XXIX

Николай Иванович и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавливались перед киосками и заходили в них, ничем особенно в отдельности не поражаясь, зашли и в антропологический музей, посмотрели на манекены, представляющие быт народностей, наконец Глафира Семеновна сказала:

– А только и Париж же! Говорят, парижские моды, наряды, а вот бродим, бродим, и ничего особенного. Нарядов-то даже никаких не видать. Самые простые платья на дамах, самые простые шляпки, простые ватерпруфы. У нас иная горничная лучше вырядится на гулянье, а ведь здесь выставка, стало быть, гулянье. Право, я даже лучше всех одета. Вот он, хваленый-то модный Париж!

– Правда, душечка, правда. И я то же самое заметил; но не попали ли мы с какого-нибудь черного входа, где только такому народу допущение, который попроще? – отвечал Николай Иванович. – Может быть, там настоящие-то модницы, – указал он на Сену.

– А по улицам-то Парижа мы ехали, так разве видели каких-нибудь особенных модниц? Все рвань. Простенькие платья, грошовые шляпки. Думала, что-нибудь эдак набок, на сторону, с перьями, с цветами, с птицами, а решительно ничего особенного. Даже и экипажей-то хороших с рысаками на улицах не видели. Нет, что это за парижские модницы! Срам.

– А вот как-нибудь вечером в театр поедем, так, может быть, там увидим. Но я уверен, что там, за рекой, публика наряднее. Просто мы не с того подъезда, не с аристократического на выставку попали.

– А насчет красоты-то французской… – продолжала Глафира Семеновна. – Вот у нас в Петербурге все ахают: «Ах, француженка! Ах, шик! Ах, грациозность! Француженки пикантны, француженки прелесть!» Где она, прелесть-то? Где она, пикантность-то? Вот уж часа два мы на выставке бродим, и никакой я прелести не нахожу. Даже хорошеньких-то нет. Так себе, обыкновенные дамы и девицы. Вон какая толстопятая тумба идет! Даже кособрюхая какая-то. Не старая женщина, а на вид словно ступа.

– Да, может быть, это немка, – заметил Николай Иванович.

– Зачем же немка-то в Париж затесалась?

– А зачем мы, русские, затесались?

– Нет, уж ты только любишь спорить. Конечно же, нет хорошеньких, даже миленьких нет. Ну покажи мне хоть одну какую-нибудь миленькую и шикарную?

– Да, может быть, миленькие-то и шикарные француженки давно уже на выставку насмотрелись и она им хуже горькой редьки надоела. Ведь выставка-то с весны открылась, а теперь осень! Ну да я уверен, что мы на той стороне реки и модниц, и хорошеньких, и пикантных увидим, – решил Николай Иванович и прибавил: – Однако, Глаша, уж пятый час, и я есть хочу. Надо поискать, где бы пообедать. Мы читали в газетах, что на выставке множество ресторанов, а пока я еще ни одного не видал. Должно быть, на той стороне они. Пойдем на ту сторону. Вот мост. Кстати, на той стороне и Эйфелеву башню вокруг обойдем. Нельзя же, надо хоть снаружи-то ее сегодня вблизи осмотреть. Осмотрим башню и сыщем ресторан.

Глафира Семеновна посмотрела на мужа и сказала:

– Не пойду я с тобой в ресторан.

– Это еще отчего? Да как же голодным-то быть? Ведь у меня уж и так брюхо начинает подводить.

– Ну и пусть подводит, а я не пойду.

– To есть отчего же это? Отчего? Ведь и ты же проголодалась.

– А коли проголодалась, то вот как приедем домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наемся, а в ресторан с тобой не пойду.

– Да по какой причине?

– Очень просто. Вспомни, что ты говорил давеча насчет ресторана? Какую такую еду ты хотел спрашивать в ресторане?.. Вот из-за этого и не пойду.

– Ах это насчет жареной-то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я перед отъездом из Парижа уж как-нибудь понатужусь и съем жареную лягушиную лапу, и тогда я пойду в ресторан один, без тебя.

– Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, так и сейчас спросишь. Я тебя знаю. Ты пьяный какую угодно гадость съешь. Видела я раз, как ты пьяный в Петербурге у татар в ресторане поспорился с приятелями на пари и у живого налима голову отгрыз.

– Так ведь тогда все чудили. Пентюков выпил водки с уксусом, прованским маслом и с горчицей, а я потребовал живого налима. Нет, Глаша, я пошутил, я не стану сегодня лягушки требовать. Это я когда-нибудь один, без тебя.

– Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.

– Ну вот ей-богу, сегодня не стану требовать лягушку.

– Верно?

– Верно.

– Ну смотри, ты побожился. Тогда пойдем.

И супруги направились к мосту, дабы перейти на другой берег Сены.

Через четверть часа они стояли против Эйфелевой башни и, закинув головы наверх, смотрели как ползут подъемные машины на башне, поднимающие публику в первый, во второй и третий этажи, как в каждом этаже около перил бродят люди, кажущиеся такими маленькими, как мухи или муравьи.

– Неужто и нам придется по этой машине подниматься? – с замиранием сердца спросила Глафира Семеновна и, устав стоять, села на один из стоявших рядами перед башней садовых стульев.

– Да что ж тут страшного-то? Сядешь, как в карету, машина свистнет – и пошел, – отвечал Николай Иванович и тоже сел на стул рядом с женой.

– Ох страшно на такую высоту! – вздыхала Глафира Семеновна.

– Зато письма с башни напишем и похвастаемся перед знакомыми, что взбирались в поднебесье.

– Николя! Башня шатается. Вот я и теперь вижу, что она шатается.

– Да нет же, нет.

– Я тебе говорю, что шатается. Видишь, видишь… Ты смотри вправо…

Супруги заспорили, но в это время перед ними остановилась пожилая женщина в потертом шерстяном платье, в бархатной наколке и с сумочкой через плечо. Она совала им в руки два желтеньких билета и бормотала:

– Pour les chaises, monsieur, vingt centimes… pour le repos^[168].

Николай Ивановича вытаращил на нее глаза.

– Чего вам, мадам? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? – говорил он удивленно.

Женщина повторила свою фразу.

– Да что нужно-то? Мы промеж себя разговариваем. Се ма фам – и больше ничего, – указал Николай Иванович на Глафиру Семеновну и прибавил, обращаясь к женщине: – Алле… А то я городового позову.

– Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises^[169], – совала женщина билеты.

– Билеты? Какие такие билеты? Никаких нам билетов не нужно. Глаша! Да скажи же ей по-французски и отгони прочь! Алле!

– Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… – настаивала женщина, указывая на стулья.

– Она говорит, что мы должны заплатить за стулья, – пояснила Глафира Семеновна.

– За какие стулья?

– Да вот на которых мы сидим.

– В первый раз слышу. Что же это за безобразие! Где же это видано, чтоб за стулья в саду брать! Ведь это же выставка, ведь это не театр, не представление. Скажи ей, чтоб убиралась к черту. Как черт по-французски? Я сам скажу.

– Vingt centimes, madame… Seulement vingt centimes. Ici il faut payer partout pour les chaises^[170].

– Требует двадцать сантимов. Говорить, что здесь везде за стулья берут, – перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: – Да заплати ей. Ну стоит ли спорить!

– Это черт знает что такое! – вскочил со стула Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами. – И какое несчастие, что я по-французски ни одного ругательного слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! – бормотал он и сунул женщине деньги.

XXX

– За посидение на садовых стульях брать! Только этого и недоставало! – продолжал горячиться Николай Иванович после ухода женщины, взявшей с него «за отдых». – И не диво бы, ежели представление какое было, а то – ничего. Сели люди отдохнуть и разговаривали.

– На Эйфелеву башню смотрели – вот тебе и представление, – отвечала Глафира Семеновна.

– Да ведь за посмотрение Эйфелевой башни уж при входе взято.

– То взято за посмотрение стоя, а это за посмотрение сидя… Полезешь на самую башню – опять возьмут. За каждый этаж возьмут. Я читала в газетах!

– Так там берут за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катание, все-таки люди трудятся и поднимают, а тут стоит стул на месте – вот и все… Просидели мы его, что ли? Вставай… Не хочу я больше сидеть, – сказал Николай Иванович жене, поднимаясь с места. – Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь; а вдруг оглянешься и будешь вон на тот воздушный шар смотреть, что на веревке мотается, так и за посмотрение шара возьмут: зачем на шар, сидя на стуле, смотришь?

– Да чего ты сердишься-то? Верно, уж здесь порядки такие…

– Порядки! Ведь это же безобразие! После этого будут брать, зачем в киоски заглядываешь и входишь. А как тут не заглянуть? На то выставка.

– Да уж взяли, и за киоск взяли. Давеча я в уборную-то ходила… Ты думаешь, даром? Двадцать пять сантимов взяли.

– Да что ты!

– Верно, верно. По таксе взяли. Такса… Горничная мне и на таксу указала.

– Возмутительно. У нас уж ежели где устроена для дам уборная, то иди в нее даром, без всякой приплаты. Разве горничной на чай от щедрот что дашь.

– И здесь я на чай дала, дала пур буар, а за вход двадцать пять сантимов отдельно.

– Фу-ты пропасть! После этого, пожалуй, и за вход в ресторан возьмут. За вход отдельно, за еду отдельно. Однако пойдем ресторан искать, есть страх как хочется.

– Да вон ресторан, – проговорила Глафира Семеновна и указала на вывеску на столбе с надписью «Restaurant Duval». Стрелка показывала направление, куда идти.

Супруги отправились и вскоре остановились около здания с тою же надписью, что и на столбе. У входа в ресторан была толпа. Публика становилась в хвост.

– Батюшки! что народу-то! Да ресторан ли это? – усомнился Николай Иванович.

– Видишь, написано, что ресторан, – отвечала Глафира Семеновна.

– Ну торговля! Вот торговля так торговля! В хвост становятся, по очереди есть идут! Показать кому-нибудь из наших питерских трактирщиков такую торговлю, так в кровь расцарапался бы от зависти. Ну встанем в хвост, давай приближаться ко входу. Посмотрим, какой такой ресторан. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.

– Только ты, пожалуйста, Николай Иваныч, жареной лягушки не требуй.

– Да уж побожился, так чего ж тебе!

Постепенно приближаясь ко входу, супруги наконец вошли в ресторан. Большая зала ресторана Дюваля была переполнена публикой. В нее впускали через входную дверь только столько посетителей, сколько их выходило из выходной двери. В зале сидящий у входных дверей француз с эспаньолкой тотчас же протянул супругам две карточки.

– Как, и в ресторан за вход? И здесь билеты?! – воскликнул Николай Иванович. – Ну что, Глаша, не говорил ли я тебе?.. – отнесся он к жене.

– Да уж бери, бери… В чужой монастырь с своим уставом не ходят.

– Комбьен?^[171] – спросил Николай Иванович, вытаскивая из кармана на ладонь деньги.

Француз с эспаньолкой улыбнулся и отвечал:

– Vous payerez après, monsieur, après… Prenez seulement deux cartes^[172].

– После заплатишь. Бери, что подают, – перевела Глафира Семеновна.

– Ну город! Ну порядки! За вход в ресторан берут! У нас по зимам в ресторане «Аркадия» музыка играет, горлопяты разные поют, да и то за вход не берут.

В зале все столы были заняты, так что пришлось отыскивать место, где бы можно было поместиться. Стучали вилки, ложки и ножи о тарелки. От людского говора стоял какой-то шум наподобие пчелиного жужжания. Супругам долго бы пришлось искать места, если бы их не окликнул лакей в курточке и белом переднике чуть не до пола, в свежих, упирающихся в гладко бритый подбородок воротничках и с карандашом за ухом.

– Vous cherchez une place, monsieur… Voilà la table… Allez avec moi…^[173] – обратился он к Николаю Ивановичу, повел за собой и, подведя к маленькому столу с мраморной доской, указал на стулья.

Николай Иванович колебался, садиться или не садиться.

– А за стулья здесь не берется? – спросил он слугу. – Глаша, спроси.

– Да уж садись, садись… Нельзя же стоя обедать.

– Бьюсь об заклад, что и здесь за стулья возьмут, – проговорил Николай Иванович, опускаясь на стул, похлопал по стулу ладонью и задал вопрос слуге: – Комбьян за эти вещи?

Слуга, разумеется, не понял вопроса, взял от супругов карточки, полученные ими при входе, положил их на стол, отметил что-то карандашом, подал карточку обеда и остановился в почтительном ожидании заказа.

– Глаша! Мы прямо обед спросим, – сказал Николай Иванович жене и, обратясь к слуге, сказал: – Дине… Де дине…

– Nous n’avons pas de diners, monsieur. Seulement à la carte… Il faut choisir… Prenez la carte^[174].

– Нет здесь обедов. Надо по карте заказывать, говорит он, – перевела Глафира Семеновна.

– Как? В том ресторане, где берут за вход, да еще обедов нет? Вот это штука!

– Да оно и лучше, Николай Иваныч, – перебила Глафира Семеновна мужа. – А то Бог знает еще чем накормили бы… Пожалуй, в обеде-то еще лягушку подсунут. Съешь, а потом…

– Что за вздор! Лягушку сейчас можно увидать. Неужто не можешь лягушку от чего-либо другого отличить?

– А рубленую подадут, так как ты ее отличишь? Давай выберем самые обыкновенные блюда.

– Ну бьен… Итак, прежде всего водки и закуски. О де ви… О де ви рюсс^[175] и закуска. Как закуска-то по-французски?

– Закуска-то? Я не знаю… Про закуску нас не учили.

– Nous n’avons pas d’eau de vie russe, monsieur, – ответил слуга. – Si vous voulez cognac…^[176]