Марина Болконская-Кондратьева

Поэт из города Тосно (Ленинградская область).

По профессии библиотекарь.

Основные темы творчества: любовная, философская, пейзажная лирика. С 2023 года публикуется на сайте «Стихи. ру». Номинант литературных премий «Поэт года» в номинации «Дебют» (2024) и «Наследие» (2025).

Осень

 
Облака проплывали в закатном тумане,
Чуть касаясь подолом берёзовых глав,
И беспечное лето в цветном сарафане
Нас манило к себе разноцветием трав.
 
 
Но нежданно пришла златокудрая осень
И деревья в багряный убор прибрала,
Затянула дождём неба сизую проседь,
Из пожухлой листвы себе косу сплела.
 
 
Осень-осень, зачем ты грозишь нам дождями?
Разве трудно нам дать пару солнечных дней?
Осень, сжалься хотя бы немного над нами,
Подари ты нам милости каплю своей.
 
 
Но не слышит нас осень, да ей и виднее.
Слишком много забот у хозяйки сейчас.
Ей бы надо собрать урожай поскорее,
Надо всюду успеть, ровно в срок, ровно в час.
 
 
А иначе никак, ведь зима на пороге —
Запрягает декабрь лихих скакунов.
Осень встретит его, поприветствует строго,
И уступит свой пост чародею снегов,
 
 
И уйдёт на покой. На пуховой перине
Будет спать до весны наш берёзовый лес,
Спать и видеть тот сон, ослепительно синий,
Как цветной лоскуток летних ярких небес.
 

Волчица

 
Ускользая из лона полночной и дикой природы,
Я ползу, припадая к промокшей и прелой траве,
Мне Луна улыбнётся лукавой улыбкой Свободы,
Но отчаянье снова прижмёт брюхом к влажной земле.
 
 
Для меня ты как идол, знакомый, но слишком уж чуждый,
Я узнала тебя, лишь вглядевшись несмело в глаза,
Только взгляд да касанье руки – вот что было мне нужно,
И твой оклик, что вмиг заглушила, нагрянув, гроза.
 
 
Я узнала тебя, и не стало вдруг прежней бродяги,
Что по лесу носилась поджарой и резвой стрелой.
Может, в жизни минувшей была я лохматой дворнягой,
Что тянулась, ласкаясь, за чьей-то надёжной рукой?
 
 
Посмотри на меня, может быть, ты узнаешь подругу?
Буду верно служить, буду тенью ложиться у ног.
Мы и так слишком долго неслись по проклятому кругу,
Каждый дик был, как волк, и, как волк, без конца одинок.
 
 
Забери меня в край бесконечного яркого солнца,
Я устала брести в одиночестве хмурой ночи.
Может, в сердце твоём этот скорбный призыв отзовётся?
Может, вспомнишь и примешь? Но нет, ты всё так же молчишь…
 
 
Слишком мрачен прищур моих глаз, мутно-жёлтых и диких,
Слишком страшен зубов беспощадный холодный оскал.
Стелет солнце по лесу лучей первобытные блики,
И стирается след, что ты тщетно и долго искал.
 
 
Ты уходишь, и я уж не вправе идти за тобою,
Разделяет нас грань бесконечных дорожных огней.
Ветер смолк, не успев потонуть в нескончаемом вое,
Что сорвался на хрип и затих… Может, так и верней?
 
 
Слишком холодно было смотреть в неуютные стёкла,
Слишком сладостным был Человека жестокий обман.
Ветер тихо вздохнул… По траве, что под ливнем намокла,
Я, хромая, опять ухожу в предрассветный туман.
 

Мраморные ангелы

 
Жизнь листает нас, словно страницы,
Льётся листьев поблекшая медь.
И у мраморных ангелов лица,
И у мраморных ангелов лица
Так печальны, и нет у них сил улететь.
 
 
Белый камень изрезали раны,
И огонь не коснётся их глаз,
Эти мраморные истуканы,
Эти мраморные истуканы,
Словно лёд, холодны и так сильно похожи на нас.
 
 
Этот лёд за грехи нам расплата,
За тот путь, что прошли до конца,
Так быть может, внутри этих статуй,
Так быть может, внутри этих статуй,
Как и в нас, глубоко всё же бьются живые сердца.
 
 
Ведь и мы не всегда были камнем,
Не всегда были так холодны,
Но клинок нашей чести расплавлен,
Душ колодец навеки отравлен,
И остался лишь прах сожалений и тяжкая ноша вины.
 
 
Та вина колет сердце как спица,
Эту боль невозможно терпеть.
…А у мраморных ангелов лица,
А у мраморных ангелов лица
Так бесстрастны, и нет у них сил улететь.
 

Давай с тобою просто помолчим

 
Давай с тобою просто помолчим,
Слова пусты, и в них так мало правды.
Сгорает ночь в мерцании свечи,
Неумолимо приближая завтра.
 
 
Мне хорошо с тобой наедине,
И не хочу я думать о грядущем,
Что ж, посиди со мною в тишине,
Проводим вместе день, почти минувший.
 
 
Я в твоей жизни буду лишь строкой,
Совсем короткой и одной из многих.
Проститься будет вовсе нелегко,
Но разойдутся всё равно дороги.
 
 
Я знаю, ты исчезнешь, словно дым,
Но это будет не сегодня – завтра.
Ну а пока… мы просто помолчим.
Не надо слов, ведь в них так мало правды.
 

Дарья Ботина

Родилась в городе на Неве. После окончания средней школы в 2018 году поступила в Санкт-Петербургский медицинский университет. Пишет в жанре психологического и мистического реализма.

Бунгало

Говорят, в ночь Всех Святых

мёртвые бродят по улицам и навещают живых.

А невинно убитые возвращаются

отомстить за свою смерть.

Ей не было и двадцати трёх. С гаитянского её имя звучало как Франческа Бове, что, признаться, было единственным её утешением. Нет, она не была безобразна. Её лицо не покрывали язвы от перенесённой оспы. Её эбеновая кожа была нежнее чёрных ирисов. Иными словами, боги были к ней благосклонны. Благосклонны были к ней и мужчины, среди которых встречалось немало белых богатых сеньоров, желавших дорого заплатить за ночь или две. В портовом городке, навроде Ле-Ке, к подобному привыкаешь. Но Франческа, дочь беглого каторжника и певички-креолки, не приняла ни единого гурда из рук мужчин, мечтавших купить её. Не потому, что была влюблена или оскорблена таким предложением. Она отказывала им по той же причине, по которой отказала и Алехандро.

Алехандро Телузо, рыбак из Фор-Либерте. У него своё судно и небольшая команда гаитянских парней. Утром они в море, вечером в кабаке. Цигарки по доллару за штуку и дешёвый портовый ром. Этот проклятый ром всегда горячил его кровь. Как-то раз он провёл несколько суток в тюрьме за разбитое стекло автомобиля. Новенький восьмицилиндровый «Альфа Ромео» и белый господин в щегольских брюках надолго запомнят эту ночь на Сан-Доминго. Вспоминая об этом, Алехандро хохотал, как чёрт. Впрочем, он им и был. Иногда она боялась его. И хотя в кармане Алехандро водились деньги, она не спешила запустить в него руку. Ни он, ни мигранты с больших островов не могли дать ей то, к чему её сердце отчаянно стремилось вот уже семь с половиной лет.

Южное побережье, сплошь усеянное иностранцами, было погребено среди крыш белоснежных одноэтажных бунгало, соревновавшихся между собой в роскоши. В девяти милях к востоку, где пальмы встречали прилив, в крохотном убежище у воды ютилось ещё одно бунгало. «Одинокие дюны». Так оно называлось. Жил в нём один старик. Поговаривали, что им был сам Хемингуэй. Но Франческа звала его просто Грэк. И каждый день с восьми до пяти она убиралась в его огромном доме. Спальня его, обставленная тяжёлой мебелью из палисандра, была выдержана в миссионерском стиле и внутри походила на каюту капитана. Да, именно капитана. А бунгало было его галеоном, с бессчётным количеством редких карт и книг, с которых Франческа то и дело смахивала пыль. Иногда на закате они подолгу беседовали. Кажется, в прошлом он служил где-то в Африке, не то в Судане, не то в Нигерии. И его бесчисленные рассказы всё чаще сводились к охоте за раненым буйволом и антилопой гну. Франческа любила эти рассказы. А Грэк любил, когда она улыбалась.

– И куда же пропало ваше ружьё? – рассмеялась Франческа, сидя на песке возле его шезлонга.

– Маленький дьявол стащил его.

– Этот мальчишка?

Грэк кивнул и вылил в бокал остатки джина.

– В другой раз вам обязательно повезёт, – вставая, заметила гаитянка.

Закат уже догорал, и только потухшее пламя, точно огненные языки пунша, разливалось по берегу.

– Фортуна не любит дураков, – бросил Грэк, пожимая плечами. – Но ты не дослушала…

Следы на песке лизнула зеленоватая волна. И он понял, что остался один. Запах ирисов от её волос ещё не успел рассеяться. Грэк ощущал себя счастливым. Уже давно в его жизни не было таких вечеров…

– Ночью на этом кладбище людей будет больше, чем на вечеринке белых в Порт-о-Пренсе! – это сказал Алехандро.

Ах, да. Алехандро. Он всё ещё здесь и, кажется, ещё влюблён в неё.

– Ты много пьёшь, – холодно процедила Франческа, не поворачивая головы.

– Я? Пью? – он рассмеялся.

Ещё немного – и он ударит её. Мысль взялась из ниоткуда.

– Зря ты так стараешься, – Алехандро качал головой. – Я-то тебя насквозь вижу. Этот твой господин уже отписал несколько тысяч фунтов баптистской церкви. Отец Гийом приберёт их к рукам.

– Он не посмеет.

– Он? Он такой же лицемер, как и ты. Одной рукой пишет проповеди, другой хлещет припрятанный под сутаной виски.

Глаза Франчески гневно сверкнули, рука Алехандро дрогнула. Он разбил бутылку.

– Дьявол, – выругался он, собирая осколки.

Бросив бармену несколько золотых, Франческа выскочила наружу, моментально окунувшись в пьянящую вереницу огней. Прогорклый дым кабака сменился дымом церковных свечей, которыми были устланы улицы от рынка до часовни на старом кладбище. Ночной воздух, пропитанный запахом мирры, возвещал канун Дня Всех Святых. Неприятный осадок от разговора с Алехандро ещё жёг её изнутри. Его слова, то, как он их произнёс. Так бросают в лицо упрёки продажной женщине, но разве она была такой? Нет. Ей не были нужны деньги Грэка. Её мечтой было бунгало. Ей всего-навсего хотелось вечерами наблюдать с террасы, как тонет раскалённое солнце и занимается ночь, опускаясь на дюны, точно робкий любовник. Алехандро этого не понять. Он циник и готов продать подороже. Даже её саму. Но бунгало! Бунгало навсегда избавило бы её от заурядной участи женщин, от бесконечных ворчливых любовников и скупых «друзей», имён которых порой и не вспомнишь. Нелепых, ненужных оправданий наутро перед собой. Оставь он это бунгало ей, она не стала бы сидеть сложа руки. Ведь не зря же он учил её рисовать и специально для неё приобрёл алжирские краски, которые стоили едва ли не целое состояние. Раз за разом Франческа писала дюны, прогнившие лодки и ленивое утро, плавно разлившееся по волнам. А он удивлялся, отчего её сюжеты повторяются. Но ведь нельзя же прожить лишь одно утро? Один закат или всего одну ночь? Она могла бы и дальше писать, ей легко давалась эта игра света. Её картины светились точно изнутри.

Размышляя в толпе, Франческа не сразу заметила, как один из пляшущих в маске не то оборотня, не то гомункула увязался следом за ней. Расталкивая прохожих, хунганов, созывающих духи умерших, и даже, кажется, их самих, Франческа ещё надеялась скрыться. Но она без труда узнала эти глаза и знала, чем всё кончится. Она бежала босиком. Босиком по мощёной тропе между хижин с соломенной крышей. Тропа сама вывела её к доку у пристани. Старый док, где Алехандро держал свою моторную лодку. Он не раздумывая затолкал её внутрь. Разрывая подол её платья, он был мертвецки пьян. Толпа снаружи что-то кричала, хунган читал молитвы.

– Они тебя не услышат.

– Тебя тоже.

Этого он ожидать не мог. Он и думать забыл, что потомки креолов всегда носят лезвие на повязке вокруг бедра. Крик его был скорее от испуга, нежели от боли. Нож вошёл глубоко, легко, как по маслу. Один белый как-то спросил Франческу, отчего именно этот нож используют для разделки рыбьих потрохов, ведь он такой маленький и короткий. Она улыбнулась, ответив, что всё дело в широком лезвии и плоском наконечнике ножен. Тело свалилось в воду, глухо ударившись о борт моторной лодки.

Она не помнила дорогу к дюнам. Не помнила, как упала к ногам Грэка, уже дожидавшегося её в плетёном шезлонге у костра. Не помнила, как рыдала, опустив голову ему на колени, и без конца повторяла:

– Он мёртв. Он мёртв. Он мёртв…

И только кровавые следы босых ног на песке были им немыми свидетелями.

Эту ночь они провели на берегу. Фаэтоны кружили, то и дело ныряя в залив. По глади воды растекались лиловые сумерки.

– Хочу обо всём забыть. Заснуть глубоко, как когда мы были детьми… Тебе снился рай когда-нибудь?

Это неожиданное обращение на ты заставило его улыбнуться.

– Рай? Нет, не думаю. В детстве я был бродягой. Сновал по рынку, срезал кошельки у зевак и воровал сигареты, – он рассмеялся, говоря, как старый добрый друг. – Я был куда прозаичнее.

– И ты ни о чём не мечтал?

– Отчего? Пара долларов для дела, не терпящего отлагательств, всегда найдётся.

Франческа вопросительно подняла на него глаза.

– И что же ты так сильно любил?

– Запускать мыльные пузыри.

Она рассмеялась.

– По вечерам я нередко сбегал. Взбирался на крышу старой ратуши, воображая, будто это Эмпайр-стейт-билдинг. Оттуда весь город был как на ладони, и…

Она прервала его рассказ:

– Что же мне делать, Грэк?

Глаза умоляюще следили за ним. Грэк тяжело вздохнул, виновато пожав плечами.

– Я ведь и сам ровесник того мальчишки, что пускал пузыри с крыш.

Она не помнила, как уснула. Только помнила, как его пальцы, загорелые от рыбалки и гребли, гладили её по голове. Убаюкивая. Как в детстве. Под утро спустился туман. Промозглый и зябкий. Он и разбудил её. Франческа вдруг почувствовала, как холодны руки Грэка. Всё было как всегда. Он спал в шезлонге. Она уснула подле него на песке, рядом открытая бутылка джина…

– Грэк, я не могу согреть твои руки. Грэк…

Он ей не ответил.

Осознание, как острый кинжал, пронзило её остриём. Волна прибывала. Фаэтоны кружили всё ниже. Их крики, словно крики сирен, ударялись о мокрые скалы. Франческа окинула берег невидящим взглядом, лишь на мгновение задержав его на бунгало. Старое бунгало с соломенной крышей. Каким одиноким, каким безжизненным казалось оно теперь. Как глупо. Как наивна она была, полагая, что сможет остаться здесь! А ведь она уже была счастлива все эти годы, даже не подозревая об этом.

– Вам придётся пройти с нами, – голос полицейского раздался над её головой.

Нет, она его не заметила. Как не заметила сирены патрульных машин. «Наверно, они нашли тело», – пронеслось у неё в голове. И Франческа облегчённо вздохнула.

«Я не должна надолго оставлять его одного», – взглянув на Грэка, улыбнулась гаитянка.

– Вы позволите проститься с ним?

Полицейский колебался…

– Не бойтесь, я не убегу.

Сержант нехотя кивнул.

– Помнишь, – взяв в ладони его лицо, прошептала Франческа, – ты говорил, что в Тихом океане есть остров, которого нет на картах? Кажется, я знаю к нему дорогу…

Кровь Алехандро омыла морская пена. Губы Грэка были холодными, как креольский нож в её руке. Она ещё долго ощущала их солёный привкус.

Когда сержант вернулся, было уже поздно. Никому из них нельзя было помочь. Только рыбакам в бамбуковых каноэ ничего невозможно было разобрать. Проплывая бухту, они, как прежде, различили на берегу седовласого старика и маленькую гаитянку у его ног.

С тех пор прошло много лет. Бунгало пришло в упадок и поросло слоновой травой. Но всякий раз, когда дорога от ратуши до старого кладбища погружается в море свечей, в толпе нередко можно разглядеть призрака в маске и мужчину пятидесяти лет, за которым неспешно следует тень маленькой прекрасной креолки.