никто.

– Как же страх? – возразила Раиса. – Посмотри, красота какая! Нет, не надо, не смотри на нее!

Раисе тайно верилось, что вдали от воды окунь обратится человечком, мечталось, что станет бегать радостным ребенком, услужливой дочерью помогать по дому, ходить в магазин…

Тарас поднял взгляд, тяжело зашел на чердак, опустил Марину на раскладушку, кивнул головой:

– Не рахатные тут условия…

Перерождаясь, рыба становилась обычной девочкой лет четырнадцати, лежала вяло – будто упала без сил на речной песок после долгого купания.

– Чужое ей все это, – оглядел Тарас чердак. – Надо куда-нибудь… Вон, в огород выпустить.

Раиса замахала руками, сказала, что с крыши ребенка сбрасывать не даст, напомнила, что по дворам ходит щука, придумала, что у Тараса в огороде строительный мусор, принесло какую-нибудь доску с гвоздем… Так протестовала, словно это ее хотели бросить в холодную речную воду.

– Ну что там, в реке, хорошего? Холодно, темно, камни да трава, – начала вдруг Раиса, будто уксус был только поводом для аферы. – Скоро вовсе очеловечится, и я ее, обещаю, удочерю. Фамилию свою дам. Паспорт нашенский получим. У меня же никого нет, ты знаешь. У самого-то дочка, хорошо тебе с дочкой?

Тарас мрачно молчал, потом со вздохом вылез в окно и ушел к себе.

Раиса попросила волонтеров привезти на себя одежду – что найдется, нижнее и верхнее. Сказать, что на чердаке прячется раздетый ребенок, было нельзя.

Доставленные платье и куртку Раиса подвязала на Марине поясом: она все равно только лежала, жалобно глядя по сторонам, пояс держал на ней вещи. Днем Раиса подкладывала подушку и сажала девочку к стене, кутала слабые ножки, на которые та не могла никак опереться, стеганым одеялом.

Тарас приносил горячую еду, передавал миски в раскрытое окно и тут же закрывал створку, долго стоял за стеклом, глядя на Марину с жалостью, бросал на Раису осуждающий короткий взгляд и снова уходил.

Жажда выпить у Раисы преобразовалась в острую жажду душевной близости: хотелось делать хорошее и получать в ответ радость, благодарность, любовь. Раисе всегда казалось, что ребенок – самый быстрый прибор для такой переработки поступков в эмоции, ребенка легко делать счастливым: был бы согрет, накормлен и весел.

Продолжилось чтение книг. Раиса дошла до полки с тем, что читал ее муж, старых книг по вождению и механике. Прикосновение к ним, перелистывание желтых страниц рождали в Раисиной душе тепло воспоминаний. Раскрыв «Спутник водителя автомобиля» на красочном вкладыше с автодорожными знаками, Раиса переложила книгу со своих на Маринины колени, стала обводить пальцем красные круги.

– Смотри, пе-ре-ход…

В порыве чувств, из появившейся тяги заполнить занывшую пустоту, Раиса вдруг попросила рыбу:

– Скажи еще раз: ма-ма?

– Барабулька! – выдала Марина.

Раиса возмутилась сначала наигранно:

– Ах, «бабулька»?!

Но тут же Марина схватила раскрытые страницы, смяла, стала рвать и дергать из стороны в сторону, стала кричать. Когда Раиса попробовала забрать книгу, начала царапаться и кусаться. Раиса заругалась, потом заплакала: кожу саднило, было жалко книгу, мужа, отношений с Мариной, себя…

– Чтоб ты пропала, рыбья морда! – Ушла Раиса на диван.

Когда в следующий раз пришел Тарас, она ему пожаловалась на дочь.

– Это не воспитание плохое, это природа другая, – бессильно вздохнул Тарас. – Тебя бы кто утащил в реку и заставил икру лягушек есть, каково?

– Так она икру любит? У меня, кажись, кабачковая есть!

Тарас махнул рукой и опять ушел. Марина накрылась одеялом с головой, затихла. Раиса уселась на диван молчать и пусто пялиться в стену.

Через неделю вода стала уходить. Марина так и лежала, не вставая, как тяжелобольная, и, казалось, зеленела – словно планировала стать речной водой и утечь за рекой. Она ничего не ела, и за ней не нужно было больше выносить, спускаться вниз и промывать плоский контейнер.

Она не кричала, не ругалась – вовсе молчала, как если бы сопротивляясь чужому языку.

На улицах не запахло сиренью. Люди стали возвращаться в дома, возле заборов начали расти вонючие серо-коричневые груды хлама, которым обратилась вся домашняя утварь.

По размытым дорогам полетели огромные черные мусоровозы. Сзади у одного из гоняющих Раиса прочла большие буквы, выведенные пальцем по пыли: «НЕ ЖМИСЬ ЛЕТИТ МУСОР».

Приходилось делать над собой усилие, чтобы представить, что всего месяц назад улицы города выглядели совсем иначе, что текла нормальная жизнь, бегали кошки, собаки, стояли деревья в садах. Все изуродовала пришедшая вода.

Теперь в воздухе чуялась не только сырость и гниль, но и трупный запах.