Цитаты из книги «Мой театр. По страницам дневника. Книга I»

Я же тбилисский, я же «чучмек из аула», что с меня возьмешь?

Пестов и говорит: «А чего ты, Митенька, так много роз к ее ногам положил?» – «У меня ноги не получились, и я их так прикрыл». Пётр Антонович посмотрел на него и говорит ехидно: «Но у меня-то зарплаты не хватит на цветы, чтобы твои ноги прикрыть».

Пётр Антонович любил убогих. Он сам был убогий и любил убогих.

Ваши оценки – это ваша компетентность в балете!»

Настало время концерта. Стою за кулисами, греюсь, ко мне подходит какой-то человек из посольства со странным выражением лица: «Николай, это вы пригласили на концерт Тохтахунова?» Я говорю: «Да, это папа моей подруги, очень хороший человек, и я у него живу». Человек растворился. Я станцевал «Нарцисса» и остался в Париже еще на три дня. Когда Алик спросил, что бы хотелось увидеть, я сказал: «Конечно, Лувр, Версаль». «Ой как хорошо, – обрадовался Алик, – из-за тебя и я туда съезжу!» У меня началось феноменальное путешествие по Парижу и его окрестностям. По Версалю нас практически несли на руках. По дороге Алик прознал, что я люблю Марию Каллас. Мы заехали в специализированный магазин, где он скупил для меня все видеокассеты с Каллас, которые были в наличии. Я эти кассеты вез, обхватив руками, целовал их от радости. Мы же тогда смотрели пиратские копии, ужасного качества, а у меня, благодаря Алику, теперь все было настоящее.

ара мне запомнилась каким-то вымершим постсоветским пространством, страшной бедностью, но Волга там потрясающе красивая. И еще. Все время хотелось есть, а в ресторане гостиницы «Волга», где я жил, давали какие-то деревянные котлеты. Я пошел в город, чтобы купить хоть какую-нибудь колбасу

Традиционное противостояние «петербургской» и «московской» школ давало себя знать. Семёнова, как обычно, оказалась права… Но тем

Вот так Галина Сергеевна меня учила. Потом мы с ней придумали один момент, которого у Владимира Викторовича не было, когда у Нарцисса появляется на пальце капля. И в этой капле он видит себя, начинает любоваться этой капелькой, вернее, собой в капельке. И, когда он отряхивает руку, капелька падает, с этой капелькой уходит его жизнь. Нарцисс наклоняется к воде, хочет себя поцеловать – и всё, его нет.

Мэр Санкт-Петербурга А. А. Собчак был, конечно, человеком с большим размахом, устроил в Петергофе грандиозный праздник в духе XVIII века с роскошным фейерверком, который начался в полночь. Притом что нас там всех от силы, вместе с высокими гостями, было человек пятьдесят. Банкет проходил в Золотом зале Большого дворца. Я переоделся в приличную случаю одежду, ко мне тут же в вечернем платье подлетела счастливая Семеняка. Стоя в окружении народных артистов, она кокетливо говорила Святославу Бэлзе, который вел концерт: «Слава, скажите, Коленька – он фантастический партнер, как мне было удобно, я порхала!» Банкет был просто сногсшибательный, с черной икрой, фазанами, осетрами, лебедями, шампанское лилось рекой, ни один олигарх себе подобной роскоши в то время, по-моему, не позволял. А на улице-то голодные люди, страшная нищета…

Первые три сезона своей работы в ГАБТе я сидел на верхних этажах, потом меня перевели на нижний этаж, где размещались солисты. У каждого артиста в театре есть свое место – гримерная, в которой находится твой личный стол и твой личный стул. Для артиста это – святое. В любом театре за стол и за место в раздевалке идут настоящие бои, не только в Большом, но и в Парижской опере, и в Мариинском, потому что это престиж. Есть раздевалки престижные, есть непрестижные, и, чем ты выше по положению в труппе, тем в лучшем месте ты сидишь…