III. ФАНТОМ

 
35
 

Вернемся в детский садик. В туалете

сидели двое: я и Надя. Вот.

Сидели на очке, смотря вперед,

и какали, болтая о предмете

нам близком и понятном. Было нам

по пять уж лет. Ни капли не смущаясь,

сидели мы бок о бок, нагибаясь

порою между ног, чтоб видеть там

растущие две кучки, и болтали

о том, что в жизни нового узнали.

 
36
 

При этом Надю как-то выделял

я средь других девчонок… Просто

был общим туалет у нас и мостом

служил к общению, и всякий знал,

что вовсе и не стыдно в туалете

быть с девочкою, ибо мы уже

большие дети, а на этаже

другого нет, поэтому все дети

должны ходить в один, – примерно так

звучала установка взрослых врак.

 
37
 

А рядом с туалетом душ был. Мы там

преображались, ведь отдельно шли

девчонки мыться, мы же не могли

к ним заходить, и это, как магнитом,

притягивало нас, и помню я,

как девочки визжали, только кто-то

из мальчиков всего лишь дверь на йоту

приоткрывал. Там Надечка моя

была у всех мальчишек на примете,

но пол терялся нами в туалете.

 
38
 

Возможно, там мы обсуждали с ней

открытие, которое повергло

нас в изумленье, пред которым меркло

открытие уже минувших дней

о разнице полов, – у всех на свете

есть сердце, оно бьется, и его

услышать можно. Что страшней всего,

что без него не могут жить ни дети,

ни взрослые, и если вдруг замрет

оно на миг, то человек умрет.

 
39
 

Я потрясен был этим откровеньем,

я сердце слушал, ухо приложив

к груди своей подруги и, чуть жив,

ладонь к своей груди с немым волненьем

прикладывал и слышал: бьется, да.

Но если остановится – о ужас! —

умру я тут же… Как так? Почему же?

А я не захочу… Ужель всегда

на волоске от гибели я буду?..

Закроются глаза, и все забуду?..

 
40
 

И до сих пор, признаюсь, не могу,

когда пред сном в расслабленном покое

лежу в кровати, ощущать рукою

биенье сердца, лежа на боку

иль на спине, – я тут же убираю

свою ладонь с груди или совсем

меняю позу, чтобы без проблем

расслабиться, заснуть, – не понимаю,

что так гнетет сознанье, но оно

в такой момент всегда напряжено.

 
41
 

Хотелось бы мне рассказать, конечно,

еще о детском саде что-нибудь.

О том, как светит солнце, дышит грудь

легко и радостно, как время бесконечно

от завтрака до полдня, как вкусна

морковка, что украдена со склада

подвального, и как умело надо

ее очистить, – просто – оба-на! —

берешь осколок стеклышка и острым

елозишь краем по бокам. Все просто.

 
42
 

Еще хотелось также рассказать

о радуге, о тополином пухе,

который, как в саду ходили слухи,

тому, кто изловчится пух поймать,

но только на лету, приносит вести

счастливые в конверте. Как тут мне

не вспомнить о слепом дожде, о дне,

когда мы отравились с кем-то вместе,

наевшись в палисаднике корней

каких-то трав… Намучились, ей-ей…

 
43
 

Анютины ли глазки вспоминаю

на клумбах в детском саде, иль укол

болезненный мне в попу, иль футбол

внутри двора, где я один играю

против троих, иль мотороллер вдруг

я вспомню трехколесный, что продукты

возил нам в садик, иль в тарелке фрукты

на столике, иль вспомню как паук

полз по стене, иль запах свежей стружки,

иль перья развороченной подушки, —

 
44
 

все хочется мне в стих перетащить,

чтоб сохранить прошедшее на память.

Но расскажу свой детский ужас – нам ведь

и это ценно, – а потом уж – фьить! —

перенесемся в женский душ для взрослых.

Мне отравлял жизнь в детском том саду

один фантом: кирпичную трубу

боялся я, что устремлялась в воздух

недалеко от садика, и ей

обязан я печалью светлых дней.

 
45
 

Возможно, что какой-нибудь котельной

принадлежала та труба, но суть

не в этом вовсе, помню эту жуть

и страх мой ежедневный, неподдельный,

что упадет на детский сад труба.

Особенно, когда труба на фоне

бегущих облаков как бы в наклоне

стремилась пасть на головы, туда,

где я, задрав башку, среди народа

смотрел на верх трубы с громоотводом.

 
46
 

Но вот, пожалуй, все, что я сказать

хотел о детском саде, предлагаю

перенестись нам на завод, где, знаю,

после работы в раздевалке мать

в душ собирается, я рядом раздеваюсь,

мне года три, снимаю я штаны

и в душ иду, журчит вода, видны

мне чьи-то икры, выше поднимаю

свой любопытный взгляд: передо мной

нагая тетя, что стоит спиной.

 
47
 

И сладко обмирает сердце: это

запомнил я. Вот тетя уж стоит

лицом передо мной, мне говорит

шутливые слова, водя при этом

рукой с мочалкой мокрой по груди,

по животу, а я стою и пялюсь

на женщину, нимало не стесняясь;

вот входит мать, смеется и «уйди»

мне говорит, и долго они с тетей

смеются и грозят мне пальцем вроде.

IV. ПАЛИКЛОЧЧИ

 
48
 

Ну, вот на вскидку все, что помню я

о женщинах лет до пяти примерно.

В шесть лет я был отправлен жить в деревню

к бабуле с дедом, были там друзья

одни мальчишки, и девчонок вроде

не помню я. Скажу вам, почему

я жил в деревне: к счастью моему,

мать обещала мне купить по моде

братишку младшего… Короче, мать

была беременна и, чтобы не мешать,

 
49
 

я сослан был в деревню… Там на воле

я рос полгода и с детьми дружил,

что были меня старше, так как был

брат у меня двоюродный, что в школе

уже учился, и его друзья

моими стали. Там впервые кличку

я получил. А было так: напичкав

карман бычками «Беломора», я

отправился к друзьям, что уж у моря

шатались по песку, о чем-то споря.

 
50
 

Был пляж пустынен. Осень уж была.

Холодный ветер дул в бока и уши.

Бежали облака и крыли сушу

и море своей тенью, и плыла

по глади то зеленой, то свинцовой

вдали баржа, и танкер вдалеке

стыл у причала. А на маяке

мигал фонарь, хотя был образцовый

осенний день, и в небе целлофан

кружил зигзагом как аэроплан.

 
51
 

Любимым развлеченьем в это время

у нас являлось камешки бросать

в морскую даль, где плавало штук пять

мишеней кораблей, что я со всеми

пытался потопить. Те корабли

мы делали из водорослей, коих

на берегу так много было, – море

их выносило, их мы или жгли,

когда они сухие были, или

бросали в море, а потом топили,

 
52
 

кидая камни в них, крутя кино,

что это корабли врагов. Я в этом

преуспевал и восклицал с воздетой

рукой: «Пали!» и, попадав в одно

такое судно, восторгался: «Клочья!»

С таким азартом несколько я раз

так восклицал, так мой смешил экстаз

ребят постарше, что они нарочно

меня дразнили «пали клочья», так

я Паликлоччи стал для них, и всяк

 
53
 

меня дразнил в деревне Паликлоччи.

Забавно, этой кличкой до сих пор

какой-нибудь прожженный не старпер,

но далеко не юноша, что очень

меня рад видеть, назовет меня,

когда в деревню приезжаю в гости.

Я рад и не испытываю злости.

А в городе, где вырос, там, храня

честь имени, не позволял кому-то

мне прозвище давать хоть на минуту.

 
54
 

Однажды деревенские друзья

мне дали выпить пива из бутылки.

Мне было почти шесть, и я был в ссылке,

как я уже сказал, и жизнь моя

была полна опасных приключений:

я научился воровать, курить,

хоть, впрочем, не в затяжку, говорить

ругательства, в минуты огорчений

не плакать, а плевать сквозь зубы, как

ребята поступали, но впросак

 
55
 

я попадал в компании нередко:

ребят постарше часто веселил

прикид мой весь понтовый, и шутил

мой старший брат: «Ну, ты борзеешь, детка».

И вот однажды пива выпил я.

Я помню, где мы пили: на ступеньках

кинотеатра летнего, – частенько

мы собирались там. Лизнув края

у горлышка бутылки, чуть несмело,

я несколько глотков, не морщась, сделал.

 
56
 

Потом еще… Не помню как домой

вернулся я, но помню как дознанье

вела бабуля, и мое признанье

не сделало мне худа, так что мой

страх наказанья оказался лишним.

Напротив, так смеялась, на меня

поглядывая, бабушка, что я,

на кухне сидя и компот из вишни

из чашки попивая, наконец

совсем уж успокоился, подлец.

 
57
 

И напоследок расскажу, коль начал

воспоминанье о деревне, как

мы воровали, заходя в Продмаг,

сгущенку. Но для этого задача

моя – напомнить вам, как в те года

любой Продмаг обставлен был, и это,

признаюсь, в радость мне: от парапета

начнем движенье, по ступенькам – да? —

подымимся бетонным, кинем в урну

бычок от «Ватры», слушая фактурный

 
58
 

скрип двери на стальной пружине, – дверь

обита листовым железом, кстати;

затем пройдем предбанник – два в квадрате,

не больше, метра, – и уже теперь

войдем через вторую дверь в пространство

достаточно большое, чтобы в нем

расположился магазин, пройдем

по мытому бетону, – хулиганство

ступать неаккуратно, – напрямик

к прилавку мы и посвятим хоть миг

 
59
 

осмотру содержимого витрины:

направо взглянем: ящички конфет

на полках: и чего тут только нет:

вот «Ключик золотой», где Буратино

веселый на обертке, пастила,

арахис в шоколаде, карамельки,

вот «Птичье молоко», все это мельком

мы осмотрели, чтобы до угла

взгляд довести и банок трехлитровых

увидеть строй, на вид не очень новых,

 
60
 

посыпанных опилками чуть-чуть,

в которых сок хранился очень вкусный:

томатный сок, березовый, арбузный,

вишневый, абрикосовый, чья муть

на дне еще желтей была; но быстро

скользит наш взгляд, и видим пирамид

на полках ряд из банок, сей гибрид

консервных банок «Завтрака туриста»,

в томате кильки, в масле лосося`,

сгущенки и т.д., короче, вся

 
61
 

конструкция сия была витриной

советского достатка, но левей

бросаем взгляд и видим круг вещей

несовместимых рядом: там, где вина

и водка, там стиральный порошок,

хозяйственное мыло, сигареты,

сухая колбаса, хоть, впрочем, это

все аккуратно выставлено впрок

и глаз не режет местному народу;

еще левей мы видим соль и соду

 
62
 

в пакетиках, а дальше черный хлеб

и белый каравай, что штабелями

уложены на полках, вот, селяне,

что помню я, и если ты не слеп,

то видел то же самое. Неловко

мне было бы солгать. Итак, стоим

мы у прилавка, за стекло глядим

витрины с морозильной установкой

и видим молоко и колбасу

молочную; взгляд выше: на носу

 
63
 

у продавщицы муха примостилась.

Итак, в такой вот заходил Продмаг

с дружками я. Один из нас, кулак

разжав свой грязный, сколько накопилось

бросал монет на чашечку весов, —

как правило, там выходило ровно

на баночку сгущенки, мы же скромно

стояли рядом. Маятник часов

чуть слышно тикал. И пока в подсобке

скрывалась продавщица, чтоб в коробке

 
64
 

картонной взять сгущенку, я, нырнув

под деревянную перегородку,

минуя порошок стиральный, водку,

вино и сигареты, протянув

к верхушке пирамиды из сгущенок

ручонки, ловко верхние хватал

две банки и назад стремглав бежал

бесшумно, замирая, нахаленок,

от страха; и когда к весам опять

являлась продавщица, я стоять

 
65
 

уж умудрялся на обычном месте.

Итак, из магазина мы с тремя

шли банками вместо одной, меня

хвалили все ребята, этой лести

я рад был, хоть поджилки все еще

тряслись мои, а вечером, наевшись

домашним ужином, ложился я, раздевшись,

в кровать и сладко чувствовал: прощен

мой день сегодняшний, ведь бабушка любила

меня как прежде; все как прежде было…