Глава третья. Белосток. Вид из фаэтона

Белосток красив в любое время года, но особенно поздней весной, в начале июня, весь в сирени и жасмине. Но главным цветочным символом столицы Полесья становился скромный желто-зеленоватый цветок – любисток. Местные колдуны и знахарки почитали его как приворотное любовное зелье, равно действующее как на юношей, так и на девушек, как на женихов, так и на невест, как на мужчин, так и на женщин…

Любисток – и все тут сказано…

Белосток отдаленно напоминал Голубцову его родной Петровск в саратовском понизовье Волги – такой же уютный зеленый городок с неспешным течением провинциальной жизни. Улицы с булыжными мостовыми, двух-трехэтажные домики с черепичными крышами всех оттенков терракоты, с балкончиками в затейливых кованных оградках, с жардиньерками^[2], с фикусами и домашними лимонами в кадках…

По первому уличному впечатлению, вся «столица Полесья» сплошь состояла из магазинов, лавок, костелов, базаров, аптек, синагог, меняльных контор, кавярен^[3], киосков, кирх, харчевен, церквей, афишных тумб, корчем, швален^[4], обувных, часовых, ювелирных и прочих мастерских… И все это в липах, тополях, кленах, каштанах. И все это на берегах неширокой неспешной речки Бялы, увенчанной мостами, обрамленной городскими садами и парками. По городу еще раскатывали фаэтоны и «американки», уступая дорогу немногочисленным автомобилям, автобусам и грузовикам, большей частью с военными номерами.

Голубцов однажды – выдался редкий воскресный час – усадил Анну Герасимовну в фаэтон, запряженный двумя мышастыми кониками местной лесной породы – невысокими в холке, с темным ремнем по хребту. Кучер – старик в солдатской «рогатувке» и черном кожаном жилете – оказался замечательным гидом. Он провез своих пассажиров по всем главным улицам Белостока, рассказывая и показывая то дом, в котором останавливался Наполеон, то здание бывшей масонской ложи, то плебанию XVIII века – дом ксендза кафедрального собора Успения Пресвятой Богородицы – и сам собор, построенный веком раньше в стиле маньеризма. Архитектурные стили определяла Анна Герасимовна, мечтавшая когда-то стать искусствоведом. Поездку они завершили у входа в парк Планты, который раскинулся рядом с дворцом Браницких и который за чистоту воздуха местные жители называли «зелеными легкими Белостока», а сам Белосток почитался как «зеленые легкие всей Польши».

В конце XVIII века, прочитала Анна Герасимовна в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, город был выкуплен у потомков князя Климентия Браницкого прусским королем и вошел в состав Пруссии. Но уже через несколько десятилетий был передан Бонапартом России после разгрома Пруссии и после перемирия, заключенного на Немане. А после разгрома Наполеона Александр l вернул деньги за дворец своему другу, королю Пруссии Фридриху-Вильгельму lll… Такая вот была непростая история у этого простого с виду города.

Анна Герасимовна была в восторге от той часовой поездки в фаэтоне и всегда напоминала о ней вечно занятому мужу: «Ведь смог же ты однажды прокатиться со мной по городу?!» Увы, он смог это сделать всего лишь однажды…

Для генерала Голубцова Белосток был город-штаб. Здесь и до революции располагался штаб западных войск империи, поскольку Белосток находился тогда не в автономном Королевстве Польском, а на территории самой России в одной из самых западных ее губерний – Гродненской. Рядом с Белостоком проходила и таможенная граница, отделявшая Королевство Польское от Великого княжества Литовского, а позже и от Российской империи. Царское правительство посчитало выгодным сделать из автономной Польши как бы «свободную экономическую зону». Именно тогда в Белостоке так хорошо развернулась промышленность, которая работала на российский рынок, защищенный таможенным барьером от конкуренции товаров Западной Европы. Город стал центром текстильной промышленности, стремительно вырос и развился, втягивая в себя капиталы торговцев и промышленников.

Лишь в 1918 году Антанта передала Белостокский регион воссозданной Польше. Через двадцать один год Белосток и белостокское воеводство снова вернулись в состав России, точнее, СССР, еще точнее – став самой западной областью Белорусской Советской Социалистической республики. Стал, но надолго сохранил отпечаток чужого города. Башни ратуш, пожарных каланчей, костельных звонниц придавали ему заграничный вид: не то прусский, не то померанский. Общий колорит Белостока был скорее всего литовско-польским: на его афишных тумбах и через год после воцарения советской власти все еще трепетали на ветру обрывки реклам, объявлений, плакатов «польского часу», приглашавшие на гастроли варшавских театров или призывавших к оружию против германских интервентов. Поверх них были наклеены агитки, зовущие на выборы в городской и областной советы депутатов трудящихся…

* * *

В Белостоке Константин Дмитриевич Голубцов чувствовал себя князем большого военного стана, даром, что пребывал в этой роли всего несколько месяцев. Да, в здешнем Полесье он был и Бог, и Царь, и воинский начальник. Городские власти – облсовет и облисполком, подчиняли свою деятельность интересам 10-й армии, и хотя секретарь обкома ВКП(б) товарищ Кудряев и пытался смотреть на генерала сверху вниз, все же вскоре понял, что с Голубцовым лучше быть союзником, нежели соперником. Чуть что, даже любая хозяйственная просьба – надо звонить генералу. Не зря за Голубцовым, как, впрочем, и за его предшественником генералом Черниковым, закрепилось негласное прозвище – «генерал-губернатор». Однако «генерал-губернатор» отнюдь не кичился своим положением и с удовольствием принимал у себя и областное, и городское начальство, как партийное, так и советское. И все животрепещущие проблемы решал не за столом своего роскошного кабинета, а в прикабинетной комнате отдыха за низким столиком на гнутых ножках в стиле рококо. Разумеется, не за пустым столиком. Напевая слегка переиначенную песенку «Ах, Тамара, городок…», Голубцов доставал из укромного шкафчика бутылку десятилетнего коньяка «Ахтамар» или в более простых случаях той же выдержки грузинский «Греми». И никто еще из сановных визитеров не отказался от дегустации редчайших в Белостоке напитков.

Весьма неглупый от природы, хваткий до знаний, он умел обращать на себя внимание начальства и стремительно шел в гору. И всякое лыко было ему в строку.

Участвовал в боях на Восточном фронте в Сибири, в 1921 году – в Тифлисской операции. С июля 1921 года командовал бригадой курсантов в Отдельной Кавказской армии. С февраля 1933 года – командир (с августа 1935 одновременно и военный комиссар) 22-й стрелковой дивизии Северо-Кавказского военного округа.

Кавказ вошел в его жизнь и миропонимание. Так что Голубцов умел принимать вышестоящих начальников и всевозможных инспекторов. Никто из них никогда не отказывался от душистых бараньих котлет или от шашлыка на ребрышках под ледяную русскую водку со льдом или под грузинский коньяк – кто что пожелает. То было воистину кавказское гостеприимство – не зря же Голубцов закончил школу прапорщиков в кахетинском городе Телави, где и усвоил замечательные традиции грузинского застолья. Ах, Телави, древняя столица Кахетинского царства, как щедры твои винные подвалы, как кипучи твои алазанские вина, как величественен твой восемьсотлетний платан! В Телави был похоронен отец Вождя – Виссарион Иванович, погибший здесь в пьяной драке. Конечно, Телави вызывал у Сталина безрадостные чувства, то ли дело Гори, где тоже находилась школа прапорщиков. Но учиться именно там – не случилось. А жаль… Так или иначе, но Голубцов и тосты умел произносить на грузинском. И за столом Константин Дмитриевич производил особенное впечатление на высоких гостей, когда поднимал бокал за товарища Сталина, и произносил здравицу в честь вождя на его родном, грузинском языке.

И никто из высоких проверяющих начальников, разумеется, не заглядывал на хоздвор роты обслуживания армейского штаба и не вникал в напряженную жизнь скотного двора с двумя дойными коровами, тремя свиньями и полдюжиной баранов. Коровы поставляли к столу командарма, а также в салон для высшего комсостава парное молоко, сливки и творог, любая свинья в нужный момент могла превратиться в шедевр колбасно-ветчинной кулинарии, а баран – в шашлык, котлеты или плов на курдючном сале. Вся эта походно-полевая ферма могла быть в считанные минуты загнана в скотовоз на шасси грузовика-трехтонки и следовать в штабной колонне туда, куда подскажет военная необходимость. Представитель партии, всегда стоявший за его спиной, дивизионный комиссар Дубровский снисходительно относился к гастрономическим излишествам командующего.

А еще Голубцов знал толк в русской бане и с младых ногтей любил влажный аромат дубового или березового веника. И куда бы военная фортуна ни забрасывала его, повсюду он отыскивал либо готовую баньку, либо «организовывал» новую. Именно в банных застольях рождалась та движущая сила «войскового товарищества», которая возносила генерала Голубцова все выше и выше.

18 марта 1941 года генерал-майор Голубцов был назначен командующим 10-й армией Западного особого военного округа, а 27 марта 1941 года он отпраздновал свое 45-летие в Белостоке с присущим ему размахом. К этому юбилею Голубцов, что называется, вошел в тело, погрузнел, стоячий воротничок кителя не охватывал шею, и на него свешивались брыли, однако он не был занудой, умел быть кунаком и больше всего ладить с начальством, понимать его с полуслова и даже предугадывать эти полуслова…

* * *

Приняв армию и объездив Белостокский выступ вдоль и поперек – от Августова до Нура, от Осовца до Чижева, от Остроленки до Волковыска, Константин Дмитриевич пришел к выводу, что противнику в его военной вотчине делать нечего. Увязнет в затяжных боях на любом участке пограничного обвода, а раз увязнет, замедлится, то тут же получит мощный удар из глубины выступа, где сосредоточен, упрятан броневой кулак армии. Именно так была построена оборона Выступа: по краям стрелковые дивизии обоих корпусов, подкрепленные армейской артиллерией, а в центре – танковые дивизии. Стальной кулак в мягкой перчатке. Да не в такой уж и мягкой, скорее – в ежовой рукавице. А еще в резерве – кавалерийский корпус, который незамедлительно пойдет в первый же прорыв, увлекая за собой всю мощь механизированных дивизий при поддержке двух авиационных дивизий, базирующихся на оконечностях «белостокской подковы» – в местечках Росси и Долубово.

И даже если не представится возможность для прорыва в сторону Варшавы или Кенигсберга, то подоспевшие армии из второго эшелона сделают это, смяв увязшего в приграничных боях противника.

И все бы было именно так, если бы Голубцов был таким же авантюристом, как и противостоявшие ему немецкие генералы.