Октябрь

Когда октябрьским утром идёшь в школу, на улице уже горят фонари. Это коренное отличие от сентября. Ещё больше разброс погоды: сегодня плюс пятнадцать, а послезавтра пойдёт снег и в кедах ходить не климат.

У меня кроссовки осенние, тёплые, а вот у неё были всё те же летние с сеточкой. Я больше не здоровался и немного мстительно смотрел, как она пытается идти в такой легкомысленной обуви по снежной слякоти. Промочила ноги и простыла, и с неделю я ездил в автобусе один.

Мурзя в это время решала проблему со старушкой, жившей неподалёку и оскорбившей её. Правда, Мурзя первой же и надерзила, а та за словом в карман не полезла, но обида была крепкой. Каждую перемену мне предъявлялся очередной вариант мести. Вечером, придя списать очередную порцию задачек по алгебре, вместо рассказа о том, как жёстко поквитается с вредной бабкой, Мурзя вдруг спросила:

– Бодер, а правда, что у тебя появилась девушка?

– Отнюдь, – ответил я. – В моей жизни и так слишком много девушек, не протиснуться. И ты, и Вжик, и Янка Бакалова, и даже Варвара.

– Варвара! – Мурзя рассмеялась. – Хорошо пошутил. Я бы и не подумала, что можно протиснуться между тобой и Сфинксом.

– Поэтому я и поворачиваюсь к тебе сам, – сказал я. – Мурзя, ты тут всё знаешь, а что за школа за три остановки от меня?

– Цветнопольская.

– Нет, в эту сторону.

Мурзя так крепко задумалась, что выронила ручку.

– Не припомню, – она подняла с пола ручку. – А! Там спецшкола для олигофренов. Дураки всякие учатся. Боба-гоп там учится из нашей общаги. И ещё Дима. А тебе зачем?

– Да так, – ответил я неопределённо.

– Там твоя девчушка-дебилушка учится? – с ехидцей уточнила Мурзя. – Бедненький, – она погладила меня по голове. – Выбрал девушку, а у неё в голове кукушечка.

– Мурзя, ты списывать приехала или меня лечить?

– Списывать?!

Я нарочно так сказал. Мурзя обижалась, когда своими словами называли этот вариант проведения вечера. Правильно было говорить – сравнить результаты. В принципе, Мурзя была не виновата, ей дали повод позубоскалить, она ухватилась. А вот Валерке я бы сейчас сделал выволочку. Подумаешь, один раз мимо прошли, пустяки, и не нужно об этом рассказывать девчонкам. Безудержный болтун!

Мурзя вертела ручку, думая – обидеться или скатать пару задачек.

– Нет у меня никаких девочек с кукушечкой, – сказал я.

– Ну и хорошо, – пробурчала Мурзя и всё-таки взялась за списывание.

Я, чтобы окончательно помириться, сбегал на кухню за бутерами. С другой стороны, ведь нужно было давно уже рассказать об этих забавных поездках в одну сторону. У нас не было секретов друг от друга, и, конечно, всех возмутило, что я этим не поделился.

Вечером, когда мама привычно намекнула, что уже поздновато, я отправился провожать Мурзю. И она, стоя на остановке и хищно потягиваясь, говорила уже только о том, как страшно отомстит бабке. Но когда к остановке, поблёскивая фарами, направилась со стоянки очередная маршрутка, вдруг спросила:

– Я последние дни думаю, когда будет эта точка? И можно ли будет вернуться назад?

Валеркина работа. Это он успел всем поездить по мозгам своей точкой бифуркации. Пока не донесёт до всех по три раза – не успокоится. Он хороший друг, но иногда – настоящий зануда.

Мурзя уехала. Я по пути домой подумал, что злосчастной бабке не позавидуешь. Дома в телефоне меня ждало сообщение от Мурзи: «Не обращай внимания». Я стёр его и забыл.

Назавтра улетал отец. Утром он никого не будил. Но мы привыкли сами просыпаться, чтобы его проводить. Хоть на цыпочках ходи, от нас так просто не уйдёшь. Он традиционно уточнил, когда у меня выступления, поцеловал маму, сказал что-то вроде «вы держитесь здесь» и пошёл к ожидавшему его у подъезда такси. Мама отправилась пить чай, а я в свою комнату. Часы показывали пять тридцать. И в телефоне нашлось ещё одно сообщение от Мурзи, пришедшее в час ночи: «Я посмотрела в инете, там ещё 18 школа». Можно подумать, это так важно. Непонятно было только одно: зачем я вообще спрашивал у Мурзи? Когда и сам мог заглянуть в интернет-карты.

Она сидела в автобусе и привычно смотрела в окно. Значит, не исчезла, не пропала, не переехала, а действительно болела. Сидела она всё в той же клетчатой штормовке, из-под которой, однако, торчал толстый ворот вязаного свитера. Ну хотя бы джинсы поменяла, вместо летних – утеплённые. И на ноги надела полусапожки неопрятного коричневого цвета с вытертыми носками. Похоже, их носила ещё её бабушка. В ту же школу-интернат для олигофренов, в лучшем случае в школу номер восемнадцать.

– Простудилась? – спросил я ни с того ни с сего.

Она присмотрелась к моему отражению в окне. Потом повернулась ко мне.

– Ты что-то спросил? – голос после болезни у неё был с металлическим оттенком, без особенных эмоций.

– Мы с тобой ездим в одном автобусе больше месяца, – начал я объяснять так подробно, словно её учёба в школе для умственно отсталых была установленным фактом. – Целую неделю тебя не было. Подумал, что ты простудилась.

Она на секунду задумалась. Я окончательно склонился к первому варианту Мурзи и кукушечке в голове.

– Да, – ответила она с той же металлической интонацией, – я болела.

До следующей остановки она смотрела на меня, будто ожидая, что я немедленно брошусь знакомиться или разговаривать. Но разговор себя исчерпал. Знакомиться мне не захотелось, а моё предположение подтвердилось. Потом она отвернулась и чуть раньше пошла к выходу. Круг моего общения не стал шире, никаких точек или развилок не намечалось.

Ничего не подозревающий Валерка, выйдя из подъезда, протянул мне руку. Я дёрнул за руку так, что он слетел со ступенек.

– Воу, воу, полегче! – с издевательской интонацией возопил он. – Я не готов танцевать с тобой твист прямо сейчас. Или что вы там с барышней репетируете.

– Сейчас, умник, я с тобой такой вальс станцую… – угрожающе прошипел я.

– Бостон или венский? – уточнил Валерка. – Ладно, отпусти. Что там у тебя случилось?

– Ты зачем растрепал о той девчонке? – спросил я напрямую.

– Та, которая из парка? – Валерка задумался, поправил сползшую на лоб мышиного цвета шапочку. – Слушай, я не помню.

– А дождаться, пока я сам расскажу, не судьба?

Я развернулся и пошёл в школу. Валерка тут же догнал меня.

– Мурзе рассказывал о динамике малых групп. Привёл в пример тебя и ту девчонку. Вот если бы вы, то есть мы все, познакомились, скорее всего, это бы укрепило нашу дружбу. Потому что группа из четырёх человек неустойчивая, всегда может распасться на диады, а из пяти – идеальная. Там мнение не может поделиться пополам, аутсайдер всегда получит поддержку, и это число не превышает объём внимания среднего человека.

Валерка мог бы прямо сейчас читать лекции по философии или по алхимии. Пусть не в вузе, но в училищах, куда ушёл почти весь класс Варвары. Но ему, к сожалению, придётся ещё окончить школу, оттрубить пять лет в институте, а потом, наверное, ещё и аспирантуру закончить. И всё-таки он, объясняя теории на тупых примерах, и сам выглядел глупо. Зачем, спрашивается, ради красного словца вворачивать мою историю, которая тогда была и не историей, а так, мелким случаем, крохотным событием, мизерным происшествием? И мы, кстати, давным-давно общались вчетвером, и никаких проблем, не распались.

Мурзя до шестого урока мирно продремала, прячась за моей спиной. Как сомнамбула, собирала учебники и тетради после звонка и, схватив меня за руку, брела в следующий по расписанию кабинет. На шестом уроке учитель биологии вызвала её к доске. Пока она пыталась рассказать о липидах, путаясь в терминах и улыбаясь всему классу, проснулась. Получив тройку, Мурзя, довольная, села и рассказала мне трогательную историю о том, как выдумала месть. Утром, заметив проходящую ненавистную бабку, решила просто плюнуть на неё сверху из окна и, открыв форточку, набрала полный рот слюны, но, увидела, какая та маленькая и несчастная, тут же простила. А может, не было никакой старушки, выдумала же Мурзя историю о гопниках.

Вечером сидели у Валерки. Один из его пращуров со стороны отца до революции был врачом. Во время бурных революционных событий работал в лазаретах и у белых, и у красных, а потом так и остался в городе, получил в СССР пост заведующего городской больницей. Портрет этого благообразного старика в пенсне висел в центре гостиной. Он собрал приличную библиотеку, и почётное место на полках занимали дореволюционные книги в старинных переплётах. Может быть, поэтому Валерка ещё не перешёл на чтение в цифровом варианте. В доме у него несколько книжных шкафов с зияющими то там, то тут проплешинами. И Валеркина комната завалена книжками, частью с открытыми страницами, частью с закладками, частью просто забытыми и пыльными. Среди книг возвышались стол и диванчик. Кроме родителей и Валерки здесь обитал также кот по имени Генрих. Мурзя всегда завидовала Валерке, но не тому, что он живёт в трёхкомнатной квартире, – и у меня, и у Вжик квартиры больше, а именно тому, что у Валерки есть Генрих. В комнате общежития, где ты живёшь с матерью, места для кота нет. Мурзя, прежде чем приняться за списывание, прижимала его к груди, целовала в нос, щекотала лапки. Кот, пока Мурзя тискала его, сидел недовольный и ни разу не урчал, терпя девчачьи нежности. Потом важно уходил из комнаты, чтобы больше не появиться, а Мурзя садилась за стол и разбирала задание по алгебре. Вместе со мной, разумеется, чаще – после меня. Валерка уходил на кухню и гремел там кастрюльками. Вжик сидела на диванчике и в ожидании, пока кто-нибудь освободится, листала первую попавшуюся книжку.

Конец ознакомительного фрагмента.