– Любопытно, что они с нас за вход слупят, – говорил Николай Иванович жене, сидя за столом в ресторане Дюваль и рассматривая врученные ему при входе расчетные карты (addition), которые он считал за входные билеты.
– Да вот уж лакей тут что-то на картах карандашом пометил, – ответила Глафира Семеновна, указывая на карточку. – Палочку поставил, даже две палочки поставил. Против цифры 10 поставил палочку, и против цифры 15 тоже палочку.
– Неужто по рублю возьмут?
– Да нет же, нет. Ведь у них счет на франки. Вот на каждом билете две палочки, стало быть, два франка. Не понимаю я только, что печатные-то цифры обозначают.
– А ничего около печатных цифр не написано?
– Видишь, что ничего.
– Странные порядки, – покачал головой Николай Иванович и прибавил: – Но ведь и два франка за вход это очень дорого. Это ведь с каждого… С двоих четыре франка, франк по четвертаку, за каждый французский четвертак мы заплатили по два двугривенных, стало быть, это составить рубль шесть гривен. Да на чай прислуживающему… Ой, ой, ой! Почти два рубля, не пито, не едено, отдай… Надсадишься, ежели каждый-то день по три раза – за завтраком, за обедом и за ужином…
– Да ведь в дорогой ресторан попали.
– Какой тут, к черту, дорогой, когда даже вон все без скатертей едят! Даже столы скатертями не покрыты. Мраморный стол – и больше ничего.
– Верно, уж такое здесь обыкновение, чтобы без скатертей.
Слуга принес два стакана и две бутылки, водрузил их на стол и опять бросился бежать.
– Гарсон, гарсон!.. – остановил его Николай Иванович и, обратясь к жене, сказал: – Странно, что ты не знаешь, как по-французски закуски потребовать. Перед обедом солененького бы отлично… Не знаешь ли, как селедка по-французски?
– Да не учили нас про селедку.
– Ну кильку или балык?
– И про балык с килькой нас не учили. Вот сыр как – я знаю: фромаж.
– Фромаж, фромаж, гарсон, – подхватил Николай Иванович.
– Quel fromage, monsieur?
– Знамо дело, швейцарский. Глаша! Как швейцарский?
– Ах, Боже мой! Да неужто ты не можешь без закуски?! Швейцарский – швейцар, должно быть.
– Фромаж швейцар.
– Je ne connais pas, monsieur, un fromage pareil[179], – отрицательно потряс головой слуга.
– Фромаж швейцар-то нет? Странно. Ну какой нибудь… Просто фромаж… Фромаж… Постой, постой… А селедку, Глаша… Растолкуй ему, что это соленая рыба.
– Пуасон сале. By компрене? Эн птит пуасон сале…
– Une sardine? Ah, oui, madame![180]
– Да не сардинку. Сардинку, впрочем, можно, само собой. А селедку… – тщетно старался пояснить Николай Иванович. – Фу-ты пропасть! Ничего не понимает! Ну вуй… Сардинку – вуй, и анкор…
– Анкор пуасон сале. Эн отр пуасон сале…
– Oui, madame, vous recevez, – отвечал слуга и исчез, явившись через минуту с двумя чашками супу и глубокими тарелками. – Voile votre bouillon, madame. Servez-vous, je vous prie[181].
– Что ж ты суп-то, братец, прежде подаешь?! – возмутился Николай Иванович. – Прежде нужно закуску. Сардин, фромаж, селедку…
– C’est après, monsieur… Après le bouillon[182].
– Как апре! Сейчас надо. Кто же ест соленое после супу! Глаша! Скажи ему…
– А презант, а презант…[183] – заговорила Глафира Семеновна.
Слуга пожал плечами и побежал за требуемым.
– Хороший ресторан, дерут даже за вход, а таких слуг держат, которые даже не знают, что после чего подавать следует, – ворчал Николай Иванович, не зная французского обычая, по которому соленые закуски следуют за супом.
Через минуту слуга явился с маленькими тарелочками, на которых лежали две сардинки, сыр бри и несколько длинненьких маленьких морских раковин (moules). Глафира Семеновна как взглянула на раковины, так сейчас сморщилась, проговорила: «Фу, гадость!» – и закрылась салфеткой. Взглянул Николай Иванович и воскликнул:
– Что это? Улитки какие-то? Вон! Вон! Неси назад! Неси! – махал он руками. – Я селедку спрашиваю, а он каких-то улиток тащит. Прочь, прочь… Мы и устриц-то не едим, а он улиток. Алле, гарсон… Ле рюсс такой еды нон манже… С Богом, с Богом… Да уж и фромаж убирай. Я этот фромаж не ем.
– Пусть и сардинки убирает. Вовсе я не желаю такие сардинки есть, которые рядом с погаными улитками лежали, – прибавила Глафира Семеновна. – Алле… Иль не фо па. Рьян иль не фо па. Селеман ле бульон. Доне бульон[184]. Уж и ты, Николай Иваныч, не ведь что спрашиваешь, ел бы без закусок! – напустилась она на мужа, продолжая сидеть, отвернувшись от вскрытых раковин.
Слуга недоумевал.
– Mais, madame, c’est ce que vous avez demandé…[185] – бормотал он.
– Прене… Прене прочь. Ну не манжон па се шоз…
– Oh! Comme il est difficile!..[186] – вздохнул слуга и понес закуски обратно.
Супруги принялись за бульон.
– Вода, а не бульон, – сказала Глафира Семеновна и, хлебнув нисколько ложек, отодвинула от себя тарелку. – И это хваленый Париж! Хваленая французская кухня!
– В ресторане, где даже за вход берут рубль шесть гривен, – прибавил Николай Иванович и сказал слуге: – Ну, пуасон. Скорей пуасон… Да не такой пуасон, который давеча подал.
– Сомон, сомон… Пуасон сомон[187], – подтвердила Глафира Семеновна.
Подали вареную лососину под соусом, но без гарнира. Порции были так малы, что супруги просто ахнули.
– И это де порсион? Де… Для двоих? Пур де? – спрашивали они слугу.
– Oui, monsieur.
– Да ведь это по разу в рот положить. А где же гарнир? Где картофель?
– Вуй, вуй… У э пом де тер? – бормотала Глафира Семеновна.
– Mais vous avez désiré seulement le saumon, madame[188].
– Да уж пом де тер само собой разумеется.
– Je vous apporterai tout de suite, madame[189], – сделал движение слуга.
– Да уж где тут апорте! Когда тут принесешь! Гляди. Вот твоя порция…
Николай Иванович поддел на ложку свою порцию лососины и отправил ее в рот.
– Анкор пуасон. Четыре порции этой пуасон. Катр порсион… – говорил он, прожевывая лососину.
– И пом де тер… – прибавила Глафира Семеновна.
– Quelles pommes désirez-vous, madame?[190] – спрашивал слуга.
– Кель пом! Обыкновенный пом… Вареный пом.
Лакей улыбнулся и через пять минут принес еще четыре порции лососины и отдельно целую гору жареного тоненькими палочками картофеля – pommes frites.
– Вот дурак-то! Жареный картофель к вареной рыбе подает! – воскликнул Николай Иванович.
– Да уж ешь. Только бы наесться, – сказала жена. – А только удивительно, какой здесь бестолковый народ в Париже.
Порции бифштекса были еще меньше. Супруги уж не возражали.
– На смех, просто на смех… – пробормотал Николай Иванович, забивая себе в рот свою порцию бифштекса, сжевал ее и принялся пить вино.
– Я голодна, Николай Иваныч, – жаловалась Глафира Семеновна.
– Да и я то же самое. Только чуть-чуть червяка заморил. Ведь с утра не ели, а теперь седьмой час. Придется часа через два переобедывать. Вот допьем вино да пойдем искать другой ресторан. Индейки какой спросим, что ли, гуся поедим… Гарсон! Комбьян? – обратился Николай Иванович к лакею и полез в карман за деньгами, чтобы заплатить за обед.
Лакей сунул ему те карты, которые были получены при входе, и указал на кассу.
Супруги поднялись с места и направились к выходу.
– Шестнадцать французских четвертаков взяли за все про все, – говорил жене Николай Иванович, когда они вышли из ресторана Дюваля. – Что-то больно дешево. Ты рассчитай, что ведь мы вина потребовали на восемь четвертаков. Бутылку красного в четыре четвертака и бутылку белого в четыре четвертака. Стало быть, за еду пришлось всего восемь четвертаков. А ведь мы десять порций съели, шесть порций одной лососины. Положим, порции такие, что один раз в рот положить, но все-таки… Нет, стало быть, за вход в ресторан с нас ничего не взяли. Ничего… С какой же стати при входе два этих самых билета-то нам всунули? – рассуждал он про дювалевские рассчетные карты – addition. – Нет, это недорогой ресторан, ежели так рассудить.
– Да уж брось… Ну что тут считать. Все равно в этот ресторан я больше никогда не пойду, – отвечала Глафира Семеновна. – Помилуйте, улиток каких-то в раковинах нам сунули! Мы спрашиваем рыбу, явственно уж, кажется, говорю – пуасон сале, – а нам суют улиток. Надо заметить этот ресторан, чтобы не попасть в него как-нибудь по ошибке, – прибавила она, оглянулась и вдруг увидала большую, освещенную газом вывеску, гласящую по-французски: «Театр египтян и арабов». – Николай Иваныч, вон там арабский театр… арабский и египетский… Возьмем билеты и посмотрим. Наверное, что-нибудь забавное.
– Да ведь ни ты, ни я ни по-египетски, ни по-арабски не знаем, – дал ответ муж.
– Да тут и не надо знать. Просто так посмотрим. Ведь уж как по-французски представляют, мы нынешнее лето и в Петербурге в «Аркадии» видели, а тут по-арабски и по-египетски.
– Ну что ж, зайдем.
– Да конечно же зайдем, возьмем недорогие места, а не понравится – и вон. Даже и лучше, если недолго просидим. Надо пораньше домой… Я ужасно устала, и мне только бы до постели. Поужинать-то и у себя в гостинице спросим. Ведь уж наверное в гостинице есть ресторан.
– Смотри-ка… Смотри-ка… Что это впереди-то?..
Супруги завернули за угол, и глазам их представилась великолепная картина освещенных разноцветными огнями фонтанов. Струи и столбы воды играли всеми цветами радуги и рассыпались бриллиантовыми брызгами. Эйфелеву башню также освещали белыми матовыми лампами по всем этажам, а с фонаря башни в темноте ночи расстилалась по небу громадная полоса друммондова света. Картина была поразительная, и супруги остановились.
– Вот это хорошо! – невольно вырвалось у Николая Ивановича.
– Да, да… Действительно превосходно, – отвечала Глафира Семеновна. – Смотри-ка, как с башни электричество-то пущают.
– Это не электричество… Разве электричество такое бывает! Вон у нас на Невском электричество-то! А это, это… Как его? Это магнетизм… Животный магнетизм, должно быть.
– Полно, полно. Животный магнетизм совсем другое. Животным магнетизмом усыпляют. Я читала. То из человека выходит… из его живота… Это особенные такие люди есть, которые из себя животный магнетизм испускают, и называются они медиумы.
– Да нет же, нет. Ну что ты меня морочишь! Где медиумы, там спиритизм.
– Сказал тоже! Спиритизм – духи… Там покойников вызывают. To есть не настоящих покойников, а их тени, вот они и стучат в стол.
– Ну так гипнотизм… Вот как: гипнотизм…
– Ах, как ты любишь спорить, Николай Иваныч! Гипнотизм – это когда человек деревенеет и его булавками колют. А это электричество. Ведь электричества разные бывают. В телефоне вон тоже электричество.
Супруги заспорили. Наконец Николай Иванович махнул рукой и сказал:
– Ну, пусть будет по-твоему, пусть будет электричество. Плевать мне на все это. Пойдем в театр арабов смотреть.
Они отправились по направлению к освещенной газом театральной вывеске.
– Ты рассуди сам: ну кто же может с башни животом такой большой магнетизм пускать, который даже полнеба обхватил? – все еще не унималась Глафира Семеновна.
– Довольно, Глафира Семеновна, довольно… – останавливал ее Николай Иванович. – Надоело.
– Нечего тут и надоедать. Я про все это даже в книжке читала.
– Пожалуйста, не хвастайся своим образованием. И мы тоже кое-что читали.
– Ну где тебе с мое читать! Когда тебе?.. ведь ты целый день в лавке стоишь, а я дока и все за книгами…
– Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту да про Жерома – про их любовные похождения…
– Неправда, неправда. Я и ученые книги читаю.
– Про ученость уж ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою уж ты доказала. Сейчас я просил тебя в ресторане селедку по-французски спросить, так ты и то не могла.
О проекте
О подписке