Довольно сложно описать атмосферу этой пластинки, не прибегая к таким словам, как «чудо» и «радость», которые, как ни странно, в некоторой мере ее принижают.

Что действительно было волнующим в плане текстов, так это то, что, импровизируя в студии, я смог найти слова, которые никогда бы не нашел, если бы сочинял песни у себя в кабинете, сидя за столом в одиночестве. Это было прекрасно.

Хорошо, тогда приведи пример строчки, которая могла быть придумана только таким образом.

Ну, самый очевидный пример – это, наверно, когда я снова и снова говорю-пою «And I love you» («И я люблю тебя») в песне «Spinning Song», а дальше «Peace will come» («Мир наступит»). Я бы никогда не смог записать что-то подобное на бумаге, но это, пожалуй, мой любимый момент на пластинке. Раньше эти фразы не смогли бы стать настоящей песней. Даже через миллион лет. Для них не нашлось бы места, а если бы и нашлось, вряд ли у меня хватило бы смелости или уверенности их спеть. Эти строки такие неожиданные и обнаженные.

Да, и они будто поются в духовном экстазе.

У этого альбома с самого начала была очень ясная поэтическая идея, которая во многом основывается на серии экстатических образов. Я видел альбом как череду очень наглядных взаимосвязанных картин. В буквальном смысле видел.

Хочешь сказать, что все это явилось в видении?

Я без конца представлял такую картину: человек стоит на берегу моря, а вокруг холмы объяты огнем, звери с воем носятся туда-сюда, морские твари выпрыгивают из океана, а вереница детских душ, кружась, возносится к солнцу. Это была дикая повторяющаяся галлюцинация, отчасти ужас, отчасти восторг, и она каким-то образом запечатлелась в моем воображении. Я лежал ночью в постели и видел нескончаемую вереницу этих образов.

Это было еще до того, как ты начал писать песни?

К тому времени я, может быть, и накидал несколько черновых текстов, но это точно было задолго до того, как мы начали записываться. Я рассказал об этом в длинном письме моему брату Тиму, с которым обычно не обсуждаю творческие идеи. Но я был так взволнован! Я сказал ему, что увидел будущий альбом и что он будет выстроен вокруг такого галлюцинаторного образа: обезумевшие животные в огне, мечущиеся по берегу, и темная сила под водой, полулевиафан-полуребенок, и дети, восходящие к солнцу. Он подумал, что это довольно забавно – знаешь, безумный размах всей этой сцены.

Итак, в студии ты, по сути, хотел описать или снова вызвать эти видения?

Да. Для меня эти образы стали настоящей отправной точкой, и они остались основой концепции альбома.

Интересно, что ты начал с образов, а не со слов, с визуального, а не написанного.

Похоже, некий образ, освещающий все вокруг, стал для меня в последнее время важнее, чем повествование. Чрезвычайно яркий одинокий образ в основе одной или даже нескольких песен.

И, вводя этот образ более чем в одной песне, ты как-то подсвечиваешь для слушателя свои поэтические задачи?

Да, ты точно подметил! Я считаю, что повторяющийся образ или серия образов, проходящих через песни и меняющих значение в зависимости от контекста, – важнейшая из причин, по которым этот альбом вызывает некое странное, сверхъестественное чувство. Оно похоже на дежавю, и как будто замысел выстраивается постепенно, по кирпичику. Песни словно говорят друг с другом. На самом деле в «Ghosteen» я стремился создать единое событие, которое рассматривалось бы с разных точек зрения. Однако у меня не совсем получилось.

Что это было за единое событие?

Я даже сам не уверен. Скорее, этот альбом подпитывается единым импульсом, и в песнях он ощущается по-разному. Я думаю о «Ghosteen» как об эпической истории, точкой отсчета которой стало конкретное событие, и мне очень трудно его описать. Это экстатическое, духовное признание, выросшее из обыденного.

Итак, нечто обычное, а не какое-то прозрение?

Да. И возможно, центральный образ статичен. Это фраза из «Spinning Song»: «Ты сидишь за кухонным столом и слушаешь радио». Эта фраза ничем не примечательна в плане образности. Но для меня все иначе, потому что именно такой я запомнил Сьюзи перед тем, как зазвонил телефон и нам сообщили, что погиб наш сын. Это банальный образ, но для меня он является запредельным, потому что это последнее нетронутое воспоминание о моей жене. По сути, «Ghosteen» зарождается в этот момент – момент мира, спокойствия, простоты, за минуту до того, как все рухнет. Это довольно сложно объяснить, но я думаю, довольно близко к тому.

В «Ghosteen» есть строчки, где образы настолько яркие и сновидческие, что кажется, будто вы передаете свои бессознательные мысли или сны. Или может быть, получили доступ к другой части вашего сознания?

Я рад, что мы заговорили об этом, поскольку для меня эти образы столь же загадочны, но именно они, ну, управляют мной как автором песен. Я уже говорил, что отчаянно яркие видения явились мне задолго до работы над «Ghosteen». Потом, когда начал писать дома, я увидел другие, более ясные картины: человек едет на машине сквозь огонь; перо, поднимающееся в воздухе; памятное время в новоорлеанском отеле, где мы со Сьюзи зачали наших детей; Иисус на руках матери; Левиафан движется под водой. Эти образы всё возникали, перекликаясь друг с другом, пока я писал. В моих записных книжках эти откровенные картины повторяются снова и снова: сбитые на дороге животные, поднимающиеся из собственной крови, три медведя, мать, стирающая одежду ребенка. Они стали каркасом, на котором держится весь альбом. Они повторяются на протяжении всей пластинки вместе с идеей блуждающего духа, Призрака, который переходит от образа к образу и от песни к песне, связывая их воедино. Для меня этот альбом стал воображаемым миром, где мог бы жить Артур.

Где, вероятно, ты мог бы вызвать его дух?

Ну, я думаю, что музыка и слова «Ghosteen» – это тот воображаемый мир, где дух Артура мог бы обрести пристанище или отдых.

Шон, эта идея настолько хрупка и сомнительна, насколько это вообще возможно, но лично я думаю, что его дух живет в этой работе. И не в переносном смысле, я имею это в виду буквально. Раньше я не озвучивал эту мысль, но чувствую, как он бродит из песни в песню.

То есть не в виде воображаемого персонажа? А гораздо более реального.

Нет, не в воображении. Буквально. Но это лишь шепот интуиции, и как идея все это легко распадается. Не знаю, мне сложно об этом говорить.

Могу тебя понять. Такие вещи, как «Sun Forest» и «Hollywood», кажутся мне песнями-снами.

Да, я понимаю, но не считаю их настолько сюрреалистичными, чтобы они подошли под определение «песня-сон». Даже в самых разрозненных образах скрыт четкий смысл. И в целом они представляют собой набор картин, тесно связанных друг с другом и составляющих некое «невиданное царство». Поэтому для меня крайне важно понять смысл того или иного образа.

То есть строчка или целая песня могут раскрыть свой смысл позже?

Да. Не всегда бывает так, что сперва рождается идея, потом образ. На самом деле часто происходит наоборот. Бывало так, что я пою написанную строчку – и вдруг меня настигает ее смысл. И я такой: «Ага! Так вот о чем это». Но это не значит, что я написал ее бездумно. Смысл всегда заложен в песне и лишь ждет, чтобы раскрыться.

Ты часто доверяешь фразе раскрыть свой смысл самой, рано или поздно?

Да. Так и есть.

В большей степени, чем когда пишешь песню на бумаге и фиксируешь ее в студии?

Да, в гораздо большей степени. И мне потребовалось много времени, чтобы до этого дойти и обрести уверенность. Требуется определенная убежденность, чтобы довериться фразе, которая, по сути, является образом, видением – прыжком наугад в невиданное царство. Я надеюсь, образ приведет меня к чему-то более откровенному или правдивому, чем буквальный смысл. Это вопрос веры. Интересно также, что часто, когда я сочиняю строку, которая, по сути, является образом, она что-то физически делает со мной для того, чтобы я ее записал, чтобы артикулировал этот образ. У меня возникает на нее физическая реакция, что означает ее важность в общей схеме.

Это влияет на тебя физически?

Да. Я понимаю, что фраза ценна, когда мое тело реагирует соответствующим образом. Это почти эротическое переживание – своего рода вспышка! При этом я могу даже не быть уверенным в том, что она значит, так что это действительно своего рода интуиция. В конце концов образ раскрывает свое значение, даже если там лишь эмоция. Важно, чтобы фраза вела себя именно так, чтобы она нащупывала свой смысл, потому что очень трудно раз за разом петь что-то, не имеющее эмоциональной ценности. Лживая фраза от многократного повторения, можно сказать, портится, правдивая же лишь становится весомее.

Так что, по сути, ты должен понимать более глубокий смысл строки или песни, прежде чем выпустить их в мир?

Да, иначе фальшивая, бессмысленная строка всегда будет подстерегать тебя, когда поешь ее на концерте. В такой момент на сцене я всегда думаю: «А вот и эта гребаная строчка!» Такое же чувство бывает, когда крадешь строку у кого-нибудь, а мы все так делаем время от времени. Или например, записываешь в блокнот чью-то фразу, посчитав ее классной, и она попадает в песню. Думаешь: «Изменю ее потом», но не делаешь этого. И теперь каждый раз, когда поешь эту песню, чувствуешь, как эта строчка подползает, словно диверсант! Это дико сбивает с толку. Таких мест у меня не очень много, но они есть, и они висят как проклятие.

Можешь привести хоть один пример песни, в которой есть такая строчка?

Дай подумать. На «Ghosteen» в песне «Fireflies» есть строчка: «Небо мгновенно заполнил свет». А сперва я написал: «Небо навылет ранит свет». Мне эта фраза чертовски понравилась, но что-то в ней смущало, и вдруг я понял, что взял ее из «Ночного неба со сквозными ранами» замечательного вьетнамского поэта Оушена Вуонга. На мгновение я подумал: «Это чертовски классная фраза, и, наверное, никто не заметит», но меня это встревожило, даже огорчило. Так что в самый последний момент я ее изменил. Авторы песен постоянно берут что-то у других, сознательно или нечаянно, – нужно быть очень бдительным. Если ты что-то подобное упустил, это может в итоге повлиять на твои отношения с собственной песней. Теперь она всегда будет таить в себе неправду.

Думаю, когда импровизируете, вы создаете пространство для бесчисленных возможностей, пусть даже совершенно случайных.

Да. Мне кажется, мои лучшие идеи – это случайности в контролируемом контексте. Можно назвать их неслучайными случайностями. Дело здесь в глубоком понимании того, что делаешь, и в то же время нужно позволить себе изрядную свободу – пусть фишки ложатся как угодно. Дело в подготовке, но также и в том, чтобы не мешать событиям происходить самим собой.

Бывает ли порой трудно при этом удержать первоначальный импульс или видение?

Ну, когда начинаешь импровизировать в студии, ты не очень-то уж контролируешь творческий процесс. На самом деле все почти наоборот: нужно как бы сдаться и просто позволить себе следовать тайным велениям песни. В некотором смысле именно неведение и отсутствие полного контроля и придает энергию. Для меня это просто прекрасно. Кажется, что, лишь открывшись, ты становишься выразителем чего-то нового, чего-то волшебного, сильного. Тем не менее для того, чтобы это волшебство проявилось, нужны определенные условия. Это не какая-то пара ребят, которые не знают, что делают, сидят просто так и фигачат. Мы с Уорреном – два человека, которые находятся в гармонии друг с другом, мы накопили немалый опыт импровизации и доверяем нашему совместному творческому процессу.

Кажется, что, если песни не рассказывают прямолинейную историю и больше основаны на образах, даже аллегориях, они становятся все более неясными по смыслу.

Да, но я никогда нарочно не делаю песню слишком сложной или вызывающей. «Ghosteen» – сложный альбом, но я не думаю, что он сложный в плане текстов. Образы в нем ясные и точные.

Прошлой ночью я перечитывал Стиви Смит – поэтессу, которую люблю больше всех на свете и к которой возвращаюсь уже много лет. Был период, когда она писала очень простые стихи, почти детские, но чаще всего я вообще не понимаю, что она имеет в виду. Однако именно эта тайна так тебя завораживает и волнует. Даже шокирует, столько там скрытой ярости. Тебя будто останавливают за шаг до понимания. Или скажем, за шаг до осознания. Это, пожалуй, лучшее определение.

«За шаг до осознания» – хорошо сказано.

Да, «шаг до осознания» мне тоже нравится. Знаешь, я надеюсь, что люди послушают песни и найдут строчку или куплет, которые неким образом откликнутся в них духовно или даже необъяснимо, мистически. Кажется, что песня иначе взаимодействует со слушателем, как будто мы вместе с ним только что постигли и ее саму, и скрытый в ней смысл. Возникает чувство открытия, всеобщее и объединяющее, которое создает возвышенные и ошеломительные отношения между артистом и слушателем. Я надеюсь, что происходит именно так.