66
Когда же родилась сестренка, я
отправлен был обратно. На братишку
у мамы не хватило денег, – слишком
уж дорогие мальчики. Моя
минутная растерянность сменилась
энтузиазмом: буду помогать
во всем я маме, дома убирать,
сидеть с сестрою, но недолго длилась
идиллия такая: каждый день
сидеть с сестрою было скучно, лень.
67
В протопленной и жаркой комнатушке
купала мать сестренку, я смотрел
на этот ритуал и сам хотел
помыть хоть что-то, хоть ее макушку,
и мама разрешала иногда
помыть мне ее пяточки и пальцы
на ножках, я доволен был. Страдальцем
себя я часто чувствовал тогда,
когда вместо того, чтобы носиться
по улицам, я должен был возиться
68
с сестрою и в колясочке катать
внутри двора по узенькой дорожке
бетонной. И пока герой наш ножки
в ботинки обувает, чтоб, как мать
ему велела, покатать сестренку
в коляске во дворе, я опишу
как выглядел сей двор и вас прошу
последовать за мной, чтобы ребенку
дать время поартачиться и все ж
смириться: против мамы не попрешь.
69
Двор не имел с фасадной своей части
забора, в глубине двора стоял
одноэтажный дом, как рисовал
когда-то в детстве я, не без участья
кого-нибудь из взрослых, дом такой:
квадрат и треугольник сверху. После
дым из трубы спиралью кем-то взрослым
подсказан был. Такой, а не другой
был дом подруги матери. А рядом,
в углу двора, была времянка, я там
70
и обитал с сестренкой, мамой и
отцом, точнее отчимом, но папой
его я называл уже. Патлатый
дворовый пес гонялся до зари
за кошкою меж саженцами вишни
и персика. Садились на цветы
картошки пчелы. Жизнь без суеты
была вокруг. Но хватит. Вот уж вышли
из дома мать с коляской, наш герой;
мать в дом вернулась. Радостно впервой
71
катать сестру, но каждый день – о, мука!
Поэтому я не был часто рад
сему однообразию и, взгляд
бросая из-под лобья – прямо бука! —
на мир вокруг, пытался размышлять,
как час разнообразить. Развлеченье
придумал я тогда: придав движенье
коляске, так вперед ее толкать,
чтобы катилась, дребезжа, коляска
уж без меня. А я стоял, с опаской
72
и, холодея сердцем, наблюдал,
как по дорожке быстро удалялась
коляска и в ступеньку упиралась
пред дверью дома. Пару раз толкал
чрезмерно сильно я коляску, так что
она вставала просто на попа,
столкнувшись со ступенькой, шантрапа —
иначе как себя назвать? – «а плачь-то
не слышится!» – кидался посмотреть:
что там с сестрой? Старался я успеть
73
поставить вновь коляску на колеса —
вдруг мать увидит! – и в лицо сестры
смотрел внимательно: она спала, игры
моей дурацкой не заметив, носом
посапывая. Я же обещал
себе, что развлекаться уж не буду
впредь так рискованно, спасибо, дескать, чуду,
что все благополучно, и прощал
сестренке или маме несвободу
сегодняшнюю, радуясь исходу.
74
У маминой подруги сын был, он
был старше на три года. Мы с ним вместе
порой гуляли, и к его «невесте»
питал я слабость. Был в нее влюблен
и Саша тоже, на велосипеде
«Орленке» он катал ее, вперед,
на раму усадив ее, и вот
за ними я бежал, смеялась леди,
и Саша мне кричал: «Отстанешь – ждем
тебя на горках». И они вдвоем
75
вдаль уносились… Волосы девчонки
красиво развевались; я смотрел
им вслед и, запыхавшись, не хотел
от них отстать, поэтому ножонки
передвигал довольно быстро, хоть
и спотыкался, слишком уставая
и торопясь. И вот уже когда я
на горки приходил, то побороть
усталость радость сердца помогала,
когда девчонка взор свой обращала
76
веселый на меня… Но описать
мне хочется то место, где мы жили.
Петровской балкой назывался или
Собачьей балкой, как народ назвать
его успел, район, там частный сектор
располагался города; дома
стояли вкривь и вкось, ибо сама
неровной была местность, словно некто
по пьяни в руки взял огромный плуг,
прошелся с милю-две, потом из рук
77
плуг уронил и лег на боковую.
А люди в сем овраге прижились,
построили дома, и родились
у них уж дети, все напропалую
там заросло деревьями, травой,
и все живут, забыв о великане.
И я там жил, как я сказал чуть ране.
На горках тех, куда я сам не свой
бежал за великом, располагался, кстати,
древнейший город скифов, если хватит
78
мне силы, опишу я общий вид:
цветами полевыми и бурьяном
покрыты были скифские курганы,
акрополь, и будь я тогда пиит,
то оду сочинил бы в честь столицы
древнейшей царства скифов. О, она
Неаполь-Скифский называлась. Нам,
детишкам, это было, как и птице
летящей в облаках, и все равно
и, в общем-то, и неизвестно, но
79
теперь я почти горд, как будто в жилах
кровь скифов у меня. Хотя они
довольно диковаты были, дни
иль в войнах проводили, или милых
любили, или пьянствовали. Вот.
Достойный был по-своему народец.
Я помню на раскопках то ль колодец,
то ли дольмен, какой-то идиот
туда нагадил. А вокруг – цветенье.
И я ловлю там бабочек с терпеньем.
80
Еще ходили мы с детьми гулять
на скалы, что с другого края балки
располагались, там, сбивая палкой
чертополох, я город созерцать
любил с вершины скал. Еще там были
пещеры, в этих скалах, мы туда
с фонариками лазили, всегда
напуганные чуть, ведь говорили,
что там скелеты есть людей, и мы
скорее лезли вон из этой тьмы.
81
А маме приносил всегда пионы,
цветущие на скалах в свой сезон.
Я помню весь травой покрытый склон,
мы ищем темно-красные бутоны,
над нами солнце в небе голубом,
хвост ящерицы под белесым камнем,
кузнечики трещат мотив свой давний,
однообразный, и упершись лбом
в нагретую траву, гляжу под камень
и ящериц учусь ловить руками…
82
А если по тропиночке крутой
и вьющейся меж плоских скал зигзагом,
вниз побежать, то очень трудно шагом
опять пойти, все с большей быстротой
несутся ноги, паника и ужас
охватывают вас, и тормозить
вы пробуете, поздно, вы ловить
пытаетесь ковыль руками – ну же,
остановись! – и кубарем уже
летите на последнем рубеже.
83
Зато потом, слизав с коленки с пылью
кровь темную, вы видите карьер,
в котором известняк и бельведер
на крыше у барака: с легкой гнилью
досчатой голубятня. Известняк
вас привлекает больше: негашонку
бросаете вы в воду, что так звонко
и яростно шипит, и это так
вас увлекает, собственно за этим
вы и катились с градом междометий…
84
Но вот и школа. Еле дождался`.
Костюм впервые в жизни надеваю
и белую рубашку, проверяю
в который раз портфель, мол, все ли взял;
цветы в руке, портфель в другой, так в школу
иду я, как и все, и счастлив так,
что трудно описать, хоть легкий знак
какой-то грусти на челе иному,
пожалуй, что заметен, – то следы
невольной элегической воды.
85
Да, да, уже тогда имел я склонность
в прошедшее глядеть и обобщать;
и более скажу: мне было пять
лет с половиной, жизни монотонность
детсадовскую должен был сменить
на вольность деревенскую и, стоя
в песочнице, я думал: «Вот, иное
начнется в жизни. Садик мне забыть
придется вскоре, как забыл я ясли,
а дальше – школа, а потом – погаснет
86
и жизнь моя… Как коротка, увы,
дорога жизни…» Да, вот так иль близко
я размышлял, смешной чудак, и низко
склонял вихор цыплячий головы.
И потому, когда сейчас порою
чрезмерной грусти предаюсь о том,
что минуло, я вспоминаю ком
тот в горле, в раннем детстве, и, не скрою,
становится мне чуточку смешно:
жить надо настоящим. Решено.
87
И все ж жить настоящим только – скучно,
да и опасно – это все равно,
как если б никогда не пить вино
и не влюбляться – это злополучно
для сердца, каменеет мыжца та,
что нас питает жизненною силой.
Вернемся же туда, где нас носило
по свалкам, привлекала красота,
где я первоначальным напитался,
а мир на составные не распался.
88
Я помню первый день свой в школе. Мне
особенно запомнился бесплатный
на переменке завтрак, ну уж ладно,
скажу о нем: мы ели курабье,
что таяло во рту, и запивали,
стакан граненый пригубив порой
не очень ловко, молоком; герой
неловкий ваш усы слизать едва ли
мог догадаться, он был поглощен
едою; было вкусно; счастлив он.
89
И девочек вокруг так много новых.
Влюбился очень быстро я в одну,
в последний раз не чувствовал вину
за чувство то, а вскоре неготовым
я окажусь к влюбленности своей:
наедине с собой ее стыдиться
я стану, и неловкостью делиться
мне не с кем будет, и так много дней
пройдет, пока любовь внезапно, разом
преобразит колеблющийся разум.
90
И утвердится разум в правоте
лишь сердца… Но вернемся мы к началу.
Когда она впервые отвечала
и мелом у доски черту к черте
пристраивала – составные части
для будущей согласной буквы «р», —
я выбрал ее, словно кавалер
на бале даму, и уже с участьем
дослушал ее правильный ответ.
Она была разумна, спору нет.
91
И все ж красивой девочкой, конечно,
она была. Я помню до сих пор
каштановою челку, ясный взор,
красивый носик, как она беспечно
портфельчиком болтала, как всегда
мне ясно улыбалась, очень скоро
мы стали неразлучны, разговоры
вели нам интересные, еда
нередко на двоих была, уроки
мы часто вместе делали, но соки
92
любви питали дружбу нашу с ней.
И как мне ни хотелось, но решиться
ей предложить сыграть со мной в больницу,
где раздеваться нужно было б ей,
не мог я. Мы играли, помню, в школу
вдвоем с ней. И еще одну игру
запомнил я. Зимою на ветру,
звук извлекавшем, словно радиолу
небесную собою представлял
мир проводов гудящих, я таскал
93
по пустырю заснеженному санки,
в которых вез любовь свою. Она
была со мной на фронте, вся страна
с фашистами сражалась, слева танки
и справа тоже. Ранили меня.
Я падаю, ко мне ползет подруга,
бинт достает и голову мне туго
обвязывает, я, вполне храня
дух боевой, даю распоряженья
и требую за смерть свою отмщенья.
94
А рядом, где горели фонари,
и частные дома сквозь сетку света
виднелись тускловато, льдом одета
была дорога, снег там серебрил
ухабы придорожные, на санках
катались дети по дороге вниз,
до самого шоссе; ребячий визг
счастливый раздавался. «Петька! Янка!
Поехали!» – кричала детвора
и мчалась вниз, визжа, крича «ура».
95
В Крыму снег тает быстро. Выпадает
на два-три дня и сходит. Иногда
неделю он продержится, тогда
он, кажется, уже надоедает,
особенно постыл он всем весной.
Есть теплый снег, и хлопья его крупны,
он порист словно губка в недоступных
местах для пешеходов под луной
или в лучах полдневных солнца. Чаще
в Крыму снег быстро тающий, журчащий.
96
Когда же установится мороз,
что редко, но случается, – на землю
снег сыплется, какого не приемлю,
какая-то крупа, из дома нос
не высунуть, допустим, в минус двадцать
и это катастрофа для крымчан,
полезешь в шифоньер или в чулан —
не знаешь и во что тут одеваться, —
одежды нет такой, чтобы пройти
в такой мороз хотя бы полпути.
97
И все-таки кружащийся, но плавно,
как будто бы в замедленном кино,
снег падающий я люблю давно,
он занавесит все, что мы бесславно
настроили вокруг, да и саму
природу занавесит, словно флером
чистейшим и струящимся, с которым
знаком поэт по сердцу своему,
и это совпаденье чистой сферы
с сердечной чистотой добавит веры
98
поэту хоть на время, и к тому ж
я помню и другие откровенья,
О проекте
О подписке