С возрастом крайности ослабевают, а эмоции тускнеют. Постепенно я смирялся с действительностью. Это не моя заслуга, это естественное развитие человеческого организма. Химические реакции притупляются, головной мозг работает медленнее. Начинаешь принимать жизнь такой, какая она есть и пробовать найти в ней собственную нишу.

По окончании обучения в интернате я вернулся домой. Пытался давать частные уроки музыки, но дело не пошло – я слишком не люблю людей, а детей в особенности. Да и не было в работе жизненной необходимости. Инвалидской пенсии вполне хватало на пропитание и одежду. Тем более что жил я с матерью. Я даже накопил денег на синтезатор. Записал на нём несколько альбомов собственной музыки – разумеется, их никто не слышал, да и ни к чему это. Подозреваю, что я никудышный композитор.

Однако полностью спрятаться от человечества не удалось. Про меня прознали местные музыканты и стали приглашать клавишником в рестораны. Попервой сама идея выступать перед публикой в кабаках вызывала во мне ступор, но как-то раз, уступив «на слабо» одному особо настойчивому товарищу, а был это недавно умерший от панкреатита гитарист Влад Горбылёв, я попробовал – и к удивлению своему не испытал никакого заметного разочарования. Партии свои исполнил нормально, певица попадала в ноты, другие музыканты тоже почти не лажали – нам то и дело аплодировали. Мать, сопровождавшая меня в той самой первой ресторанной вылазке, даже похвалила, и по её голосу я понял, что слова эти не были дежурной похвалой. Мол, сидишь в чёрных очках за синтезатором, такой крутой, стильный. Она так и произнесла – «крутой, стильный» – несвойственные и чуждые её возрасту слова. И надо же такому случиться – я купился на этот образ, хоть и был он сформирован вызывающей подозрение и не внушающей доверия родительницей.

За первым выступлением последовали другие – чуть более или чуть менее удачные – но большое и всепоглощающее разочарование, которого я так ждал, не приходило. К стыду своему я обнаружил вдруг в ресторанной реальности какую-то трогательно-сермяжную энергетику. Эта бандитская и коммерсантская публика тоже имела свою наивную философию жизни и причудливый кодекс чести.

Более того, я стал в городских ресторанах знаменитостью. Слепой клавишник – это всё-таки фишка. В перерывах ко мне подходили, знакомились, приглашали за стол, угощали выпивкой. Отказывать всем подряд не получалось. Конечно же, в глубине души меня жалели, даже в наше время люди не утратили способность на это чувство, но в силу возраста жалость не проявлялась явно и походила на ненавязчивое дружеское участие.

Благодаря ресторанной работе я знаю многих влиятельных в городе людей. Почти всех криминальных авторитетов. Мне это, в общем-то, ни к чему, но если вдруг вы захотите наехать на меня или мою мать, то лучше семь раз подумайте – в моём сотовом немало нужных телефонов, и я не сомневаюсь, что братки придут на помощь. Я же слепой, а инвалидов они жалеют.

– Юра, как дела? Как сам? – так обычно начинается вечер в ресторане.

Я за клавишными, разминаю пальцы, моя импровизация звучит в колонках, и приходящие в зал люди приветствуют меня. Чёрт, мне льстит это. Я поворачиваюсь на голос, улыбаюсь и киваю.

– Нормально, – отвечаю.

Или даже что-то острее:

– Не дождётесь!

Я в неизменных чёрных очках: стиль – святое дело. Но и практическая польза – людям будет неприятно взирать на твои безжизненные глаза.

Вскоре начинается выступление: если я в «Алмазе», то поёт Наташа Шакирова – она то ли татарка, то ли узбечка, и вокал у неё слабенький. Зато, как говорят, колоритная восточная внешность, ей она и берёт публику. Каждый вечер к ней подваливают подвыпившие денежные мужчины, с кем-то она уезжает после работы домой. Ну, или куда они там направляются…

Её репертуар – исключительно российская попса кабацкого разлива. «Младший лейтенант», «О, боже, какой мужчина», «Как упоительны в России вечера» – всё в таком духе. Публика в «Алмазе» соответствующая – непритязательные бандюганы, туповатые коммерсы, получившие вовремя зарплату и пытающиеся шиковать плебеи-работяги. После двух-трёх песен и нескольких принятых на грудь рюмок здесь начинаются пляски с топотом и гиканьем. «Алмаз» хорош тем, что музыкантам щедро подают, заказывая в очередной раз «Семь морей» или «Гранитный камушек в груди».

После закрытия ресторана все деньги делятся между музыкантами, и Наташа, надо отдать ей должное, никогда не претендует на большее, чем остальные, хотя все сборы – исключительно её заслуга. Стихийные доходы существенно превосходят те деньги, что платит нам руководство ресторана.

«Алмаз» – прибыльное место, многие мне завидуют. Может, глаза себе выколите, завистники? Нет? Ну тогда помалкивайте.

Если я в «Роботе Вертере» – то репертуар более изысканный. Ну да и ориентация заведения как бы не простая, «антибыдляцкая». Здесь и джазик проскальзывает, и что-то типа варьете. Неофициально «Робот Вертер» считается гей-пристанищем, но в силу того, что геев в нашем небольшом Травяновольске по определению немного, ему так и не удаётся закрепить за собой этот статус.

За вокал здесь отвечают двое – поющий фальцетом парень по имени Арам, армянин, фамилию всё никак запомнить не могу, и Зина Коромыслова, милая такая, общительная и очень даже небесталанная девушка с весьма необычным и я бы сказал пронзительным вокалом.

Арам большей частью специализируется на ар-эн-би с вот этими «а-а-а» и «о-о-о», когда демонстрация вокальных способностей становится главнее, чем сама песня. Он очень большого о себе мнения, хотя, на мой взгляд, таких голосунчиков пруд пруди, а истинную проникновенность ему передать не дано.

Вот Зина – настоящее украшение не только «Робота», но и всего города. Я считаю, что ей по силам пойти гораздо дальше, намного дальше – проблема лишь в том, что она так и брызжет нестандартной индивидуальностью, а в наше тусклое время такие яркие личности, как правило, не востребованы. Большой её плюс в том, что, в отличие от большинства певцов, да и просто музыкантов, у неё широчайший кругозор: она слушает всё, от первобытного деревенского блюза, древних мюзиклов и классического хеви-метала до диско, трип-хопа и современной электронной психоделии. Этот разброс позволяет ей прекрасно ориентироваться в жанрах, что-то она подбирает для себя и выдаёт на выступлениях чрезвычайно оригинальные номера с переодеванием, сюжетом, какой-то драматической составляющей – не знаю, как публике, а мне очень нравится всё, что она делает. Ей тоже хлопают, но совсем не так, как Наташе Шакировой в «Алмазе» – то ли народ здесь скромный и интеллигентный, то ли просто не врубается.

У Зины есть несколько коронных номеров – это «Но редорьян» Эдит Пиаф, «Бэнг бэнг» Нэнси Синатры, «Мани Мани» Лайзы Минелли, «Алехандро» Леди Гаги. В каждой песне она выкладывается на сто процентов, это не может не впечатлять: наверное, я даже влюблён в неё тайно. Тайно, но сдержанно – я понимаю, что не достоин её.

Мы с Зиной хорошо общаемся, именно со мной она проводит первые репетиции своих новых номеров, однако по её голосу и поведению мне понятно, что она жутко тяготится жизнью в нашем бескультурном городе и пытается вырваться из него на творческий простор. Наверное, она и меня воспринимает как одно из звеньев сковывающей её талант цепи, по крайней мере, несмотря на общительность, в её поведении есть нечто отстранённое, холодноватое. Она никогда не переходит установленную себе самой грань – и это нравится мне ещё больше. Мне кажется, она несчастна в глубине души и закончит жизнь на помойке – от передоза или сама наложит на себя руки.

Есть один номер, в котором мы с ней поём вдвоём – единственная песня, где я рискнул опозориться со своим вокалом. Это «Саммер Уайн» той же Нэнси Синатры и Ли Хэзлвуда. Я решился исполнить её только потому, что вокал как таковой там не требуется: нужен лишь мужественный уставший баритон, печально рассказывающий историю краткосрочных отношений со случайной и ветреной девушкой. Эта песня известна широким народным массам по версии, исполненной популярной в низших социальных слоях немецкой группой «Скутер», поэтому многие её узнают.

«Ай уокд ин таун он силвер спёрс дат джинглд ту…» – начинаю я негромко мурлыкать под клавишные, только они звучат здесь, никаких барабанов и гитар. «Энд ай уил гив ту ю саммер уайн»… – поёт Зина своим высоким красивым голосом. Красавица и чудовище – вот смысловой эффект этой песни. Слепой уродец и звезда – должно быть, что-то просыпается в людях от такой картины.

Впрочем, кто-то говорил мне, что Зина совсем не красавица и даже страшненькая, но какая разница – в песне работают образы. В ней запоминающаяся мелодия, и она неизменно пользуется в «Роботе» успехом – нам даже заказывают её на бис. Правда, сборы от бисов здесь несравнимо ниже, чем в «Алмазе» – интеллектуальная публика стесняется разбрасываться деньгами, а скорее всего, просто не имеет их в достаточном количестве.

Что Зина, что Арам регулярно срываются на заработки в областной центр Дивноглядовск, а порой – и в Москву с Петербургом. Но неизменно возвращаются назад – видимо, таких певунов в столицах хватает. А ещё они время от времени пытаются пробиться на телевидение – сначала на «Фабрику звёзд», потом в «Голос». Арама всегда отсеивают на предварительных прослушиваниях, и в такие моменты я понимаю, что в Москве обитают не совсем уж глупые люди, а Зина как-то пробилась на слепое прослушивание в «Голос». Исполняла она зачем-то хулиганскую песню из репертуара Нины Хаген и никто из светил к ней не повернулся. Она бодрилась после этого, делала вид, что ничего не произошло и жизнь продолжается, но я чувствовал, что этот провал прибил её к земле окончательно, и она не скоро расправит крылья – если расправит вообще.

Кроме «Алмаза» и «Робота Вертера» меня можно увидеть ещё в двух-трёх кабаках, а иногда на свадьбах и юбилеях во всевозможных кафе и столовках. Но значительно реже. Обычно я появляюсь там, подменяя кого-нибудь по просьбе знакомых. Несмотря на частые выступления в городских увеселительных заведениях, я совершенно не чувствую свою сопричастность к человечеству и остаюсь глубоко одиноким человеком. Кто-то скажет в духе современных психологических веяний, что мне нравится быть таким, но это неправда. Я бы с удовольствием променял всё это многоголосье на одного-единственного, сильного, верного и зовущего за собой человека.

Саша приехал ко мне в тот же вечер после телефонного разговора и привёз с собой бас-гитару. Я лишь позже понял, что достать инструмент было для него непростым делом – он то ли утащил её из каморки в Доме детского творчества, то ли наскоро одолжил у кого-то. Потому что пообещал, а точнее не успел объяснить по телефону, что собственной бас-гитары у него нет. Но не позволил себе подвести человека и намеченное самим собой дело. Редкое качество.

От него хорошо пахло. Это крайне важно для меня. Я как безродная шелудивая псина болезненно реагирую на запахи – по известной причине у меня обострены оставшиеся в наличии чувства. Хорошо – не значит изящно. Он не пользовался одеколонами и спреями. От него пахло естественностью, пахло человеком.

Я не позволил матери открыть дверь, впустил его в квартиру сам и, выставив вперёд ладонь, ощутил крепкое и уважительное рукопожатие. Оно тоже понравилось мне: он не сдавил ладонь изо всех сил, как делают некоторые рубахи-парни, и небрежностью от его рукопожатия не веяло – оно было плотным, корректным и тактичным.

Я предложил ему чая, и Саша не отказался. Люди сейчас пугливые, брезгливые – жизнь, посвященная выживанию, приучает их подальше держаться друг от друга – от чая обычно отказываются. А Макаров был не прочь и это ещё одно свидетельство в его пользу.

Мать, которая при каждом визите незнакомого, да и знакомого тоже человека напрягалась и заметно нервничала, засуетилась, метнулась на кухню, но я выпроводил её оттуда – слава богу, в собственной кухне я и без глаз достаточно ловко ориентируюсь.

Мы присели с Сашей за стол, выпили по стакану чая с вареньем и хорошо, с шутками и без неловких пауз пообщались, установив прочный дружеский мостик. Даже более чем прочный. Именно тогда он и рассказал мне историю своего появления в обществе. Именно тогда я и ляпнул порадовавшую его фразу про одноглазого короля.

Я позже спрашивал у матери, как он выглядит, и она достаточно подробно мне его описывала. Из её словесной зарисовки можно было понять, что внешность у Макарова самая традиционная. Средний рост, русые волосы, что ещё?..

– Ну, глаза такие выразительные, – отметила она особо, и для меня это стало решающим моментом. Выразительные глаза – это самое главное. Я и по голосу, по интонации, заложенной в нём, почувствовал эту выразительность. У большинства, я уверен, глаза абсолютно блёклые – потому что их голос не выражает ничего, кроме усталости и раздражения от жизни.

Усилок стоял в моей комнате – я подключил к нему Сашину бас-гитару, она оказалась расстроенной.

– В школе на басухе лабал, потом в институте, – поведал он, настраивая её и как бы объясняя, откуда он, учившийся в музыкалке на баяне, знаком с этим инструментом. – Школьная рок-группа называлась «Вектор» – это ещё в перестроечные времена, тогда любили такие названия. А в институте – «Доктор Менгеле». Иногда – «Добрый доктор Менгеле». Играли хреново, памяти о себе в музыкальной истории не оставили.

– В каком стиле? – спросил я.

– Ду ит ёселф, – ответил он, добродушно хмыкнув. – Что получается, то и выдаёшь.

Гитара была настроена, я уселся за синтезатор, мы взяли первые аккорды. Потом попробовали хорошо известный риф из «Смоук он де уотер». Получалось неплохо, Саша даже исполнил припев. Потом прошлись ещё по нескольким рок-стандартам. Музыкальный кругозор у Макарова был хорошим, слух нормальным, вот только техника исполнения хромала, но не в критических масштабах. Для провинциальной рок-группы сойдёт. Да и не играл он давно – может, поэтому.

– А вот ещё одна песня хорошая есть, – предложил я, словно проверяя его, да и проверяя на самом деле, только не на музыкальную грамотность, а на психологическую совместимость. – «Летнее вино».

– Это которая у Нэнси Синатры? – спросил он. – С этим, как его…

– Ли Хэзлвудом. Она самая. Знаешь?

– Ай уокд ин таун он силвер спёрз… – он тут же исполнил начальный текст, правда потом сбился, а ещё небезуспешно попытался подобрать к песне партию бас-гитары.

Я вдарил по клавишам, тоже запел – и то ли с третьего, то ли с четвёртого раза мы сыграли её полностью от начала до конца. Я пел, а он, вспоминая знакомые фразы, вставлял их мне в унисон. Я понял, что ансамбль у нас получится и даже совсем неплохой. В голове тут же возникла картина: мы стоим на сцене и исполняем «Саммер уайн» – я мужскую партию, а Саша женскую. И пофиг, что песня написана для разнополых вокалистов, всё равно никто текст не поймёт.

– Можно взять её в репертуар, – предложил я.

– Мне тоже нравится, – согласился он. – Берём.

– А как будет называться наша группа? – этот третьестепенный вопрос не давал мне покоя с самого начала.

– Подумаем.

– Может быть, «Слепые»?

Саша издал добродушный хмык и вроде бы выразительно посмотрел на меня. По крайней мере, именно это мне почудилось. А ещё подумалось, что сейчас он возразит. Скажет, что над нами стоит городская администрация, что это слишком цинично и вызывающе, что многих такое название оскорбит.

Но ничего подобного не произошло.

– Да запросто!

Так родился вокально-инструментальный ансамбль «Слепые». Именно вокально-инструментальный и именно ансамбль – мы решили, что этот ретро-термин куда теплее и душевнее, чем набившая оскомину перестроечная «рок-группа».

Дебют в «Тройке»

Для чего я вообще полез в это музыкальное предприятие? Ведь не перспективы же в нём разглядел, правильно?

О каких перспективах можно рассуждать в нашем Зажопинске, где самой большой музыкальной звездой считается бывший инспектор ГИБДД Стас Гребнев, который каким-то образом научился делать танцевальные миксы на старые советские песни из мульфильмов, рискнул бросить работу ради клубной жизни, назвал себя DJ Гребень и якобы на волне популярности укатил в Первопрестольную, где опять-таки якобы стал звездой ночных клубов. Каждые три месяца он возвращался на родину ради «единственного выступления» и о каждом единственном истерично вещало местное телевидение в своем традиционном репортаже. На телевидении ежемесячно менялись корреспонденты, и Стас не успевал им надоесть.

Зина Коромыслова тоже пережила свои пять минут славы после появления на Первом канале, но звездой её никто не считал – она никуда не уехала, а значит оставалась в статусе провинциальной неудачницы, о которой делать репортажи и писать статьи западло.

Вот и «Слепые» в принципе не могли развиться во что-то нормальное и полноценное. Мне даже думалось поначалу, что и выступлений у нас как таковых не будет. Так, побарахтаемся в каморке под пиво и разговоры.

Сила Сашиного обаяния – вот единственная причина, по которой я подписался на это дело. Мне хотелось быть с этим человеком рядом, от него исходили энергия и свет. Он был сильным, а я слабым. Я хотел перенять частичку его силы, о которой он сам, скорее всего, не подозревал, считая себя потерявшимся в жизни балбесом.

Мне помнится, как-то раз, чуть позже, именно так он себя и назвал: «потерявшийся в жизни балбес». За точность цитаты не ручаюсь, потому что запечатлел её в подкорке будучи под воздействием винных паров и не при самой обязательной для запоминания философских истин ситуации звёздного раздрая.

Но обо всём по порядку…

Барабанщика Саша вскоре отыскал и он на наше счастье оказался инвалидом. Правда не по зрению, а по какому-то общефизическому заболеванию – вроде сердце у него шалило. Звали парня Алексей Удачин и, представляя его коллективу ансамбля, а точнее мне в той самой каморке в Доме детского творчества, где мы уже обжились и даже принялись за пиво, он выразил твёрдую уверенность, что человек с такой фамилией не может не принести нам удачу.

Лёше было что-то около двадцати пяти, то есть по нашим меркам практически пацан. Он оказался редкостным молчуном, но человеком приятным. Молчать тоже можно по-разному. Один молчит напряжённо и нервно, распространяя вокруг себя флюиды напряжённости, а другой – расслабленно, умиротворённо. Вот именно таким расслабленным молчуном Лёша и являлся. С сердцем у него действительно было неладно, потому что то и дело он доставал упаковку шебуршащих таблеток и торопливо глотал одну или две – точно по звуку определить я не мог. А ещё ему периодически требовалось выходить на воздух, чтобы раздышаться – всякие спёртые каморки и другие закрытые помещения действовали на него не лучшим образом. Барабанил он простенько, без ухищрений, но точно – и этого было достаточно.