О ЗАБЫТОМ ГЕНИИ АНТОНА РУБНШТЕЙНА

Как любит говорить Андрей Кончаловский – стоит вспомнить… Нынешний год – год сто девяностолетия со дня рождения выдающейся, эпохальной, легендарной фигуры русской классической музыки, подлинного титана русской музыкальной жизни – Антона Григорьевича Рубинштейна. Путь и судьба Антона Рубинштейна – удивительный пример безграничных возможностей человеческого духа, ключ к которым лежит в воле человека к развитию и работе над собой, в самозабвенном и жертвенном труде человека над жизнью, собственными возможностями, осуществлением подлинных целей.

Родившись в 1829 году в хасидском местечке Выхватинцы в Молдавии, в семье провинциального купца и учительницы, еврейский мальчик уже в возрасте 13—14 лет стал вхож в духовную и творческую элиту тогдашней Европы, позже, своими удивительными и разносторонними достижениями, навечно занял место в истории европейского и русского искусства, познал славу непревзойденного гения фортепиано и выдающегося композитора, связал свою судьбу с истоками и судьбой русской классической музыки.

Трудно переоценить значение фигуры Рубинштейна и его вклада в становление и развитие русского музыкального искусства – композиторского и исполнительского. Прежде всего, Рубинштейн – один из выдающихся русских композиторов 19 века, оставивший колоссальное по масштабу и самобытности музыкальное наследие, в котором монументальные симфонические и концертные произведения переплетены с жемчужинами камерного жанра, в частности – наследие камерной фортепианной музыки Рубинштейна вполне может быть соотнесено с наследием Ф. Шопена или Ф. Листа. Как композитор, А.Рубинштейн являлся своеобразным «первопроходцем», он – автор первых русских классических симфоний, первых инструментальных концертов – скрипичного и фортепианных, первых ораторий и кантат, основоположник и зачинатель целых жанров русской классической музыки, он словно бы «пересадил» великие и многовековые традиции европейского композиторства на русскую музыкальную почву, породнил вдохновенное, полное экзистенциальных откровений наследие европейского романтизма, трагический монументализм, космизм и философизм бетховенской музыки, со становящимся русским музыкальным мышлением. Рубинштейн-композитор – основоположник того направления русской классической музыки, которое можно было бы назвать «философским и экзистенциальным романтизмом», в котором «национальная» мелодика и образность превращаются в язык философствования и экзистенциального самовыражения художника, язык сокровенных глубин внутреннего мира человека, его личности. В этом смысле, выдающимся «детищем» композиторского дара Рубинштейна, понимания им музыки, ее целей и задач, является гений П.И.Чайковского, в творческом наследии которого идея музыки как языка экзистенциального самовыражения, философского диалога о бытии и судьбе человека, породнения в музыке «национального» и экзистенциального, «романтического» начал, нашла свое непревзойденное воплощение. Тот, кто более или менее знаком с творческим наследием гениального ученика и его великого учителя, знает, какое колоссальнейшее влияние оказал Рубинштейн как композитор и педагог на гений Чайковского, который с первых опусов и по самые выдающиеся и знаковые свои произведения «цитирует» Рубинштейна – и в прямом смысле этого слова, и в плане вдохновенного развития музыкальных идей и образов Рубинштейна, захваченности рубинштейновским пониманием музыки – философским и экзистенциальным. Признано глубочайшее влияние Рубинштейна как композитора не только на Чайковского, но и на Рахманинова, Танеева, не избежали этого влияния и такие «заклятые» оппоненты А.Рубинштейна при его жизни, как М. Балакирев и А. Глазунов. По сути, Антон Рубинштейн является таким же «отцом-основателем» русской классической музыки, которым по-справедливости давно признан М. Глинка. Может быть даже и более, поскольку композиторское наследие Рубинштейна более масштабно и жанрово разносторонне, оказало более охватывающее и глубокое влияние на творчество последующих поколений композиторов с точки зрения концепции, общего понимания музыки, вдохновенно обозначенных горизонтов и направлений развития. Фактически, с музыкальной деятельностью Рубинштейна как композитора, пианиста и педагога, русское музыкальное искусство – композиторское и исполнительское – пережило некий принципиальный шаг в его становлении и развитии, без гения Рубинштейна немыслим гений Чайковского, Рахманинова и Танеева, плеяда выдающихся композиторов и исполнителей, вышедших из лона основанных им и его братом Николаем Московской и Петербургской консерваторий, немыслимы целые жанры русской классической музыки – симфония, инструментальный концерт, кантата, ансамбли и сольно фортепианные миниатюры… Достаточно будет вспомнить, что представители так называемого «национального» лагеря русской музыки, ратовавшего за сохранение и утверждение ее национальной самобытности, были чрезвычайно враждебны как к идее создания профессионального музыкального образования в России, так и в целом к европейской музыкальной традиции, критично настроены к диалогу с ней и восприятию ее достижений. Так, например, жанр инструментального концерта, долгое время считался чем-то «чуждым» русскому музыкальному мышлению и духу, бесперспективным на русской музыкальной «почве»… по той лишь причине, что представители «национальной» музыкальной школы попросту не умели писать в подобном жанре, не вполне представляли, как это делается, отвергали глубокий диалог с наследием европейской музыки, заключенным в таковом творческим опытом как-то единственное, что могло привести к такому «умению» … страшно даже подумать, что было бы, если бы эти эстетические «представления» обрели верх. Заслуга проникающего, плодотворного диалога с европейским музыкальным наследием принадлежит именно последовательной деятельности А.Рубинштейна, который на начало 60-х годов 19 века являлся чуть ли ни единственным глубоко, по-настоящему профессионально образованным русским музыкантом. Творчество и музыкальная деятельность А.Рубинштейна, его непререкаемый авторитет как композитора и пианиста, на протяжении нескольких десятилетий являлись «мостом» диалога европейской музыкальной культуры и традиции и молодого русского искусства, связывающим музыкальную жизнь Европы и России. Причем в отличие от судьбы большинства «первопроходцев», композиторское наследие Рубинштейна обладает самобытной эстетической ценностью, обращает к удивительным и вдохновенным музыкальным образам, составляющим сокровищницу русской музыки, пронизанным одновременно как «национальной» мелодикой и самобытностью, так и эмоциональной, философской, экзистенциальной глубиной, то есть значимо не только «исторически». К числу выдающихся монументальных произведений, написанных Рубинштейном, относятся вторая симфония «Океан», премьера которой под дирижированием Ф. Листа стала событием в музыкальной жизни Европы 50-х годов 19 века, пятая и шестая симфонии, первый, четвертый и пятый фортепианный концерты, два виолончельных концерта, оперы «Демон» и «Купец Калашников», «Русское каприччо» для фортепиано с оркестром, скрипичный концерт… оратории «Моисей» и «Маккавеи», а так же «Потерянный рай» по Т. Мильтону. Несомненного внимания заслуживают увертюры «Фауст», «Дон Кихот», «Героическая фантазия», написанная в память гибели генерала Скобелева, балетные акты из опер «Феррамора» и «Нерон». Мир изумительных камерных произведений огромен – это циклы фортепианных пьес «Каменный остров», «Музыкальные вечера», «Петегрофский альбом», «Сувенир из Дрездена» многочисленные ф-е пьесы, разбросанные в разных опусах в течение всей жизни, сонаты для фортепиано, скрипки и виолончели в сопровождении фортепиано, трио, квартеты и квинтеты для струнных и т.д., цикл «Персидские песни», входящий в сокровищницу русского романса. Поражает исключительная плодовитость Рубинштейна-композитора, тем более, что…

…Тем более, что Антон Рубинштейн – один из выдающихся дирижеров своей эпохи, а кроме того – один из легендарных, великих, непревзойденных пианистов, которых когда-либо знала история игры на фортепиано. Среди многих сотен имен выдающихся исполнителей, многих десятков пианистов-виртуозов, современников Рубинштейна, музыкальная критика ставит Рубинштейна в ряд с еще четырьмя фигурами, стоящими в истории этого искусства особняком и считающимися непревзойденными – Ф. Лист до него, С. Рахманинов, Бузони и С. Рихтер после него. Антон Рубинштейн еще при жизни Ф. Листа добился признания «равновеликого» ему пианиста, после его смерти сменил его на «пьедестале» первого пианиста мира, предшествовал в этом С. Рахманинову. Собственно, Рубинштейн изначально и раскрыл себя как гениальный ребенок-пианист, уже в десятилетнем возрасте он совершил турне с моцартовскими концертами по европейским столицам, в возрасте 13 лет он становится молодым другом Шопена, Листа, Мендельсона, после – философа Артура Шопенгауэра, входит в дом Гете, будучи всего 14 лет от роду он слышит о себе слова Листа – «вот человек, который сменит меня». С раннего же возраста раскрывается композиторский талант А.Рубинштейна, яркий и самобытный, разноплановый. Фактически, посреди длинного ряда имен великих исполнителей, раскрывших себя и в музыкальном сочинительстве, исполнительское искусство которых привело на определенном этапе пути к развитию музыкальной, композиторской фантазии, Антон Рубинштейн, как Гуммель, Лист или Рахманинов – это редкий пример художника, в котором сосуществовали два равновеликих, самобытных и параллельно развивавшихся таланта композитора и исполнителя. Причем гений Рубинштейна поражает здесь еще и тем, что как композитор он не был привязан к «материнскому» инструменту, как например Шопен, Паганини, Шпор или Крейцер, а работал в самых разнообразных жанрах, прекрасно чувствовал и другие инструменты, проявил пример самобытного оркестрового мышления. Но что же позволило А.Рубинштейну, среди десятков выдающихся пианистов-виртуозов, его предшественников и современников, таких как Е. Тальберг и К. Таузиг, Г. фон Бюлов и К. Шуман, В. Тауберт и П. Бенуа, наконец – его выдающийся брат Николай, занять место первого и непревзойденного исполнителя, рядом с именем которого может стоять только имя великого Ференца Листа? Недаром же склонные к высокопарным метафорам немецкие критики писали – разница между А.Рубинштейном и другими солистами такова же, какова разница между львом – царем зверей – и другими животными… Метафора эта, кстати, прижилась и сопровождала великого артиста на протяжении всей жизни. Музыкальный критик В. Стасов в статье «Руки Рубинштейна», написанной через год после смерти пианиста и композитора, так же пользуется ей – описывая музыкальный вечер у поэта Я. Полонского в 1889 году, он рассказывает, как проходя мимо репетиционной залы, он внезапно замер, потрясенный раздавшимися звуками фортепиано, полными мощи, глубины, неповторимой красоты: «лев – пишет он – разминал свои царственные лапы». Пианизм А.Рубинштейна отличался не просто исключительной техникой виртуоза, а «вулканической» мощью исполнительского темперамента, гениальной способностью к импровизации, непревзойденной способностью к интерпретации, почти актерскому «вживанию» в исполняемое произведение, его эмоциональные и философские смыслы, сам пианист отмечал всегда по этому поводу, что исполнение произведения должно быть его сотворчеством, его всякий раз новым открытием и переживанием. По различным воспоминаниям современников и слушателей – талант Рубинштейна-пианиста не был запечатлен в звукозаписи – исполняя произведение, Рубинштейн словно бы «здесь и сейчас» эмоционально проживал его, раскрывал происходящее «внутри» произведения, скульптурно рисовал заложенные в нем эмоциональные и философские смыслы, творил тот же эффект эмоционального потрясения публики и эмоционально-волевого воздействия на нее, который творит актер на сцене в трагических ролях. Блестящая виртуозность и глубина интерпретации, титаническая мощь исполнения, эмоционального «вживания» в произведение – таким осталось в памяти современников искусство великого пианиста. Небывало экспрессивная манера рубинштейновского исполнения была притчей во языцах, нашла отображение в карикатурах того времени, при этом, как отмечали слышавшие пианиста, если он ощущал необходимость, он мог заставить инструмент звучать на тончайшем piano, полном краски, которое охватывало огромный зал и проникало в самые последние закоулки такового. Кроме того, исполнению Рубинштейна было свойственно скульптурное ясное понимание произведения, его «устройства» и замысла, пронизывающих его смыслов и образности, темы и композиционная структура произведения, с присущим таковым смысловым символизмом, всегда представали слушателю из под вдохновенных рук пианиста наиболее ясными и «раскрытыми», об этом пишет, например, С. Майкопар, возможно – композиторский дар и глубина самостоятельного музыкального мышления, дополняли здесь великий исполнительский талант Рубинштейна. Некоторое представление о том, чем являлось фортепиано в руках Рубинштейна, может дать высказывание критика Г. Лароша – «Для меня… фортепиано олицетворяется в Рубинштейне; фортепиано, сродное органу, фортепиано, близкое к арфе, цимбалам или гуслям, фортепиано прошлого, фортепиано наших дней, фортепиано-гроза, фортепиано-водопад, фортепиано-шелест, фортепиано-шепот, фортепиано-вздох, ученое фортепиано для синклита теоретиков, вещая лира, укрощающая зверей и складывающая камень в храмы и дворцы». Как музыкальным произведениям Рубинштейна, так и его исполнительской манере были присущи накал, мощь творческого темперамента, музыка и игра Рубинштейна никогда не оставляли равнодушными, эмоционально потрясали и будоражили, побуждали к наиболее трагическим, глубинным размышлениям и чувствам, производили необычное впечатление на привыкшую к «выверенным» вкусам европейскую публику. К слову сказать, в самых истоках творческого пути Рубинштейна-пианиста, признавшая его исполнительский гений европейская публика, очень долго не могла привыкнуть к оригинальности, «титанизму», драматизму его исполнительской манеры, некоторые ведущие европейские критики, такие как Ганслик, «пали» перед самобытным талантом пианиста лишь к концу его творческой карьеры. К примеру, во время гастролей 1862 года итальянская пресса писала приблизительно следующее по смыслу: «мы не можем сказать, что это было и не знаем как это определить, но одно ясно – это было потрясающе, величественно, удивительно». Надо полагать, невиданной славе Рубинштейна-пианиста служили сплав виртуозной техники и способности к глубокой, нетривиальной интерпретации эмоционального и философского смысла произведения, плодотворное взаимодействие исполнительского дара с талантом артистическим и композиторским, приведшее к концепции «исполнение как сотворчество». Всегда скупой на высказывания и похвалы композитор Танеев сказал как-то о игре Рубинштейна: «когда Антон Григорьевич играет, я не могу оставаться спокойным, его исполнение – это красота, как бы переходящая в страдание». Красота, переходящая в страдание, будоражащая душевные и духовные глубины человека – это слова, которые можно было бы отнести и к очень многим произведениям, написанным Рубинштейном. По дошедшим до нас свидетельствам, исполнение Рубинштейна всегда производило эмоциональное потрясение, затрагивало не только виртуозностью, а именно эмоционально-образной выразительностью, проникновенностью, глубиной, эти свидетельства отставляют ощущения эмоционального воздействия исполнителя на публику подобного тому, которое передано в описании сценической игры Ф. Шаляпина. Так, один из слушателей отмечает, что во время исполнения наиболее драматических моментов «Лесного Царя» Шуберта или вариаций Листа на тему моцартовского «Дон Жуана», слушателя неотвратимо пробирал холод ужаса, настолько пианисту удавалось передать манерой игры трагизм ситуации и эмоций, пронизывающих произведение… Таланту Рубинштейна-пианиста, его исполнительскому почерку были присущи «титанизм», та «страстность», духовная мощь исполнительского темперамента, которая, по словам одного из его современников, всегда отличает гениальность от одаренности, в целом – актерская, небывалая способность к эмоционально-смысловому «вживанию» в исполняемое произведение, его эмоциональной и философской интерпретации. Та же сила небывалого эмоционального воздействия и художественной изобразительности, которой обладал пианизм А. Рубинштейна, была присуща и его композиторскому дару. Так, одна из дочерей Л. Толстого вспоминала, как присутствуя на исполнении рубинштейновского «Океана», во время прослушивания второй части этой по-истине выдающейся симфонии – там, где композитор рисует буйство водной стихии, перед которым бессильно все созданное руками человека – она расплакалась, ибо почти физически ощутила страдания тонущих в бушующих волнах людей, их отчаяние, их последние мольбы о помощи, их обреченность стать жертвой, которую взимает стихия.