– Нам предстоит работать над собой и над тем, что есть у нас самих. Это место может как стать катализатором успеха, так и серебряной пулей во лбу наших надежд, похоронив всё – от сбережений, которые мы сюда вложим, до перспектив и духовного удовлетворения. До способности жить в гармонии с самим собой и друг с другом. Если ты готов, то становись в очередь за мной.

Проникновенные и слегка пафосные слова говорившего с огнём Луки тронули Августа, и тот на некоторое время замер, словно прикладывая речь брата с своим собственным размышлениям. Лука улыбнулся и весело хлопнул в ладоши.

– Давай посмотрим, что еще от нас скрывает «Дельфин».

С этими словами старший брат нырнул в мрачноватый проход, прятавший за собой закулисье и немедленно издал грохот то ли от падения, то ли от обрушения горы театрального реквизита поверх своего падения. Август встряхнул головой и, откашлявшись, вдруг неожиданно для себя в испуге провёл по губам. Удостоверившись, что те остались сухими, он, с несвойственной ему неловкостью, сполз со сцены.

Два ярких луча фонарика терялись среди кромешной темноты закулисных помещений «Дельфина», разрезая мрак только на несколько метров вперед. Небольшой по размерам, но усеянный ответвлениями и комнатами, задний отсек театра представлял собой лабиринт в квадрате из-за отсутствия обзора. Пощекотав стены острыми лучами, братья добрались через горы коробок и стульев к окнам, занавешенных тремя покрывалами.

– Не то чтобы я приходил сюда купаться в пыли, но…

– Тебе еще не раз придётся это делать.

Лука сбросил с плеча Августа крупный кусок скатавшейся шерсти, и впустил в помещение лучи солнечного света. Не только театр открыл свой вид окну, но и окно предоставило взгляду братьев собственное сокровище. Лука выдохнул и открыл окно полностью, теперь давая проход кислороду и прохладному ветру, сразу закрутившему столбы пыли позади братьев.

– Я думал, что его уже много лет как не стало.

– Как его могло не стать? Это же не булавка, чтобы ее потерять.

Древний парк на заднем дворе «Дельфина» словно бы немедленно пустил корни в сердца братьев. Старый и заброшенный, он очаровывал с первого взгляда неожиданностью и величественностью своего появления, скрытый от взглядов людей со всех сторон. Выбравшись через окно в объятия сада, Лука остановился на пороге прохода в глубину.

– Городские легенды о романтике этого места не давали покоя многим.

Август свесил ноги, устроившись на подоконнике.

– Да, в своё время каждый юный авантюрист хотел провести свою девушку сюда. И никого не пускали.

– Для того нужно было попасть в сам «Дельфин». Билет купить, дресс-код соблюсти. Сколько же таких рыцарей-шарлатанов проскочило сюда?

– Из тех, кто действительно верил, что это место дает гарантии на ответ «Да»? Думаю, немного, и еще меньше действительно не разочаровались в магии.

Лука вдохнул свежий воздух.

– Думаю, что-то в этих разговорах есть от правды.

Младший брат пожал плечами.

– Кто ж проверит.

Утреннее солнце ласкало неосторожными и непослушными лучами истощённый, но всё еще полный сюрпризов и романтики сад «Дельфина», встречаясь с темнотой в глазах и за спиной у братьев в лице помещений театра.

– Я поговорил с несколькими людьми. Мы не единственные сумасшедшие, готовые браться за такие дела. Есть еще безумные. Ну, такими их считают.

Август сверкнул глазами на солнце и закрыл лоб ладонью.

– Всё не так безнадёжно.

– Когда дело касается нас, то безнадёжного не будет. Если мы не выведем «Дельфин» на гребень волны, то уж точно на дне он оседать не будет.

Младший брат сунул руки в карманы джинсов и прошелся по ветхому мостику через яму, некогда бывшей ручьем-продолжением водопада.

– Что же, у нас пан или пропал. С учётом того, что начинаем мы если не с минуса, то с нуля совершенно точно. И знаешь, я счастлив, что ввязался в это.

Лука удивлённо изогнул брови.

– По-моему, это как раз я ввязался в это с тобой.

Глава 7. Феномен каждые 24 часа.

Теперь театр был на как на ладони. Устройство «Дельфина» оказалось совершенно необычным для театра, пускай даже небольших размеров. Входя в нарочито отделанное элементами ветхости здание, можно было обнаружить себя в большом и просторном гардеробе с несколькими колоннами, массивно уходящими под своды дубового потолка, а, дальше заведение предлагало посетителю выбор, который не играл никакой роли: после фойе вас встречали два коридора, окаймляющие главный зал, и оканчивающихся двумя зеркальными резкими поворотами с широкими входами, напомнившими Луке тоннели в ушах одного музыканта из заштатных баров, который впоследствии сделал неплохую карьеру. Интересной особенностью были окна этих двух лап, огибающих центральный зал. Они были спроектированы таким образом, что снаружи не было видно шуршащих тусклым туманом коридоров ни одного тоннелей, а вот с из белого прохода было прекрасно видно зал и все, что там происходило. По легенде, там когда-то стояла охрана больших гостей этого небезызвестного театра, которая не хотела мешать высокопоставленным зрителям наслаждаться музыкой и представлением. Черный же оставался полностью изолированным и монолитным в своей темной непогрешимости для обеих точек зрения.

Лука бродил среди множества мусора и обломков былой славы, лежащих вперемешку, создавая впечатление человека не на своём месте. При всём трудолюбии писателя, его рук мало того, что было недостаточно, так еще и все откровенно не клеилось. Впрочем, только конкретно сегодня. За окном поднимался ветер и все щели старого здания с удовольствием пропусти порывы прямо к ребрам находящихся внутри. Бросив к общей куче еще несколько досок, Лука поправил перчатки и в досаде пнул горку побеленных дров. Август сильно опаздывал. Писатель вышел в первый холл и, скрестив руки, облокотился на колонну. Его взгляд упал на пыльные часы, и он улыбнулся интересной детали: часы не шли, но прямо сейчас их стоячие, мертвые стрелки показывали правильное время. Такой вроде как феномен, а происходит каждые 24 часа. Часы не так уж бесполезны именно в эту минуту. Одну – единственную, тем не менее.

Частично клишированные аналогии и метафоры Луки прервал ни с чем не спутываемый дикий скрип входной двери, до которой еще предстояло добраться если не умелым, то как минимум, находящимся в наличии рукам.

– Нашла-таки меня.

Октавия, описывая миниатюрной сумочкой замысловатые фигуры в воздухе, даже не думала брезгливо шарахаться от гор мусора. Аккуратно выбирая маршрут словно бы периферическим зрением, девушка достигла Луки, практически не смотря под ноги и продолжая вести с ним беседу:

– А где еще тебя можно найти сейчас. Вроде бы еще не сидишь в Secret, значит – в деле.

Лука на радостях хотя бы от какой-то компании тепло обнял подругу. Октавия оглядела помещение словно бы в первый раз после своего входа и улыбнулась краешком рта, продолжая хмурить брови, как умела делать, не показывая настоящей эмоции. Писатель указал на это с большим удовольствием:

– Ты так делаешь так, когда не хочешь обижать кого-то небезразличного тем, что обычно говоришь безразличным.

Октавия пропустила замечание мимо.

– Работы тут выше крыши, сам знаешь. Все не ужасно, но сложно. Пациент…

– В клинической смерти. Вопрос только в том, о ком ты говоришь.

Подруга, судя по всему, была только что с работы и выглядела на удивление свежей. Сама она говорила, что это всё вдохновение, а Лука полагал, что это новый ухажер с отдела маркетинга или, что более вероятно, творческий парень с нестандартными дизайнерскими наклонностями. Новая короткая стрижка, тем не менее, ей невероятно шла, а Лука был настолько рад видеть её в очередном ренессансе, что даже отпустил опоздание брата на задние ряды сознания.

Октавия, тем не менее, не была абы какой компанией. Её нестандартность и разносторонность оказали большую услугу Октавии – дизайнеру, а прыткость ума и боевой нрав не выбили из неё манер леди. Девушка очень много работала над собой и над проектами, что в итоге естественным путем сделало её очень интересным собеседником для барных подхалимов, которых, впрочем, та скоро переросла. Музыкальные способности прорывались через неё в караоке и дома после определенных напитков, и после таких приступов девушке всегда становилось дико стыдно. Тем не менее, нельзя было сказать, что музыка была для Октавии номером 1 – та закономерно нашла своё место в мозаике дизайнера хотя бы потому, что та лучше всех разбиралась в формах этих самых мозаик. Октавия была талантливой и успешной, периодически бесстыдной, немного наглой, но, если дизайнера прижимали в угол с просьбой о благотворительной помощи – она честно сдавалась.

– Я всё равно вижу тут перспективу. Его не зря строили так, не случайно это работало несколько десятилетий.

– Работало несколько десятилетий назад, Октавия.

– Думаешь, времена меняются? Возможно. Но как люди шли тогда в «Дельфин» за диковинкой и безупречным вкусом, так пойдут и сейчас.

– Разве что только зацепить ностальгию.

– Я слышу разочарование? Не на то рассчитывал?

Октавия поправила брюки и присела на подоконник, предварительно проведя по нему рукой и смахнув с краешка пыль.

– Нет, вполне на то. Единственное, на что я не рассчитывал – так это то, что мы пойдем вслепую. Думал, хотя бы какой-то план будет набросан. Хотя бы черновик.

– Иногда приходится чертить сразу на чистую.

Лука пригладил медленно набирающуюся бороду.

– Будем резать по живому.

Центральный зал на данное время располагал двумя крупными горами из остатков столов и сносной сценой. Паркет здесь, в отличие от фойе, пребывал в печальном состоянии – дыр в нём все же не было, однако он был покрыт бесчисленными царапинами и отметинами не то от петушиных боев, не то от постоянных передвижений мебели. Со сценой было немного получше, но, само собой, электроника не работала ни в какой мере, что было возможно исправить, как сразу отметил Август, оценив ее «профессиональным взглядом».

– Слушай, какого чёрта он опаздывает?

Октавия не то спохватилась, не то у неё накипело. Лука рассмеялся и сейчас выглядел спокойнее.

– Скажет, что была пробка, что фен не включался, что трамвай по пути сбил кого-то и там весь участок западного района собрался, чтобы покудахтать. Октавия поморщилась.

– Да ладно, такое даже для него – перебор. Хотя всякое от него слышала.

– Ну конечно, вы встречались два дня.

– Полтора.

– Он всем говорит, что два.

Девушка недовольно взметнула необыкновенные брови, пластику которых замечали все, кто знал или не знал Октавию.

– Беспрестанно врет.

– Всегда. Вот я и говорю – заявится с этими словами.

Лука перетащил одно из последних брёвен к куче и огляделся в поисках крупного мусора. Вроде как утренняя работа даром не прошла, несмотря на то, что двигалась она чрезвычайно тяжело.

– Сегодня и завтра в 6 вечера будет приезжать машина и грузить всю эту прошлую жизнь. Нужно еще немного выгрести из гримёрок.

Октавия нежно хлопнула друга по предплечью:

– Тебе нужно отдохнуть и поправить его поведение.

Лука кивнул, соглашаясь, и отправился в глубину закулисного помещения через боковую дверь, отбросив старую нависающую черную ткань. Где – то сзади послышался известный скрип и еще в тоннелях стал слышен удивительный случай с трамваем и несчастным саксофонистом, попавшим под его колёса, а также про стечение обстоятельств с феном.

Глава 8. Светская дива на приёме.

К «Равенне» Лука испытывал особую привязанность. Театр, расположенный в глубине парка и отблескивавший средневековым стилем, возвышался монолитным замком над всем округом и его тень словно благодатью окутывала все прилежащие деревья и пруды, на фоне исполина казавшихся крохотными и игрушечными. Лишь несколько дубов могли хоть в какой-то степени стать на находящуюся где-то около мощи «Равенны» ступеньку. Входя в прилежащую к театру зону, могло показаться, что оказываешься где-то на севере, потому что в этом лесу было неизменно холодно, независимо от времени года, а массивные деревья, снизу внушавшие больше трепета, чем сверху, служили хорошим устрашителем перед свиданием с главным персонажем вечера, выглядывавшим своими башнями из-за сторожей своего покоя.

Братья осматривали исполинский театр с профессиональной точки зрения в первый раз, придя сюда, тем не менее, с желанием отвлечься от бесконечного ремонта, чередуя выстрелы взглядом в архитектурные украшения, сопутствующие «Равенне», как настоящей светской диве на приёме, с выпадами в сторону стола с закусками и напитками. Старый театр не потерял былого лоска через года, напротив, пережив несколько пластических операций, приумножил свое очарование, подкрепив сохранённым духом, присущим только этому месту. В отличие от «Дельфина», «Равенна» могла себе позволить в нынешнем состоянии распылить всю мощь обаяния по закоулкам и подолам-крыльям старого-нового тела, и Лука пытался связать воедино обрывки, которые удавалось охватить глазами при осмотре театра.

Август пригубил шампанского и убрал с глаз прядь точь-в-точь как у брата, только золотых непослушных волос, по которым его идентифицировали как человека творческих наклонностей, а стереотип этот всегда забавлял Луку. Братья перемещались вдоль стола, и если Лука был весь погружен в размышления о том, что именно позволило «Равенне» сохранить своё волшебство – дух или оболочка, то глаза Августа срывались с цепей и с интересом рассматривали гостей. Впрочем, за несколько минут до начала спектакля, и Лука присоединился к младшему брату в изучении публики, но в иной манере: писатель не смотрел не на ожерелья и одежду, а непроизвольно ловил себя на том, что искал встречи с глазами людей, с их улыбками и нахмуренными бровями. При этом необычный взгляд Луки люди, как правило, игнорировали, или старались побыстрее отвести от него глаза. Большие, темные, с прищуром глаза Луки выдавали большую глубину, которая изредка пряталась под ресницами, глубину как открытую и честную, так и не менее угрожающую в своей необузданности. Лука улыбался, встречая людей, сейчас он был открыт, вдохновлён и слегка расслаблен, в то время как Август был усталым и развязным, чему, скорее всего, обильно поспособствовал алкоголь.

Именно в «Равенну» Лука приносил свои рукописи в первую очередь, и всегда безуспешно. За всё время здесь не поставили ни одного сценария за его подписью, даже адаптированного, простого или сложного, глубокого или сказочного. «Равенна» ни плакала, ни улыбалась от Луки Николса. Творческая группа смотрела на успехи отбракованных спектаклей в других заведениях и всё равно отказывалась верить на слово что зелёному юнцу, что состоявшемуся писателю и драматургу с пачкой наград и поворотов в жизни за пазухой. «Равенна» претендовала на особую категорию в театральной жизни всего города. Средневековый замок ставил немного иные истории, нежели остальные. «Равенна» стремилась выделиться репертуаром, и требовала уникальных прав на постановки в эксклюзивном формате. Эта формула имела и оборотную сторону: зачастую театралы перегибали и ставили на главной сцене либо чересчур авангардные пьесы, либо откровенную чушь, выданную в обертке гениальности. «Равенна» тянулась к звездам в своей амбициозности, и, как следствие, тасовала постановки и авторов как перчатки, жонглируя одним и другим, не замечая потерь ни в художественном, ни в финансовом аспектах – люди шли в «Равенну», зная, что там всё равно поставят что-либо необыкновенное. Впрочем, промашки с творческой группой гиганта случались редко, а потому театр цвел и пах в умах зрителей, равно как и его казна.

Луку притягивала в театре не столько его непохожесть на другие заведения, сколько труд его труппы, выдававшей через силу порой шедевры мастерства, эмоции, которых на деле и не было в рукописи автора. Актерская команда «Равенны» действительно являлась настоящим кладезем креатива: каждый из многочисленных персонажей, воплощенных на сцене, был пропущен через играющего его артиста, но бережно и с трепетным уважением к первоисточнику. Труппа совершенствовала персонажей не только по ходу репетиций, но и в самом спектакле тоже, приправляя их большим количеством импровизаций, заметных опытному взгляду. В результате, «Равенна» выдавала творчески свободный продукт, представленный необыкновенным коллективом артистов, некоторые из которых не имели профессионального актерского образования, а были художниками, писателями и музыкантами, а новому ремеслу учились уже по ходу увлечения этим видом искусства многие года назад. Команда художников ими же и осталась, разбавив свою инициативность и собственную палитру гуашью правильного преподнесения эмоций и игры на сцене, что делало её единственной в своём роде. «Равенна» угадывала, делая это с удивительной точностью.

Братья перебрасывались репликами по ходу действия, но глаза обоих неотрывно следили за сценой, отмечая разные, но одинаково важные детали. Август подпирал челюсть кулаком, а Лука, откинувшись на спинку, в привычной для себя позе с двумя пальцами внутренней стороной прижатыми к виску, и большим, словно поддерживающим подбородок, вглядывался в актеров.

Сегодня ставили северную легенду, представлявшую собой простыню из множества разных лоскутков жизни нордических народов с весьма запоминающимися персонажами. Характерные образы доставляли самим актёрам удовольствие, а мифы были облачены в необычную оболочку, что заставляло всех без исключения зрителей в зале симпатизировать как событиям текущих минут, так и спектаклю в целом. Главный герой, совершенный молодой человек без изъянов и с полным арсеналом талантов, оказался неожиданно отвергнутым своей возлюбленной и решил добиваться её расположения, силой захватив трон. Трагедия истории, очевидно, заключалась в выборе великого человека пойти грешным путём и всё равно получить свой отказ. История одновременно поднимала вопросы несовершенства людей и места одарённых в общей массе. Происходящее на фоне особенного быта и повседневной жизни северных народов принимало облик сказки для взрослых с неумолимо приближающимся совсем не счастливым концом, о чем свидетельствовал путь главного героя по головам с использованием своих недюжинных способностей.

В то время как Август следил за развитием полубога-получеловека, Лука с необычными для себя ощущениями все больше погружался в движения и эмоции главного женского персонажа, необыкновенно сильной девушки, которая посмела отказать самому идеалу. И дело было не только в образе, Лука с улыбкой уже впоследствии осознал, что следит он за невероятной пластичностью и гибкостью тела актрисы и за необыкновенными сине-зелеными глазами, которые были обязаны излучать неиссякаемый позитив и радость, и они, ручался писатель, источали его в повседневной жизни, но здесь и сейчас примеривших на себя всю серьезность и силу, необходимую персонажу.

Спектакль удавался. Как это часто бывало в «Равенне», постановка могла и не произвести на тебя шокового впечатления каким-либо не вполне художественным, а скорее популистским приёмом, но непременно откладывалась в памяти как необычное путешествие в места, где люди оказывались в не вполне типичной для них ситуации. Обстоятельство это укреплялось тем, что для завсегдатаев «Равенны» лица главных актёров были отлично отложившимися в памяти, а смена декораций, сюжета и персонажей создавала впечатление перерождение душ и тел этих людей в лице кого-либо нового и не менее колоритного, а также тем, что ситуации не выглядели набором театральной утвари и пенопластом.