Грустил в темноте, откинув жаркое одеяло. Ночь вгрызалась в мысли и превращала их в бесформенные штуки, рассыпающиеся образы. Часы тикали насмешливо. Ася – с тонким лицом, как будто из досточек, недостроенным – внимательно смотрела в Димино ухо.

– Ничего, – ответил Дима.

– Ну ладно. Тогда давай спать. – Ася отвернулась.

Дима упёрся локтем в подушку и вглядывался в её затылок: пушок и выбившиеся из хвостика прядки были как-то особенно заманчивы.

Тоска прогоняла сон. И диван неудобный, со скатом (обычно соседка здесь спит, а вообще Ася на кухне живёт). Сейчас положит ей руку на талию, – а она сбросит. Они не спали, обнявшись как медведи, – слишком жарко. Смешно: называется «спать вместе», – а всё равно выходит врозь.

– Я грущу, оттого что единство недостижимо, – сказал он мучительным шёпотом.

– Вот дурачок! – Ася обернулась и поцеловала ему лоб. Сплетение взглядов… Ася поняла, что Дима серьёзно. – Так. Поясни.

Дима лёг и заложил руки за голову, выставив на обозрение подмышки:

– Чего все, по-твоему, хотят?

– Денег? – сказала Ася (а впрочем, неуверенно).

Дима хмыкнул в нос:

– Единства все хотят. Ну зачем, по-твоему, церкви, концерты и пьянство придумали? Единства ради. А его и у любящих, кажется, нет…

– Блин. Ну это просто второй этаж мысли! – сказала Ася довольно серьёзно. – А какого ты единства хочешь? Одинаковые мысли чтобы?

– Космического единства, рабства взаимного… Один дух, одно тело…

Тут Ася положила ему руку на живот: Дима боялся щекотки больше смерти, так что завизжал как девочка, – и второй этаж мысли обвалился. Дальше говорили о другом: о московской жаре, об Асиной сессии, о смешном консьерже, – но никак не о космическом единстве.

Беспокойный сон, дурная голова, солнце пятку печёт, – Дима проснулся. Он любил вставать раньше Аси и в женских тапочках выходить на балкон покурить, глядя, как Ломоносовский проспект убегает прочь, раскидывая по сторонам дома, парки и магазины…

Дима протянул руку к тумбочке и нашарил сигареты. Попытался встать, но заметил, что нога его не слушается. Странно: затекать должна бы рука, а не нога. Дима откинул одеяло, чтобы проинспектировать ногу.

Вы, должно быть, видели пачки «Оптимы» на тридцать сигарет? Та же дрянь – только больше. Так вот, откинув одеяло, Дима обнаружил, что они с Асей напоминают большую пачку «Оптимы». Одна рука – с сигаретными ожогами – его, другая – с красными когтями – её, одна нога – бесстыдно волосатая – его, другая – бритая, блестящая – её. Две шеи, четыре глаза. Известные органы – исчезли за ненадобностью. Только грудь одна болталась справа, – но у Аси они небольшие, так что можно и не считать.

– Ася!!! – заорал Дима в ужасе. Та проснулась, осмотрелась, зарыдала.

Их тело стало раза в полтора шире, чем полагается, а со стороны Аси даже вдавалось внутрь, оставляя за ней талию (впрочем, легче от этого не становилось). Поскольку каждый вполне владел только своей стороной, о любом мало-мальском движении им приходилось договариваться. На то, чтоб вылезти из кровати, понадобился добрый час. Когда решили пройтись по комнате, – Диме пришлось взять командование на себя: «Левой! Правой! Левой! Правой!» Ася поначалу путала, но скоро Дима́ся обвыклось и смогло передвигаться молча. Целоваться стало удобнее. Да и в целом – не так уж скверно было. Разве только…

– Мне же в универ надо! – Ася спохватилась. – Да и тебе тоже…

– Давай так: сначала к тебе на пары заскочим, а потом ко мне.

Возникал вопрос гардероба.

– Мы в мои вещи не войдём, – Ася ныла. – Смотри, как нас раздуло!

– Зато мы теперь как пара плакучих ив. – Он чмокнул её.

К счастью, Асина соседка (в это время предававшаяся кутежу) была ни худая, ни полная, а попросту жирная. Кроме того – со вручения диплома у неё оставалась весьма удобная мантия синего цвета. Исполинская юбка, колоссальная футболка, голиафская мантия – и ничего, сносно.

Сборы-сборы-сборы. Пока Ася пудрилась, Дима чихал. Добрались, наконец, до ботинок. Дима уже полез своей ногой в зелёную кроссовку…

– Синий с зелёным не сочетается, – заметила Ася.

– Но моего-то размера всё равно нет.

– Ну-ну. – Ася вытащила из-под трюмо такую же точно кроссовку, но коричневую. Дима заподозрил её в неверности, но промолчал.

– Это брата, – пояснила она.

Что врать придётся – об этом Ася догадывалась, но не думала она, что врать придётся именно охраннику в универе (консьержа и метро удачно миновали). Тот был въедлив и любопытен. Пропуск Диме, конечно, выписал (паспорт у него всегда с собой – пиво же надо как-то покупать), но поглядывал эдак с хитринкой. Ася сказала, что Дима – он по обмену, из Беларуси приехал. Хитринка никуда не делась. Ася сказала, что Дима профессор из Сорбонны. Хитринка протёрла очки и раскрыла глазки пошире. Ася фыркнула и потащила Диму вперёд. Охранник смотрел вслед и улыбался: вот, дескать, какой интернационал!

Вообще же, нужды в конспирации, кажется, не было. Лекторам – плевать, студентам – похрену́, ну а студенткам – мало разницы, о чём именно судачить (сплетня лепится не из фактов, а из каприза). Своей репутацией Ася не шибко дорожила: в институте она была как бы чужачка. Из друзей у неё был только Вовчик, – да и тот с насморком.

Слушали (вернее, не слушали) лекцию про дуализм и что-то там. Пока Ася, раскрыв рот, безотрывно глядела на лектора (есть у неё страстишка к мужчинам за сорок), Дима перемигивался с рыжеволосой вертихвосткой за соседней партой.

Ещё одну пару отмотав, направились к Диме в институт. У него было уютно и болтливо: все по десять раз спросили, откуда такая мантия и что это за симпатичная башка справа от него.

– Невеста, невеста, – отвечал он всем. Ася чувствовала себя красной.

Лекция была интересная, хотя и чёрт знает, о чём, – даже Ася вслушивалась. Хотя обидно! Дима ведь правша, – а этой-то руки странным стечением обстоятельств был лишён. Ася предложила самой вести конспект, но Дима её почерка не понимал, так что корячился с левой.

Кончились пары, пошёл дождь, разошлись студенты, заплясала сигарета в Диминых устах.

Ася ручкой разгоняла дым перед собою, когда Диме позвонили.

– В «Дед-декаданс»? Буду через полчаса, – сказал Дима в трубку.

– Какой ещё «Декаданс»? – нахмурилась Ася.

– Да дружбан мой, Юлик. Мы пива выпить сегодня договаривались.

– Мне вообще-то к сессии готовиться надо. – Ася приподняла брови со значением.

– У тебя ж с собой конспекты? Мы тихонечко, мы не помешаем.

«Декаданс», как и всегда, был шумный, душный и весёлый. Ася, поджав губы в сдерживаемом гневе, бездумно переворачивала страницы, а Дима с Юликом несли какой-то вздор про общих знакомых.

– Я рад, что вы вместе, – сказал Юлик, подпёрший лицо кулаком

– Спасибо, – сказал Дима, повернул голову и поцеловал Асю в щёчку.

– Вы прям не разлей вода! – сказал Юлик, пялясь на Асю.

Она вздохнула:

– Приходится…

По правде сказать, Юлик уже давно никого за ручку не держал – не ладилось как-то. А вот Асю он бы охотно подержал!.. Отбивать девушек у друзей ему ещё не доводилось… Но и это его не смущало!

– А ты где учишься? – обратился Юлик к ней.

– В МПГУ.

– Ух ты! – сказал Юлик (хотя чхать он хотел на МПГУ; ночные грузчики на многое предпочитают чхать).

– Ты Мариенгофа-то дочитал? – ввернул Дима как бы невзначай.

– Да, давно. Скоро верну. – Юлик опять обратился к Асе. – А как ты относишься к Мариенгофу?

Ася намекнула, что ей бы готовиться, а не о каких-то марингах и голгофах трепаться, а потом заявила:

– Мне надо в дамскую комнату.

– Мне тоже, – поспешил сказать Дима. Глядя, как Ася истово бросает вещи в сумку, Дима решил, что не видать ему Юлика как своей правой руки: он кивнул ему на прощание и бросил на стол пятьсот рублей. А Юлик рад был: Димино пиво только триста пятьдесят стоило.

Ветер трепал мантию, и любопытный проходимец мог заметить, что физиология Димы с Асей изрядно хитра! Но проходимцев не было – был мокрый бульвар и мамочки с колясками. Вечер, фонари: пыльные гирлянды зажигаются. Москва пьянила и раздавала надежды. Ну а Дима с Асей угрюмо шли к метро.

Со стороны могло показаться, что они выясняют отношения.

– Он ко мне клеился!

– Тебе показалось.

– Нет, не показалось!

– Слушай, давай не будем ссориться?

– Я не ссорюсь!

Они встали на светофоре.

– А жить где будем теперь? – Дима, вероятно, предпочитал увильнуть с неудобной темы. В конце концов, это просто приятно, когда на твою даму заглядываются.

– Ну уж точно не у тебя! – Асе, кажется, не очень нравилось, что Дима её даже не ревнует.

– Почему? – Должно быть, Дима считал, что к Юлику даже и ревновать смешно. Он же идиот.

– Я ненавижу собак. – Скорее всего, Ася считала, что уж мог бы и приревновать – хотя бы понарошку.

– Мне что – их усыпить надо? – Не исключено, что Дима был за то чтобы изъясняться без обиняков.

– Да. – По всей вероятности, Ася считала, что Дима врёт.

Загорелся зелёный. Ноги Димаси устремились к белым полоскам.

– Я выгулять-то и покормить их могу? – Надо полагать, Дима решил, что уж в следующий-то раз он точно Асю к кому-нибудь приревнует.

– Завтра. – Может статься, Ася решила отложить этот разговор на другой раз: всё равно этот Дима туп как пробка.

На самом же деле – оба думали о сушках.

Метро оказалось самым приятным впечатлением за день – у каждого были свои наушники и своя музыка. Дима виновато поглядывал на Асю, а та – напустила холодности (и украдкой следила за Димиными взглядами).

Вышли в «Новых Черёмушках». Весна разгулялась: воняло цветами.

– А я летом в Астрахань к маме поехать хотела… – проговорила Ася печально: не знакомить же их теперь, в самом-то деле?

– А я в Питер к друзьям… – Дима ухмыльнулся. – А поехали в Екат?

– Почему Екат? У тебя там кто-то есть?

– Никого. А у тебя?

– Тоже.

– Значит, поехали.

Дома пришлось ужин готовить (днём ещё как-то перебивались в столовке). Дима хотел сосиски, а Ася – шпинат. Сошлись на макаронах. Варили-варили, варили… И вот – макароны слиплись в ситечке…

– Ты что делаешь? – спросила Ася, заметив, как Димина рука тянется к холодильнику.

– Надо сливочное масло подтопить и на него макароны. Так вкуснее.

– Какое ещё сливочное масло? Я не хочу разжиреть!

– Я тебе говорю: у меня мама всегда так делала.

Ася воткнула свою руку в свой бок:

– Почему я всегда должна всё делать по-твоему? Почему только я приношу постоянные жертвы??

– А по-моему, мы всегда всё делаем по-твоему!

– Ах так! – Ася демонстративно отвернулась, но уйти в другую комнату не смогла. И всё равно изыскала средство: вся обмякла и повалилась. Дима – вслед за ней.

– Дура дурацкая, – Дима хлопал её по щекам. – Хорошо, давай по-твоему. Но после ужина сразу спать, хорошо?

Легли кое-как, но и тут всё не слава Богу. Дима на животе обычно спал, а Ася на спине. Пытались на боку, но снизу Асе тяжело, а сверху неловко. Долго ещё огрызались, переругивались и целовались. Уснули.

И вот лежит Ася, слушает Димин храп, слушает – и чувствует: одеяло подымается. Оглядывается резко, – а Дима нож над ней занёс. И над собой тоже. Одним словом – между.

– У-бий-ца, – проговорила она с презрением.

Дима отбросил нож, – он глухо стукнулся об пол и даже не лязгнул.

– А как ещё? Мне нужно личное пространство. Тебе, кстати, тоже. Мы не можем вместе – ты же видишь!

– Прекрасно вижу. – Ася своим взглядом словно бы хотела сказать ему что-то ещё. Дима это заметил и сказал ей то же самое, но словами:

– Ты меня достала! Я… я… я ненавижу тебя!

– Ах так!

Ася влепила ему пощёчину. Дима ответил тем же. Ася зажала ему нос фигой, Дима тоже. Ася стала его щекотать, – и огромное неповоротливое их тело резко навалилось на край хлипкого и дряхлого дивана, и все они – Ася, Дима, диван – с мучительным грохотом перевернулись.

Дима ржал придавлено. И вдруг, сквозь смех, он видит на полу два ножа: нос к носу лежат – друг на дружку смотрят и дышат злобно.

– Ты, Асечка, тоже убийца, получается! – продолжил хохотать он, не намереваясь вставать с живота.

Вдруг. Ключ в двери. Поворот. Шаг. Пакет опустился на пол.

Ася прошептала с ужасом:

– Соседка!

Эта несметных размеров бабища приближалась ужасно. Дима с Асей предпочли затаиться. Шаги близились: казалось, что умственно отсталый гигант решил поиграть в мяч и кидает его в одну точку. Соседка могучим движением откинула диван и увидела…

Тут Дима с Асей решили, что лежать к ней задом как-то неприлично, и – всё кряхтя, матерясь – перевернулись. Сели.

– Прости, – проговорила Ася, и только. Дима старался смотреть на потолок, а не на соседкин десятерной подбородок.

– Вы что – в первый раз, что ли? – добродушно бросила соседка и рассмеялась. – Ща! Устроим всё. Только валерьянку надо.

Соседка заставила их выпить кастрюлю валерьяны, дождалась, пока Дима с Асей уснут, и только тогда пошла на пудовых своих цыпочках к шкафу, достала из ящика ржавую, видавшую виды пилу, и…

Думаю, я не совру, если скажу, что Николай Пирогов подивился бы таланту милой нашей соседки. В анатомии я не разбираюсь, так что навряд ли сумею объяснить, каким образом операция проходила и как такое вообще возможно. Но чудо задалось. Дима с Асей снова оказались двумя разными людьми: по две руки, по две ноги.

Читатель спросит: почему их делить вообще пришлось? Соседка говорит, диван такими свойствами знаменит… Но что-то я не верю ей. В пилу и золотые руки – верю, но вот чтобы в диван…

Дима, как перестал быть человеком половинчатым, тут же был таков. Добрый час он бегал по улицам и орал. Вернулся домой, бухнулся в кровать, – лицом вниз, распластавшись, как морская звезда.

Проснулся Дима от Асиного звонка. Она подышала в трубку и сказала, что соскучилась. Дима почесал пятку и решил не врать:

– Я тоже.

И тут же вспомнил, что у Асиной соседки одна рука была как-то волосатее другой.