Цитаты из книг автора «Олег Дорман»

На время моей поездки у Теруко отобрали паспорт. Ее оставили в заложницах

Едем в какой-то праздник на троллейбусе, проезжаем площадь Маяковского. Там всегда особенно много плакатов по праздникам: “Слава КПСС!”, “Слава ВЛКСМ!”, слава тому, слава сему… А мы с ним незадолго до этого читали книгу Корнея Чуковского. Он запомнил, как в одной сказке, “Тараканище”, прилетел воробей, клюнул таракана, которого все боялись, – и нету таракана. И когда он увидел “Слава, слава КПСС!”, то вдруг на весь троллейбус громко закричал: “Слава, слава воробью-победителю!” Ой… На следующей остановке весь троллейбус вышел. Весь. На всякий случай.

Но они ничего не определяли, они были покорны этой камарилье воров и убийц, изуродовавшей душу народа. Не просто изуродовавшей – изменившей ее. Этого я никогда не прощу так называемым “большевикам”. Страна, в которой главарь бандитской шайки становится министром культуры, обречена на гибель. А у нас был именно такой министр – бывший главарь шайки из Марьиной Рощи. До Фурцевой он министром был. Видимо, втерся в доверие к тюремному начальству, то есть стал продавать своих, вышел на волю связным между государством и бандитами, и потом его сделали министром культуры.

Каждый человек на земле должен это знать, должен это слышать и любить и знать, иначе мы не выполним – во всяком случае, я иначе не выполню своей миссии.

Десятая симфония – о жизни после смерти

Не люблю людей несомневающихся, людей, которые во всем уверены, не люблю. Они мне всегда подозрительны. Моцарт был очень сомневающимся, Бетховен был каким сомневающимся!

Впечатление было огромным. Я лично был просто ошеломлен. Что это за музыка… В первой же части есть места, когда тебя как будто за волосы тащат кверху, с такой колоссальной силой, что невозможно слушать сидя, – и потом звучит невероятный аккорд, который при анализе оказался аккордом двенадцатитонной системы: в нем все ноты есть. Шура считал, что это звучит небесный орган. Орган с неба, небесных сил орган. Этот страшный аккорд охватывает душу. Перед концом первой части он повторяется, но уже несколько иначе, а потом голоса по очереди сходят, сходят, сходят на нет и растаивают. Начинается вторая часть – “Пургаторий”. Чистилище. Монотонно работает налаженный механизм, чиновник передает чиновнику формуляры: вот прибыл такой-то, вот его грехи, вот заслуги, – этого в рай. А вот другой: заслуги, грехи – в преисподнюю. Идет работа, техническая работа: определяют, кому куда. Суд идет, Страшный суд. И вдруг снова полный боли и ужаса аккорд. Спустя годы в рукописи я прочитал над ним надписанные Малером слова: “Отче, для чего Ты Меня оставил?” Последние слова Христа. Нужно было найти для этого аккорда особое звучание. Это душа кричит от страшной боли, сам Спаситель кричит.

– Вот тут у вас написано “измучась всем, я умереть хочу”. Чем это измучась, Александр Лазаревич? – Дело в том, что это было в очень давние времена, триста лет назад. А кроме того, в Англии.

Один секретарь Cоюза советских композиторов дал Локшину совет: “Ты ведь знаешь, Шура, мы с Боженькой на “вы”. Измени текст, и все будет в порядке, “Реквием” исполнят”. Александр Лазаревич встретился с Шостаковичем. Тот ему сказал: “Не сдавайтесь. Ни в коем случае не сдавайтесь. Надо ждать. Ждать, ждать – десять лет, двадцать, тридцать – ждать”. И слова его оказались пророческими. Я впервые смог продирижировать “Реквием” именно через тридцать лет, в Англии. Успех музыки был такой грандиозный, что оркестр не отпускали, – я пять раз выходил, десять раз. Взял партитуру, поднял над головой и показал публике. И тогда весь зал встал. В России я впервые исполнил “Реквием” Локшина только в двадцать первом веке, по случаю международной конференции памяти жертв советских и фашистских концлагерей.

С сорок восьмого года Локшина никогда никуда не брали на работу.