Цитаты из книги «В Советском Союзе не было аддерола (сборник)»

Принято считать, что начинать рассказ с прямой речи нельзя: моветон. Но что делать, если совершенно бесповоротно все что было до этого – бесконечная пелена событий, слившихся в мутное облако в голове, и вдруг кем-то брошенная случайная фраза резко ударяет по тебе, заставляя вынырнуть из этой пелены и остро почувствовать, что момент, когда ты услышал обращенный к тебе вопрос, отмечает переход из одного состояния в другое, от сна к болезненному и мучительному пониманию того, что ты и вправду существуешь, несешь ответственность за то, что случилось с тобой, и все, что происходит, – происходит на самом деле? И тогда прямая речь, открывающая текст одновременно с твоим сознанием, звучит подобно выстрелу из пистолета, возвращающему к самому себе.

Человек, его физическая оболочка не имеют значения, они лишь носители идеи. И это – все, что имеет значение. Для поддержания тонуса и социально уместного внешнего вида есть лекарства, косметика, индустрия моды и отбеливание зубов. Есть тысячи методов создавать и поддерживать визуальную форму и защищать содержание. Поэтому тело и внешность – блеск в глазах, энергичность, грация кошки и глубокий взгляд – не более чем социальный конструкт, метод самопрезентации. Важны лишь идеи.

Мы – не прежние поколения, которые жаловались на все подряд и ничего не делали. Мы – это дети глобализации с острыми зубами. Вам есть чем ответить?

Сегодня самой собой мне был продемонстрирован случай исключительной выносливости и пример того, как в экстремальной ситуации, казалось бы, даже истощенный организм способен под воздействием адреналина задействовать скрытые ресурсы и показать результаты, значительно превосходящие мою стандартную производительность труда».

Человек, его физическая оболочка не имеют значения, они лишь носители идеи. И это – все, что имеет значение. Для поддержания тонуса и социально уместного внешнего вида есть лекарства, косметика, индустрия моды и отбеливание зубов. Есть тысячи методов создавать и поддерживать визуальную форму и защищать содержание. Поэтому тело и внешность – блеск в глазах, энергичность, грация кошки и глубокий взгляд – не более чем социальный конструкт, метод самопрезентации. Важны лишь идеи. Тело, впрочем, постоянно подводило – как ненадежный приятель или бывшая любовь из Оксфорда, сама память о которой была вытравлена и выжжена из моего мозга. Тело требовало еды, сна, отдыха, глюкозы, доброты к себе.

И тогда понимаешь, как в этих молодых и злых рождается моя ненависть. Потому что нужно потерять абсолютно всё и даже надежду на это, потому что нужно перестать испытывать привязанность, любовь, тоску или страх. Потому что тебя уже ничего не испугает. Потому что ты сама отказалась от того, что могло быть, – из страха, что и это не сможет тебя согреть и заставить почувствовать себя дома.

– Она мне звонила. Неделю назад. Очень счастливая, как фейерверк, вот такая, – Эмили выбросила руки вверх, – голос прямо звенел. У меня мороз пробежал по коже. – Я никому не говорила, – понизила голос Эмили. – Но мне кажется, что если что-то изменилось и она была счастлива… может, она испугалась, что это закончится. Что ее затянет назад. Она так боялась возвращаться.

Я не понимаю, как это так, человек от боли должен умереть, а я все просыпаюсь и просыпаюсь каждое утро.

для меня у каждого дня ни конца ни края. Я устала просыпаться и понимать, что наступил еще один день.

Я знала, о чем она говорит. Знала, как тяжело и как стыдно признавать, что с тобой что-то не так. Как однажды к тебе прикрепляют диагноз, и от этого единственного слова все переворачивается, и между тобой и остальными вырастает пропасть – не потому, что тебя исключают, а потому, что ты сам больше не чувствуешь, что принадлежишь к тому же миру. Ты словно тонешь, уходишь на дно и остаешься один на один с собой и бесконечной пустотой. Но я знала и то, что рано или поздно это всегда заканчивается. И для меня все упиралось в то, как не терять перспективу, связь с окружающим миром, как помнить о том, что можно вернуться, и научиться возвращаться скорее. Я не «деформировалась», как Мона, не деградировала, не разрушалась. Я просто ходила по кругу. И всегда возвращалась домой.