Глава четвертая. Охота на охотника

Выкрашенная темно-зеленой краской деревянная пирамидка памятника возвышалась над могилой криво и нелепо, словно птица с подбитой ногой. Один ее бок был по-прежнему измазан сухой красной глиной: памятник повалили на эту сторону, а когда поднимали, то не удосужились почистить.

«Не слишком большим уважением на селе пользовался товарищ Кружкин Александр Борисович», – подумал Уфимцев, разглядывая пирамидку, сколоченную из неструганных досок, покрашенных темно-зеленой краской, ярко-желтую фанерную заплату на месте удара ломом и эту грязь.

Сравнительно свежий прямоугольник могилы был вытоптан: кругом виднелись отчетливые следы кирзовых сапог, словно на ней отплясывало рок-н-ролл целое отделение солдат. Потерявшая свои четкие очертания кромка была восстановлена лопатами. Но это было сделано наскоро, торопясь – сухая глина уже успела осыпаться.

«Безрадостная картина, – думал Игорь, – Никому не хотелось бы успокоиться после всех наших тревог и бурь в таком неказистом последнем домике».

Он вспомнил слова участкового, произнесенные на прощанье:

«Бобыль он был. К тому же сиделый. Посадили Кружкина еще во время войны. Говорили потом, что якобы за дезертирство, но толком никто ничего не знал. Вышел он в середине пятидесятых…»

С капитаном Уфимцев расстался после сытного обеда в колхозной столовой, расположенной на первом этаже бывшего помещичьего дома, где располагались сельсовет и правление. Милиционер и журналист стояли на выщербленной его лестнице, лениво курили после обильных макарон, густо замешанных на гуляше. (Уфимцеву показалось, что мяса в глубокой тарелке было больше, чем теста.)

– Он, в принципе, местный, из этого района, – рассказывал участковый, – Но из другого села, оно в километрах двадцати отсюда. Отсидел, поселился почему-то здесь – может, стыдно было или никто не ждал? – работал сначала на ферме, скотником, потом на МТС электриком. Оказалось, грамотным был в техническом плане. Однако ни с кем особо дружбу не водил. Правда, когда в последнее время, при Брежневе, сюда начали ссылать всякую шваль уголовную – вроде как за сто первый километр, начал с ними якшаться, но ни в чем криминальном замечен не был.

– И много здесь этой швали? – спросил Игорь, с усмешкой отметив про себя: «Ничего себе „последнее время“ – при Брежневе, десять-пятнадцать лет назад…»

– Да человек двадцать пять есть, – ответил капитан, – Рецидивисты, но – шушера. Мелкое ворье. Такие на «зонах» или в приблатненных ходят, или в «шерстяных» – то есть в «шестерках». Здесь они, конечно, блатуют, королей из себя корчат, молодежь, что склонность к обалдуйству имеет, с пути сбивают, но это все так… На уровне мелких бытовых краж. Они вон там обосновались со своими марухами бомжеватыми…

Капитан показал на окраину села, где притулилось несколько черных от времени изб.

– После того, как ерунда с могилой вышла, мы их тряхнули, – продолжил Сергеич, – Те, естественно, в полный отказ пошли: «Ничего не видели, ничего не знаем». Улик против них нет, да и заниматься, если честно, этим не особо хочется. Родственники претензий не имеют по причине их отсутствия. Могилу в Божий вид привели. Чего еще? У меня вон третьего дня здесь пятнадцать мешков комбикорма сперли. По нынешним ценам это на крупный размер тянет. А ты говоришь «могила…»

Уфимцев расстался с капитаном и направился на кладбище посмотреть на место последнего прибежища сельского бобыля с несложившейся судьбой. Это место участковый обрисовал ему еще на крыльце.

– На само кладбище не суйся, – сказал он, – Иди налево вдоль ограды. На углу, в самом конце, около повалившегося столбика и обнаружишь этого самого Кружкина…

– От чего он умер? – спросил на прощание Игорь.

– Естественной смертью, – ответил Сергеич, – От чего в его возрасте умирают.

…Уфимцев отошел от могилы на насколько шагов, сел на низенькую скамеечку рядом с вросшим в землю холмиком и стал смотреть на пирамидку. По середине ее, там, белыми буквами значилось: «Кружкин Александр Борисович 1912—1992 г.г.» краснела клякса от комка земли, залепленного с чьим-то злым умыслом в ту ночь, когда сокрушали могилу.

Игорь вытащил сигарету и подумал: «Стоит сухая погода, а залепили явно сырым комком. Что, специально грязь вон из того ровика брали?» Он усмехнулся этим мыслям, обозвав себя «Шерлоком Холмсом с его дедуктивным методом». И объяснил происхождение комка грязи гораздо прозаичнее: на эту заброшенную часть кладбища давно никто не заглядывал. Памятник перевернули гораздо раньше и только теперь кто-то из местных, случайно завернув сюда, обнаружил растерзанную могилу.

Журналист бросил окурок под каблук и поднялся: участковый показал ему избу, в которой жил ныне покойный Кружкин, и Уфимцев, чувствуя себя настоящим опером, отправился к ней для осмотра. Однако в глубине его души росло ощущение, что все это – всего лишь игры, командировка затеяна зря и Давицина ждет хороший подарок, когда Игорь вернется с пустыми руками.

Он даже представил себе вежливо-издевательское выражение лица редактора, с которым тот сначала покрутит в руках свои очки, потом с кислой миной водрузит себе на переносицу и кивнет Уфимцеву, этому возомнившему о себе недоделанному журналисту: «Ну, ладно, Игорь, иди работай…»

Дом, в котором два года назад умер Александр Кружкин, представлял собой вросшую в землю по самые окна избенку с дырявой, покрытой дранкой крышей, и перекошенным, словно старая будка сортира, входом, который деревенские родственники Игоря называли почему-то «мостом». Ставни, как и дверь, были заколочены досками крест на крест. В двух окнах из трех не было стекол.

Уфимцеву, чтобы заглянуть внутрь, понадобилось сильно наклониться – до такой степени земля вобрала в себя этот домишко. Привыкнув к темноте, он сумел разобрать бок давно не беленой русской печи, дощатый, скорее всего самодельный, стол, какие-то осколки на проваленном в несколько местах черном от земли полу (их в этот момент осветил пробравшийся через дырявую крышу солнечный луч) и – все.

«Мда-а, – подумал Игорь, отвернувшись от окна и прислонившись к потемневшему от времени бревенчатому срубу, – Какого хрена меня сюда потянуло? Самым большим трофеем в этом деле будет старый ухват, который я найду, если заберусь в эту нору…»

Уфимцев опять представил физиономию редактора, рассматривающего неудачливого исследователя, и потянулся за сигаретой. Проскользнула мысль, что он слишком много в последнее время курит, но в данный момент смущенной душе казалось просто необходимо закутаться в табачный дым от неприятных предчувствий.

Неприятные предчувствия о проваленной командировке (материал о банде иконников был, конечно, интересен для газеты, но не для Уфимцева) через пару минут трансформировались в ощущения, что он здесь не один. Вскоре корреспондент получил материальное подтверждение этому: за углом вдоль стены кто-то осторожно крался. Если бы Игорь не был в напряженно – взвинченном состоянии, он не обратил внимания на равномерное потрескивание сухой травы. Вскоре потрескивание сменил более явственный хруст: этот «кто-то» наступил на сгнившую доску, отвалившуюся от обшивки крыльца, и тем самым выдал себя с головой.

Уфимцев аккуратно загасил бычок о бревно дома и, стараясь не совершить той же ошибки, что и незнакомец, попятился в противоположную сторону. Незнакомец же, в свою очередь, явно не проходил подготовку разведчика: он вполголоса выругался, на мгновение замер (доска под его ступней жалобно проскрипела) и продолжил свое занятие – шорох шагов снова начал приближаться.

Елозя спиной по стене, словно пробирался по узкому карнизу небоскреба в американском боевике, Игорь быстро преодолел расстояние между последним заколоченным окном и венцом бревен и скрылся за углом. Тут он огляделся.

Слева от него тянулся обширный, заросший высокой травой пустырь с остатками полуразрушенного сарая – бывший огород бывшего хозяина. И в Уфимцеве боролись два желания: дать побыстрее тягу через этот пустырь или все же выяснить, кому это понадобилось знакомиться с ним средь бела дня по законам вестерна.

Пока журналист размышлял на эту тему, время оказалось упущенным. Преследователь нырнул за угол, увидел, что там никого нет, и понял, что его цель могла скрыться только за поворотом. В несколько прыжков он преодолел расстояние, которое до него мелкими шагами покрывал корреспондент, повернул… Игорь едва успел отпрыгнуть назад и отвести руку для удара.

Рука осталась в том же согнутом положении – силы оказались неравны: крепкий бородатый мужик держал перед собой вилы наизготовку, словно винтовку с примкнутым штыком.

Несколько мгновений противники смотрели друг на друга. Уфимцев – несколько обалдело от такого резкого поворота событий («Ничего себе деревенька, – мелькнуло у него в мозгу, – Если такое начало, что же дальше-то будет…»). Мужик – явно оценивающе, словно примериваясь, как будет сподручнее насадить словно сноп на вилы этого худощавого усатого парня в джинсовой курточке и черной сумочкой на плече.

… – Ты… это.. кто? – задал наконец Уфимцев резонный вопрос.

– А ты – кто? – ответствовал вопросом уже идиотским мужик, которому явно было неизвестно, что культурные люди вопросом на вопрос не отвечают, а нормальные – не бросаются на незнакомцев в штыковую атаку с вилами наперевес.

Впрочем, судя по его озадаченной физиономии, дядя все же пребывал в затруднении: на дворе стояло время явно не военное, и поэтому для того, чтобы поддеть вилами человека, следовало спросить хотя бы его фамилию. Расстановка сил была не в пользу Игоря, поэтому он решил подчиниться обстоятельствам.

– Я – корреспондент из областной газеты. А ты-то кто? – произнес он.

– Корреспондент? – мужик был ошарашен, – Бляха муха, а чего ты здесь делаешь?

– Твое какое дело? – уверенность стала возвращаться к Уфимцеву, понявшему, что колоть вилами его уже не будут.

– А я сосед, – ответил на самый первый вопрос мужик, до которого стала доходить абсурдность ситуации, – Вон там живу…

Он показал на видневшуюся с задворок дома Кружкина часть пейзажа с силикатной стеной дома, фрагментом шиферной крыши и развесистой яблоней. (Игорь успел заметить, что плодов на ней было предостаточно).

– Чо, неужели настоящий корреспондент? – средь зарослей бороды вилоносца появилась недоверчивая улыбка.

– Можешь пощупать… – промолвил Уфимцев.

Он вдруг почувствовал, что устал. Устал до слабости в ногах, до испарины на спине. Хотелось откинуться на стену, съехать по ней на землю и уже оттуда, снизу, смотреть на этого убогого, что кидается на людей с вилами средь белого дня.

– А я подумал, что кто-то из блатных решил сруб облюбовать! – радостно сообщил вилоносец, – А я его уже для себя на дрова определил!

– Так ты что, из-за этих сраных гнилых бревен стал бы человека вилами пороть? – зло спросил Игорь.

Страх прошел. Появилась злость. На этого придурка, на самого себя, на карикатурность ситуации, на дурацкие прятки, в которые играли друг с другом, словно перед невидимой кинокамерой два взрослых и нормальных (по крайней мере за себя Уфимцев ручался) человека. Игорь с нервным смешком представил выезжающую из кустов платформу со штативом, режиссера в кепке, радостно вопящего «Снято!» и – субтильную девицу с хлопушкой, на которой было нарисовано что-то вроде «Сельская новь», «Колхозная быль» или «Деревенская топь».

– Да не… – засмущался мужик, – Попугать только хотел. Блатные у нас вообще обнаглели. А участок этот сельсовет на меня переписал. Так что это моя частная собственность!

Последнюю фразу он произнес едва ли не с гордостью.

«Собственник, …. Твою мать!» – подумал Игорь и, чувствуя, что удача не до конца отвернулась от него и пора брать быка за рога, произнес вслух:

– Ты каких блатных имел ввиду?

– Да тех самых, – мужик махнул в сторону, где, как показывал Уфимцеву участковый, находились избы сосланных уголовников, – Работать не хотят. Денег, чтобы дрова купить, нету. Или, просто не хотят на них тратиться. Вот и тырят все деревянное, что не приколочено. А что приколочено, отрывают и тоже тырят… Ты чего здесь потерял, корреспондент? У нас отродясь никого из твоих не было… Извиняюсь, конечно, что на «ты» – заискивающе улыбнулся он.

– Ладно, чего там… – махнул рукой Игорь, – По какому делу, спрашиваешь? По какому делу… Ты хозяина этого дома знал?

– Кружкина-то? Конечно, так вы по его душу?

– По его. Может, расскажешь, что за человек был? – Игорь вынул из кармана пачку сигарет «Элэм» и заметил, что у мужика при виде «городских» сигарет загорелись глаза, – Пойдем присядем, – предложил он, показав на лежащее в желтеющей траве старое бревно.

– Может, домой? – с готовностью предложил сосед Кружкина, – У меня под это дело найдется…

Он растопырил мизинец и большой палец, продемонстрировав символ, известный без перевода всем на территории бывшего СССР.

– Нет, – покачал головой корреспондент, подумав, что на сегодня сто граммов водки, выпитой со священником, будет вполне достаточно: если дело пойдет в том же направлении, то к вечеру до Рыбинска он не доберется, – Давай в другой раз, ладно?

Отойдя в сторону от покосившейся избы Кружкина, они уселись на бревне, сделали по поре первых, самых ароматных затяжек, и только после этого Уфимцев протянул ладонь бывшему вилоносцу (свое оружие мужик оставил у стены дома):

– Игорь.

– Михаил, – отозвался крепким рукопожатием мужик, – Так что у тебя к этому Кружкину?

Уфимцев помолчал, размышляя, с чего подступиться к разговору, чтобы не спугнуть собеседника. Потом решил, что бродить вокруг да около с этим решительным дядькой не стоит, и нужно начинать с главного.

– Могилу у этого Кружкина разворошили, – произнес он, – Просто так такое не делают. Вот мне и интересно… Интересно, что за человек он был, покойный?

Михаил посерезнел, аккуратно загасил окурок о каблук кирзового сапога, почесал кадык под бородой и только после этого ответил:

– Человек он был мутный. Говаривали, что сидел еще при Сталине, но на диссидента или как их… репрессированного не был похож. Эти-то, обиженные Советской властью, еще с горбачевских времен стали права качать и льготы всякие получать, а Кружкин сидел тихо.

– Может, он уголовный был? – предположил Игорь.

– Я сам не местный, – ответил на это мужик, – С 84-го здесь живу. После армии, с техникума на картошку прислали, с женой будущей познакомился, так и остался. Поэтому я многого не знаю. Но вот что скажу: с уголовными он тоже особо дружбы не водил. Был у Борисыча, правда, один корешок из блатных – его здесь Сипатым зовут… И правда, голос у него сиплый, словно всю жизнь на холодном ветру песни орал. Тоже уже в возрасте…

– Ну и что? – нетерпеливо подогнал своего нового знакомца Уфимцев.

– Что… – протянул Михаил, – Через несколько дней после смерти Борисыча Сипатый куда-то исчез. Тогда поговаривали, что или опять посадили, или в бега подался. Мол, не иначе к смерти Кружкина отношение имеет… А месяца три назад опять объявился. Вот, честно говоря, и все…

– А как этот самый Борисыч умер? – спросил Игорь.

– Говорили, что сердце. Накануне он как раз водку пьянствовал с этим самым Сипатым. Старикан уже был, труха сыпалась, но иногда любил принять на грудь. А утром прям на крыльце его и нашли. Жена моя нашла – как раз на ферму на утреннюю дойку к пяти часам шла.

– А что Сипатый?

– Таскали его, – ответил Михаил, – но отпустили. Мол, выяснили, что Борисыч своей смертью помер, и отпустили. Но урка все равно где-то на дно залег. Теперь появился. Но я это тебе уже говорил.

Мужик посмотрел на Уфимцева:

– Ну, я рассказал все, что знал. Может, теперь к нам заскочишь? Жена рада будет. Посидим, я тебе расскажу, как мы тут ковыряемся: председатель, гад, хорошо устроился – организовал из нашего колхоза сельхозкооператив, всю технику приватизировал, причем, гробы нам отдал, а лучшие трактора себе, да на семью свою оформил. Потом в фермеры подался. Кредит в банке получил под землю и машины. Кредит свистнул, трактора куда-то загнал, и свалил в неизвестном направлении. Чуть ли не в Америку, говорят… А мы куда со своими гробами – ни горючего, ни запчастей. Трактора на ходу разваливаются…

Игорь еще минут пять слушал про мерзавца-председателя, нажившего себе стандартным способом первоначальный капитал в новой России, согласно кивая головой, потом решительно встал.

– Извини, Миш, – произнес он, – Пора мне. Ты лучше покажи, где этот Сипатый живет.

– Самый крайний в Блатной слободке (так мы поселение урок называем) дом – его, – ответил мужик и вздохнул:

– Жаль, жаль…

По этому вздоху Уфимцев понял, что обломал дядьке хороший повод выпить. Причем, сделать это официально, без косых взглядов жены. Опять же, будет о чем рассказывать мужикам в деревне, а супруге – уесть товарок на ферме: корреспондент ни к кому-нибудь приезжал, к нему…

– В следующий раз, Миш, – сказал Игорь, – Ей – Богу, самому жаль, но дело прежде всего.

– Ты с этим Сипатым поосторожней, – посоветовал на прощанье Михаил, – Этот – настоящий волчара…

Игорь пересек раскатанную тракторами деревенскую улицу. Обрулил храм, вернее, то, что от него осталось – бурые кирпичные стены, черную дыру входа без ворот, из которого несло старым пожарищем. Степенно поздоровался с сельчанами, дожидающимися открытия магазина («Чтой-то Машка в райцентре застряла, – услышал Уфимцев, – Может, еще какие продукты привезет, кроме хлеба»).

Он продрался через пустырь, где там и сям виднелись останки колхозной техники. Торчащие из земли гусеничные траки, выглядывающие из высокой травы кабины и беспомощно валяющиеся карданные валы напоминали то ли картину «После побоища» одного из русских живописцев, то ли плод воображения писателя – фантаста: иллюстрация к главе «Столкновение железных монстров».

За пустырем скромно, в обществе нескольких полуоблетевших плакучих ив, доцветал заброшенный пруд с гнилыми мостками, с которых бабы полоскали белье еще в канун трехсотлетия дома Романовых. Сразу за прудом, в зеленом венце стойкой к наступлению осени крапивы, чернел высокий, кое-где подпертый жердями, забор.