Сергей присмотрелся к нему повнимательнее. Мужчина был из тех, у кого есть пространство – личное, неприкосновенное. Пространство между ним и окружающим миром, словно тонкая стена, через которую невозможно пробиться. Чиновник? У него была та уверенная, неторопливая манера, свойственная людям, привыкшим распоряжаться чужим временем. Писатель? Но он не читал. Композитор или, может быть, учёный?

Пилат…

Сергей представил этого человека – правителя, который был перед выбором: праведный путь или путь компромисса. И как он стоял там, между толпой, осуждающей, и Иисусом, который молчал. Что ему оставалось делать? Что, кроме как поддаться толпе, сделать то, что они требовали? Пилат не был убийцей, он просто не сделал ничего, чтобы предотвратить это, не сделал ничего, чтобы изменить ход событий.

Его грех. Его ошибка.

Сергей почувствовал, как тяжесть вдруг накатывает на грудь, и не мог отогнать эту мысль.

Он снова взглянул на своего соседа, но тот уже вернулся к кроссворду, и на его лице не было ни тени того, что он бы мог читать чужие мысли.

В Дубае он не вышел из транзитной зоны, только остановился у стеклянной стены, наблюдая, как жёлтый песок за окном теряет цвет в ртутном сиянии солнца. Вода в бутылке была дорогая, кофе безвкусный, воздух неподвижный. Время текло иначе.

Перелёт из Дубая в Дакар был долгим, и ночь, казалось, не имела конца. Свет из иллюминатора не мог проникнуть сквозь толщу тёмных облаков, и всё вокруг погрузилось в полумрак, превращая время в нечто туманное и текучее. Утро было где-то далеко, на грани восхода, в другом мире, а здесь, в этом пустом пространстве, Сергей почти не чувствовал перехода.

В салоне стало холодно. Этот холод был особенным – не резким, а подкрадывающимся, заполняющим пространство медленно, незаметно. Сергей почувствовал, как кожа покрывается мурашками, и попросил плед. Ткань оказалась тоньше, чем он ожидал, но даже этот слабый слой ткани создавал иллюзию уюта.

Африканка сидела рядом, её фигура едва угадывалась, будто она стала частью ночи, растворяясь в её тени. Её возраст был таинственен, неуловим, она могла быть и молодой, и старой, как будто время не решило, как её оставить. На ней был кашемировый спортивный костюм, такой, который не носит никто, кроме тех, кто может себе позволить комфорт без компромиссов. Ткань мягко облегала её тело – роскошь, которая не требует громких слов. Она была чёрной, её кожа поглощала свет. Её руки были тонкими, изящными, и когда она перелистывала страницы, её пальцы скользили по ним, как будто они могли ощущать их содержание, а не просто касаться бумаги.

Сергей заметил книгу, которая была у нее в руках. На обложке виднелась надпись, не нуждающаяся в переводе: Le Petit Prince. Он знал её, конечно, – кто не знал? – но всегда чувствовал себя перед ней чужестранцем, не до конца посвящённым. Когда-то он брался за французский, воображая, что подберёт ключ к светящимся изнутри страницам, что услышит музыку между строк. Но что-то мешало – вечно что-то мешало. Теперь он смотрел на обложку и с грустью осознавал: его «Маленький принц» так и остался по ту сторону стекла, а его создатель, исчезнувший в воздухе, продолжал дышать в чужих словах.

Он подумал, читает ли она её впервые? Если да, то ему вдруг стало завидно. Как это – в первый раз переживать историю, которую он давно знал? Зависть, странная и мимолётная, почти неосознанная. Но всё-таки эта мысль промелькнула, и он подумал было спросить её об этом, но тут же отмёл эту идею. Вопрос показался лишним. Он не знал, что хотел бы услышать, да и это не имело значения. Просто не захотел.

Её лицо оставалось бесстрастным. Она не поднимала взгляд, не замечала его присутствия. Лишь пальцы нежно листали книгу, и Сергей почувствовал, как из её молчания возникает некая преграда, как будто она была защищена своим миром, отделена от всего остального.

Она вдруг подняла взгляд, как если бы поймала его внимание. Секунда, и она вернулась к книге, продолжив чтение, но что-то в этом взгляде, даже едва уловимое, заставило его задуматься.

Сергей понял, что всё, что он когда-то искал, может быть – и оставаться недосягаемым, как её книга, как её язык, как её мир.

17

Сергей входил в просторный, светлый зал аэропорта Дакара. Воздух был влажный, тяжёлый.

Люди говорили на незнакомых языках. Голоса, шаги, объявления сливались в общий шум. Музыка звучала откуда-то с углов, ритм её был неотделим от города.

Он растерянно оглядывался, по-настоящему чувствуя себя пришельцем в этом мире. Всё вокруг – цветные ткани, улыбки незнакомцев, шум – это было одновременно странным и восхитительным. Вроде бы мир, в который он вступил, не был для него новым, но он не мог припомнить, когда в последний раз встречал его таким.

Очередь к паспортному контролю была длинной, и среди множества лиц, мелькавших в ней, он почувствовал себя частью чего-то бесконечного.

Когда его взгляд встретился с взглядом таможенника, его рука замерла в воздухе, но момент был едва заметным. Высокий, статный африканец с внимательным, но в то же время лёгким взглядом.

– Паспорт, – произнёс он, не скрывая французского акцента, который, казалось, создал ещё одну грань реальности.

Сергей молча достал паспорт. Таможенник пролистал его страницы с точностью мастера, который ставит последнюю точку. Наконец, он сказал:

– Сербия.

Эта странная пустота, словно застывшая в воздухе между ними, стала почти физическим бременем. Сергей знал английский – понимал фильмы, читал книги, часто разговаривал на нём, но произнести слово без акцента, как если бы это было нечто невообразимое, становилось трудностью, которой не избегал ни один русский.

Как актёру, ему приходилось преодолевать эту преграду каждый раз, и это напряжение, вызванное тем, что каждая реплика, каждый акцентированный звук вызывал дискомфорт, тревожило его больше, чем любые роли, которые он мог выучить наизусть.

Таможенник вернул паспорт, и Сергей кивнул, убирая его в карман. В этом коротком моменте всё словно приобрело значение. Вокруг снова разливался ритм африканской музыки, которая уносила его в этот мир, помогая раствориться в нём.

Номер ячейки и код были написаны на обратной стороне распечатанного билета. Он не торопился, чувствуя, как в воздухе висит предчувствие, что сейчас начнётся что-то важное.