Снег был всюду: во рту, в ушах, за шарфом. Шапка съехала и теперь держалась на одних завязках на шее, тоже полная снега. Поля всхлипнула и заревела. Мама быстрым, но неловким движением подхватила её на руки, а санки взяла за верёвку. Оттащила в сторону, подальше от трассы. Затем поставила на ноги ревущую дочь, опустилась рядом с ней на корточки и принялась ласково уговаривать, что всё пройдёт. Но мама не знала правды. Поля плакала не от боли. От обиды. Её не взяли. И что самое ужасное, мальчишки видели полёт. Теперь они точно её никогда не примут к себе. Пока мать вытряхивала снег из Полиной экипировки, та боязливо косилась в сторону горки. Младший из мальчишек состроил ей рожу. Поля сделала вид, что не заметила. И не сказала маме, что он её дразнит. Наконец со снегом, насыпавшимся за шиворот и в шапку, было покончено, но Поля больше не хотела кататься. Они с мамой пошли прочь. Поля неловко шагала рядом с матерью. Только когда горка скрылась из виду, мама усадила её в санки и повезла вперёд.

– Ничего страшного, подумаешь, неудачно скатилась, – говорила мама. – У каждого это бывает.

А Поля знала правду: у мальчишек не бывает. Если они и падают, то только специально. Не случайно. Но мамин голос звучал размеренно и ласково. Поля быстро успокоилась и уверовала всем сердцем, что всё будет хорошо. Мама обещала, что, если в магазин был завоз, она купит Поле конфет.

– Мишек? – с надеждой спросила Поля.

Она любила конфеты с вафлями. Такие как «Мишка косолапый» или «Мишка на севере». Продавались они россыпью, и мама брала совсем немного и не чаще раза в месяц. А Поле выдавала по штучке через день. А то и реже. В качестве награды, поощрения или чтобы просто порадовать. Обычно сладкое ела только дочь. Но если они вместе пили чай, иногда мама тоже позволяла себе конфету. И удовольствие так ярко светилось на её лице, что Поля ещё долго воспринимала совместное чаепитие со сладким как особенный ритуал.

Поход за продуктами заканчивался быстро, если полки пустовали. Но если был завоз, магазин поглощал на несколько часов. Приходилось изрядно постоять в очереди, но зато мама непременно покупала что-нибудь вкусное. Поля всегда слегка терялась между отделами: чересчур много пространства, людей и шума. Громкие звуки настораживали Полю. Но без магазина не было жизни, и она постепенно привыкала. Поля рано научилась стоять в очередях. Это оказалось не таким сложным делом, главное здесь было не задуматься. Потому что, погрузившись в свои мысли, Поля могла пропустить всё на свете. Несколько раз вместо того, чтобы караулить очередь, она уносилась мыслями далеко-далеко. Туда, где прекрасный принц примерял скромной девушке драгоценную туфельку. Или туда, где длинноносый предприимчивый мальчуган так и норовил нарваться на неприятности. Туда, где Поле было интересно. Но всё это, конечно, мешало следить за продвижением к прилавку. И Поля пропускала свою очередь.

– Что ж ты такая никчёмная? – кричала мать, когда подобное случилось впервые. – Тебя даже о самых простых вещах попросить нельзя!

После, когда мать успокоилась, она объяснила, что нужно быть внимательной и, если люди в очереди делают шаг вперёд, повторять за ними. В этом не было ничего сложного, но Поля не могла сосредоточиться на скучном для неё занятии. Но уже совсем скоро они с мамой отработали отличную схему. Мать стояла в одной очереди, Поля в другой. Затем они переходили во вторую часть магазина, где всё повторялось.

Начинали всегда с овощного отдела. Его Поля любила. Очень нравилось наблюдать, как картофелины выпрыгивали из большого жёлоба, мать лишь пакет подставляла. Тканевый, в клетку, сшитый специально для похода за продуктами и отведённый под картошку. У мамы всё было чётко распределено, для каждого вида покупок использовался свой пакет, и Поля отлично знала эти несложные правила. Очень рано она выучила, что правила есть не только у походов по магазинам, но и у игр, у прогулок, у распорядка дня и у положения зубной щётки в стаканчике перед зеркалом. Всё, происходившее в их семье, выстраивалось в определённом, заданном мамой порядке.

Заканчивали мама с дочкой свои покупки всегда в булочной у тёти Светы. Дородная, розовощёкая, со светлой косой, лихо закрученной вокруг головы, она залихватски отреза́ла огромным ножом, вмонтированным в стол, половину буханки Дарницкого или Карельского. Хлеб этот всегда так восхитительно пах, что Поле хотелось откусить горбушку сразу. Тётя Света широко улыбалась и желала приятного аппетита. Но мать не позволяла Поле кусочничать. По правилам их семьи есть следовало дома. Собственно, и семьи-то полной не было: только Поля и мама. Ещё бабушка Настя, но она жила отдельно. А вот правила существовали, и, как Поля осознала позже, они медленно убивали её, и они же удерживали не раз от крайнего шага.

Вот мать усадила Полю на санки, и те заскрипели по снегу – назад, к дому. Бесконечные очереди и утреннее катание с горки забрали много сил, и Поля погрузилась в себя. Она устала, но мирное спокойствие разливалось по телу, окуная сознание в задумчивую дремоту. Спереди на санки мать поставила тяжёлый мешок с продуктами, и Поля придерживала его за ручки, чтобы не упал и не рассыпался. Ещё два пакета мать несла в левой руке, а правой – тащила санки с дочерью. Они много всего накупили. Потому что мама получила зарплату, а в магазине был завоз. Эти два события удачно совпали, и теперь дома ещё долго будут ароматная еда и счастливая мама.

Конфеты лежали наверху пакета. Поля думала о них мимоходом. Хотелось снять варежку, просунуть руку, развернуть упаковку и отправить в рот хрустящую вафлю в шоколаде с неведомой, но восхитительно вкусной мягкой прослойкой. Но Поля помнила правила, поэтому лишь представляла, как они с мамой будут вечером пить чай и радоваться сегодняшнему дню. Умиротворённость окутала Полю. Внутренняя боль, захлестнувшая утром на горке, отпустила. Поля уже забыла о том, как мальчишки не взяли её в компанию. Она слушала скрип под мамиными сапогами и, свешивая свободную руку с санок, смотрела, как набирается полная варежка снега.

– Поля, что ты делаешь? Ты же намочишь варежки, а это последние, больше сухих нет! —мама повернулась, посмотреть, как там затихшая на санках дочь.

Поля хотела ответить, что они совсем и не мокрые, но тут голос матери перешёл в крик.

– Где она, Поля? Куда ты её дела? Потеряла?

Поля проследила за взглядом матери и обнаружила, что на левом валенке не хватает галоши. Она исчезла незаметным для Поли образом. Мать осмотрела дорогу, но судя по её выражению лица, пресловутой галоши не наблюдалось.

– Её же можно найти, правда? – холодея от маминого тона, прошептала Поля.

– Нужно найти! – бушевала мать.

Она переложила пакеты с продуктами в правую руку, а санки в левую, развернув их обратно к магазину. Поля хотела было встать, чтобы помочь в поисках, но это только разозлило мать.

– Сиди уж! Если ты будешь ходить по снегу без галош, то намочишь ноги и заболеешь! Так что сиди тут! В кого же ты у меня такая невнимательная, Полина! Как можно не заметить, что у тебя потерялась галоша? Это гены папы твоего! В нашей семье таких не было!

Поля вжалась в санки. Она чувствовала по тону матери, что очень, очень виновата. Рассеянность мешала ей прежде стоять в очереди, как все другие люди. Теперь из-за неё пропала галоша. Но ведь погружаться в размышления было так интересно. И так важно. Куда важнее покупки овощей или сметаны. Полю часто посещала мысль, казавшаяся ей определяющей. Один вопрос, ответ на который менял всё. Она думала о нём, оставаясь одна, а иногда – если мама находилась рядом, но занята была чем-то другим, не дочерью. В минуты размышлений всё окружающее переставало существовать. Ответ представлялся настолько важным, что Поля не спрашивала у матери. Та-то, конечно, всё знала. Но Поле нужно было разобраться самой. Мучали её и другие вопросы подобного рода, но она не позволяла себе думать о них, пока не ответит на первый.

«Почему я – это я? – спрашивала себя Поля. – Почему я – это не мама, а мама – не я? Ведь я могла бы быть мамой или бабушкой Настей. А ещё лучше тётей Светой или одним из мальчишек с горки. Интересно, если сосредоточиться и заснуть, то нельзя ли проснуться одним из них?»

Но Поля оставалась собой.

– Неужели так сложно быть повнимательнее?! – ругала её мать, пока они возвращались в магазин в поисках пропажи.

Трижды мама останавливалась, ставила пакеты на снег, придерживая их ногами, упиралась руками в поясницу и спрашивала дочь, когда та в последний раз видела галошу. Но Поля не помнила. Они вернулись по собственным следам до магазина, а затем дошли до горки. Поискали в снегу, где Поля летела кубарем. Это место напомнило ей о пережитом утром, и всё внутри налилось болью обиды. К счастью, мальчишки уже ушли. А галоши не оказалось и здесь.

– Вот как ты теперь будешь гулять? – причитала мать. – Значит, дома просидишь всю зиму! Нельзя гулять без галоши!

– Я сниму вторую, – робко пролепетала Поля. Но мать только сильнее раскричалась.

– Промочишь ноги, простудишься и заболеешь, кто тебя будет лечить? Я? А кто тогда работать будет?

У Поли не нашлось ответа. До дома они добрались в тягостном молчании. Поля обиженно сопела. Ей потеря галоши не виделась такой страшной проблемой. Мама была рядом, Лера ждала дома. Что ещё нужно? Есть галоша, нет галоши – разница небольшая. Мать злилась, но уже не кричала. Снимая в коридоре с Поли шубейку, варежки, шарф, шапку и рейтузы, покрытые на коленках маленькими ледяными сосульками, мать снова запричитала. Она отправила Полю умыться, заставила надеть тёплые носки и фланелевую пижаму. Поля втиснулась в домашнюю одежду как в спасительный панцирь. Синяя пижама с белыми мячиками была её любимой и всегда приносила радость, но в этот раз так не сработало.

– Ну вот откуда мы теперь возьмём новые галоши?! – продолжала мать.

– Ты купишь новые, – сказала Поля. – В универсаме, где мы купили Леру.

– Куплю? – воскликнула мать. – Куплю? На что я тебе их куплю?

– На деньги, которые ты зарабатываешь на работе, – ответила Поля.

Мать в этот момент раздевалась, она уже сняла свитер и рейтузы, а теперь расстегнула чёрный кожаный ремень, красиво собиравший платье на талии и подчёркивавший мамину изящную фигуру. Ремень этот внезапно взвился и с силой рассёк воздух перед самым Полиным лицом. Она попятилась и прижалась спиной к ножке стола.

– Заработаю?! Сколько я должна работать, чтобы купить тебе галоши, которые ты теряешь?!

Ремень снова взвился, и Поля юркнула под стол. Она часто здесь играла, и здесь же теперь довелось прятаться от внезапного гнева матери.

– Отцовские порочные гены! Вся в него!

Ремень тугой хищной змеёй залетал под стол, извиваясь и скручиваясь вокруг ножки. Поля прижималась всё ближе к обжигающей батарее, ощущая через пижаму спиной её жар. Затем змеиный хвост ремня раскручивался, пролетал рядом с коленкой и снова обвивался вокруг ножки стола, не задевая девочку. Но от каждого удара она вздрагивала, словно чёрная кожа оставляла кровавые борозды на её беззащитном детском теле. Поля не ревела в голос, лишь глотала слёзы и сопли, жадно вдыхая на всхлипе воздух ртом. Единственным человеком, который всегда слышал её рёв и приходил на помощь, была мать, а сейчас Поля инстинктивно боялась издавать громкие звуки, чтобы не разозлить её ещё больше. Девочка представляла, как уменьшается, становясь крошечной, настолько крошечной, что легко уместится под батареей. Туда, под чугунную, пышущую жаром громадину, не сможет проникнуть жестокий ремень. Она видела внутренним взором, как становится незаметной, совсем невидимой. Думала, что станет выходить из-под батареи только по ночам, когда мама спит, чтобы больше не злить её.

Мать что-то крикнула, но Поля была поглощена чувством, что уменьшается до крошечных размеров, поэтому не расслышала. Ремень вдруг исчез из ограниченного столешницей поля зрения. Дочь видела только ноги матери в аккуратных домашних тапочках. Они развернулись к двери и удалились. На кухне зашуршало и загремело. Хлопнула дверца холодильника. Мать расставляла покупки по местам.

А потом всё затихло. Поля старалась не шевелиться и дышать бесшумно. Обычно, когда мама злилась, хотелось, чтобы та скорее успокоилась, обняла её и всё стало как прежде. Но в этот раз было иначе. Поля чувствовала свою беззащитность впервые, и мама, которая всегда и от всего её защищала, теперь оказалась угрозой. Поля не понимала. В этот момент она словно и не любила мать. Но в то же время любила.

Шли долгие минуты. Поле хотелось есть, но она упрямо не вылезала из своего укрытия. За стеной загремели кастрюли. Мама разогревала суп.

– Поля, иди есть! Голодная же! – раздалось из кухни. Но Поля не шевельнулась.

Тогда послышались шаги, дверь комнаты со скрипом открылась – петли давно никто не смазывал. Поля увидела приближающиеся ноги всё в тех же тапках. Ноги поколебались у входа и решительно направились к столу. Вдруг взору Поли предстало мамино лицо: та опустилась на корточки.

– Ну, иди сюда, – примирительно сказала мама, но Поля не двинулась.

– Иди, не бойся, – голос звучал спокойно, обыкновенно, ласково. – Извини меня, дочь.

Поля сама не поняла, как вылетела из-под стола и очутилась в крепких маминых объятиях. Оказалось, именно этого ей хотелось, а не уменьшиться до крохотных размеров и сидеть под батареей. А мама пояснила, прижимая Полю к себе:

– Видишь ли, Поля, дело в том, что я не могу сейчас купить тебе новые галоши. Мы с тобой не рассчитывали на вторую обувь этой зимой. Я ещё и бабушке твоей должна, а долг отдать не могу. Я что-нибудь придумаю. А ты, пожалуйста, постарайся быть повнимательнее и ничего не терять.

– Хорошо, мама, – прошептала Поля, а к горлу почему-то подступили слёзы, и она всхлипнула, снова абсолютно доверяя матери свою боль.

– Я люблю тебя, Поля, – сказала мама. – И никогда я не стала бы тебя по-настоящему бить.