Котарь подошел к подёрнутому изморозью стеклу витрины, всмотрелся сквозь него. Все та же тёмноволосая женщина кавказского вида одиноко сидела за прилавком. Он догадался, кто она: приемщица заказов (однажды, еще в Ртищево, он заказывал себе в ателье брюки, и оформила его заказ женщина, чья должность была названа в выданной ему квитанции именно так). Он помедлил, пытаясь разглядеть ещё что-то важное, нужное, хотя понимал, что задерживаться слишком нельзя: на него могут обратить внимание прохожие или работницы ателье, прежде всего эта женщина-приемщица. Что он будет делать, если она, почувствовав его взгляд, поднимет на него глаза? Почему-то именно это казалось самым опасным. Тем, чего надо избежать непременно. Не потому ли, что он просто сожмется под её пристальным взглядом, отпрянет прочь, как побитая собака? И останется тогда один на пустых, холодных улицах ночного города без планов, без сил, без надежд… С трудной решимостью пловца, входящего в холодную воду, он двинулся к двери ателье.

Тяжелая, на тугой пружине дверь подалась с трудом. За ней оказался стеклянный тамбур с еще одной дверью. Он старался шуметь как можно меньше, но с отчаянием чувствовал, что это не очень-то удается, что ослабевшее тело плохо слушается его. Уже с порога он разглядел металлический шкаф за спиной темноволосой приемщицы. Деньги – там! Женщина, конечно, услышала его ещё в дверях, но почему-то подняла на него взгляд не сразу. А когда это произошло, он внутренне вздрогнул. Взор её темных глаз, затененных густыми ресницами, показался необыкновенным – бархатным и проницательным. Ему почудилось, что она мгновенно постигла его сущность, проникла в самую глубину его души. Он разоблачен, его намерения раскрыты! И сама она, грузная, рослая, явно немолодая, с большой грудью, выглядела значительной, солидной, чем-то похожей на его мать. Он сообразил, кто перед ним: да это же настоящая бой-баба, заматеревшая в жизненных бурях! Такую криком и простой угрозой не проймешь! Чего доброго, еще и огреет его по голове своей крупной, тяжелой рукой! Что ему делать? Не убивать же её! Изначально было решено, что нож нужен только для внешнего эффекта, для понта, да и то на крайний случай…

Однако назад пути у него не было, потому что хоть какой-то результат был теперь ему, шальному от голода и тоски, нужен позарез. И потому не раздумывая, меняя на ходу все планы, он пробормотал: «Я к мастеру», – и метнулся мимо приемщицы в глубину фойе, ко входу в служебные помещения. Здесь, в этом жалком ателье, должно было как-то разрешиться его невыносимое душевное и физическое напряжение последних дней…

Попав в сумрачный коридор, сокровенное нутро ателье, он сам удивился этому достижению и подумал, что приемщица, должно быть, решила, что он пришел проведать знакомую девчонку-портниху.

По обе стороны длинного, тускло освещенного коридора было с десяток дверей. Не отыщется ли за ними что-нибудь ценное? Двигаясь в пыльном полумраке, он зацепил локтем голую металлическую вешалку-стойку, затем споткнулся о валявшийся на полу пустой фанерный ящик и оказался перед обитой черным дерматином дверью с надписью на табличке: «Бухгалтерия». Он дернул за дверную ручку, но тщетно. Видимо, дверь была закрыта на ключ. Кажется, он испытал даже что-то вроде мимолётного облегчения: роковой поступок был на миг отсрочен.

Уже тогда в нем не осталось и следа от былого возбуждения, с каким ещё вчера мечталось о необыкновенном приключении. В маленьком заведении всё казалось слишком будничным. К тому же его начало мутить от голода. Дело, задуманное как смелое самоутверждение, почти как подвиг, оборачивалось нелепой, тягостной и опасной выходкой. И все-таки остановиться было нельзя. Он сам себя загнал в ловушку, из которой не было иного выхода, кроме как через преступление.

Ещё через несколько шагов он оказался у двери с надписью: «Закройная». Из-за неё донеслась женская разноголосица, до того громкая, бойкая, что войти он, конечно, не посмел. Что можно было сделать одному против целой толпы баб? Он метнулся дальше по коридору, миновал открытую дверь мастерской, краем глаза заметив в ней много швейных машин и работающих за ними женщин, и остановился возле обитой коричневым дерматином двери с надписью: «Директор». Осторожно потянув за ручку, заглянул внутрь. В кабинете не было никого. В глубине сумрачного помещения, у зашторенного окна, стоял большой стол, возле него было несколько кресел, чуть поодаль – трельяж, а возле самой двери – платяной шкаф. Что-то неясное подсказало ему, что хозяйка кабинета – женщина. Может быть, тонкий, едва ощутимый аромат духов, который носился в воздухе? Он вдруг догадался, что здесь надо искать дамскую сумочку с деньгами. Где она может быть? И тут же по внезапному наитию сообразил: ну конечно же, в одном из ящиков стола!

В первом же, верхнем ящике стола лежала черная кожаная дамская сумочка. Дрожащими руками он открыл её и увидел тугую пачку стотысячных купюр. На какой-то миг он ещё помедлил, осознав: именно сейчас он переступит роковую черту, совершит преступление. Пока ещё можно сказать, что он просто зашел в кабинет директора, чтобы попроситься на работу, что из любопытства заглянул в стол… Или все равно уже поздно? Разве для тех, кто застанет его здесь, он уже не вор? И случится это, может быть, через миг. Нет, надо скорее довершить начатое и уносить ноги!

Что произошло потом, осталось в его памяти кошмарным сном, полубредом-полуявью. Спустя недели и месяцы так утешительно было представлять, что ничего и не было, что ему, голодному, долго не спавшему, кошмарное лишь померещилось в горячечном мимолетном помрачении рассудка. Вспоминались обрывки: вот с лихорадочной поспешностью он распихивает купюры по карманам и суёт сумочку назад в ящик… Вот замечает, что одна купюра упала на пол и поднимает её, успевая заметить черные дамские туфли под столом… Вот опрометью выскакивает из кабинета в коридор… Что ещё было в этом проклятом кабинете? Да ничего не было! Столько раз он потом повторял себе это, чтобы не свихнуться…

А тогда, выскочив в коридор, он пытался найти выход во двор, чтобы снова не попасться на глаза приемщице. Может быть, за этой дверью? Он распахнул ее и увидел склонившегося над какими-то ящиками рыжего мужика в синем джинсовом костюме. Тот медленно выпрямился, всмотрелся в незнакомца, что-то сказал, но Котарь, не слушая, бросился назад, в коридор, затем в фойе… А там уже ни души… Он с размаху толкнул входную дверь, но та не поддалась… Разбить стекло витрины? Но оно казалось толстым и прочным, а рядом не было никакого подходящего орудия. Какие-то мгновения или, может быть, целых полминуты он медлил, представляя себе, как пробьет своим телом стеклянную преграду и выскочит на мороз окровавленный, в изорванной одежде… Краем сознания он уловил, что в углу мелодично поскрипывал сверчок. Он запомнил, что его уколола зависть к невидимому насекомому: вот бы и ему так же затаиться, спрятаться в спокойном, теплом уюте… Он почувствовал вдруг, как ужасно устал, какой невероятной тяжестью налилось всё его тело. А нужно искать какой-то выход… Может быть, попытаться разбить витрину каблуками или стулом приемщицы?..

А в коридоре уже зазвучали голоса, стремительно приближаясь. Может быть, всё-таки попытаться разбить витрину? Но поздно: вот уже из коридора ввалилась целая толпа. В основном это были женщины, но впереди – несколько мужиков. Попался! Радостно-возбужденные портнихи жадно разглядывали его из-за мужских спин. Вперед высунулась приемщица, как бы уполномоченная от остальных баб. Она заговорила сначала вежливо, будто допуская ещё, что случилось недоразумение:

– Молодой человек, что вам нужно? К какому мастеру вы ходили?

Ошеломлённый чудовищной неудачей, Котарь лишь подавленно молчал.

– Да ему не к мастеру нужно было – он ко мне в подсобку сунулся, – спокойно, веско пояснил рыжеватый мужик в джинсовом костюме. – Это же вор.

На какое-то время Котарь погрузился в тяжёлую оторопь. Его точно оглушило. Окружающее куда-то отдалилось, утратило значение, предстало сумбурным, пестрым кошмаром, сном наяву. Ему ещё что-то говорили, кричали, заставили отдать взятые из женской сумочки деньги, но все это происходило как бы помимо его сознания, безразлично отрешенного от всех подобных мелочей. По-настоящему его теперь заботило то, что ему вдруг захотелось в уборную, по малой нужде. Самым страшным казалось позорно обмочиться при всех этих бабах. Вот этого нужно было избежать во что бы то ни стало! И в не меньшей мере его беспокоила ещё мысль о том, что его могут избить. Наверно, именно поэтому он не отдал вместе с похищенными деньгами спрятанный в кармане нож. Скорее бы в отделение милиции, в тюрьму – куда угодно, лишь бы прочь от этого бабья! Пусть в милиции его обыщут, заберут нож, допросят. Ему всё теперь безразлично. Ближайшее будущее его не волнует. Ведь оно уже определено. По крайней мере, пайка и крыша над головой ему обеспечены!

Но милицию вызывать, кажется, не спешили. Бабы явно злорадствовали при виде его унижения и непрочь быи продлить это удовольствие. Вот они расступились перед сгорбленной, колченогой старухой с высохшим телом и жёлтым лицом, чтобы и этой убогой перепало радости. Глаза старухи оживились, поймав взгляд Котаря, и что-то истинно бесовское загорелось в них.

– А-а, голубок, вовремя залетел, прямо к столу, на угощенье! – просипела карга.

«Скорее приехала бы милиция», – уже в который раз тоскливо подумал Котарь.

И вдруг сквозь плотную пелену усталого равнодушия его сознание пронзили ужасные слова: «Лилия Витальевна убита!»

– Я никого не убивал… – пробормотал он испуганно, почувствовав себя обязанным отвести страшное обвинение.

Толпа темной тучей надвинулась ещё теснее, задышала ему прямо в лицо, рассматривая в упор. Было невыносимо читать отвращение и ненависть в устремленных на него взглядах. «Наверно, сейчас будут бить», – тоскливо подумал он. Стал почти непреодолимым соблазн попытаться вырваться из людского кольца, разбить витрину и бежать. Но одновременно он совершенно ясно осознал, что прочные витринные стекла разбить нелегко и, самое главное, стоит ему шевельнуться, как его немедленно схватят и тогда уже точно изобьют.

Почему-то мысль о том, что он может пострадать физически, сейчас более всего тревожила его воображение. Отчего он не думал об этом раньше? Допуская в принципе возможность неудачи, он до сих пор не представлял, что его могут травмировать, истерзать. Теперь же с внутренним содроганием он сознавал, что телесно не крепок, что легко может оказаться на всю жизнь изувечен одним из тех эффектных, страшных ударов, которые видел в боевиках.

– А что он карманы не вывернул? Вывернуть ему карманы! – крикнул визгливый женский голос.

Котарь хотел было сам исполнить требуемое, чтобы избежать физического контакта с окружившими его людьми, а на него уже надвинулся все тот же рыжеватый мужчина с круглой физиономией и мгновенно вывернул его карманы, вынув складной нож.

– Тот самый! – ахнули в толпе.

Котарь едва успел зажмуриться, когда рыжий вдруг размахнулся и сильно ударил его по лицу. Молодого человека швырнуло на витрину, сознание его затуманилось, а во рту он ощутил солоноватый привкус. Он зашатался, едва удержался на ногах и с ужасом подумал о том, что сейчас его будут бить ещё. Но в настроении толпы что-то уже изменилось, разрядилось. Толпа слегка отступила от него. Женщины теперь смотрели на него не столько со страхом, сколько с недоумением и горечью. «Наверно, я очень жалок», – мелькнуло в его сознании. Он удивился этой мысли. Какое сейчас имеет значение то, что он жалок? Всё затмевало одно: произошло нечто ужасное, и не с кем-то – с ним… Как выпутается он из этой истории? Выход не просматривался, вокруг все было точно в густой, непроницаемой мгле, угрожающей каждый миг всё новыми бедами. «Ну и к черту! Будь что будет!» – подумал он с яростным ожесточением на ужасную действительность, в которой несчастья нагромождались, захлёстывали его безжалостной лавиной.

В душе его точно что-то оборвалось. Появилась бессильная, безнадёжная готовность к любой беде. В этом состоянии он дождался прихода милиционеров. Их было двое – рослых, массивных в своих толстых полушубках. Когда они с непонятным, чрезмерным усилием, нарочито-грубо заломив ему руки, потащили его к машине и втолкнули в её душное, пахнущее чем-то кислым нутро, он подумал о том, что вот и пришла развязка всему, что мучило его в последнее время. Минули безумные, неприкаянные дни и ночи в чужом городе, мечты о преступлении, волнения, страх, отчаянная попытка и в итоге ужасный провал и стыд – всё это представлялось теперь сплошным, невыносимым кошмаром, из которого нужно было вырваться непременно. Мотор взревел, и отрешенно Котарь подумал о том, что вот в его жизни началась новая полоса.