В то огневое лето боги
Забыли землю, и она,
Теряя разум в этом смоге,
Страдала больше от изжоги,
Хирела, сохла, и в итоге
Была почти обречена.
А облака, всегда докучны,
Нечасто баловали свод
И были немощны и штучны,
А не решительны и тучны,
И все твердили ненаучно:
«Такой уж год, такой уж год…»
И вот одно из этих редких
Небесных зданий за рекой
То растревожит громом ветки,
То подметет листву в беседке,
То постучит в окно к соседке
Корявой яблочной рукой.
Который час без толку длится
Сухая, нервная гроза,
И туча скалится и злится,
А ей излиться бы, излиться,
Чтоб с неба падала водица,
И пили колос и лоза.
Но за рекою стало тише,
Гроза уходит на восток,
Недвижный лес почти не дышит,
Слегка потрескивают крыши,
И только радугу колышет
Сухое марево дорог…
Пахнет морем апрель, пахнет сыростью, негой и тленом,
Пахнет медом, ванилью, кофейней и жженой листвой,
Ты мне пишешь стихи, ты рисуешь их бритвой по венам,
Ты сверяешь их с ветром балтийским и талой водой.
Лишь вчера ты мне был по поэзии названным братом,
А сегодня Мария Селеста дрейфует в морях.
Это влажное небо в ладонях во всем виновато:
В том, что бегство мое – сорок восемь морей до тебя.
Я мечтаю о Питере так, как о хлебе в блокаду,
Как о мире во время бомбежек под траур сирен.
Только ты не люби меня, слышишь, Вергилий, не надо –
Не бессмертны стихи, ну а тело – тем более тлен.
24 – 04 – 2015
Пред тобой нагая стою –
Это ли не Спас на Крови? –
Я с тобой во сне говорю
Сотнями стихов о любви.
Душу оголив добела,
Белою тоской кану в ночь.
Ночью я любовь родила
В муках как внебрачную дочь.
Нищую меня прогонял,
Проклинал, публично смеясь.
Многими меня заменял,
Разменяв безумье на страсть.
Только ангел в трубы трубит,
Только небо стало светлей,
Светлячок в тебе не убит,
Светлячок во мне все сильней.
Снова нам вести менуэт,
Снова опьянен ты не мной.
Сотни лет пройдут, сотни лет
Тропами любови земной.
15-05-2015
Грузовик проедет – и не видно солнца.
Марево укроет полдень в тополях.
И пылит дорога вдаль до горизонта.
И цветет гречихой курская земля.
В песенной сторонке синеглазых много.
Расплескалась в душах поднебесья синь.
Лето. Полдень. Детство. Дальняя дорога.
Колдовские травы. Лебеда-полынь.
В Солнцевском районе вправду много солнца.
За селом Орлянка нежная заря.
Вспыхнет ненадолго низкое оконце.
Ночью за рекою огоньки горят.
Есть одна деревня. Есть село такое…
Может, и сегодня помнят там меня?
Только справлюсь с жизнью, разберусь с судьбою –
Все хочу вернуться. Много лет подряд.
Завари мне, мама, колдовские травы.
Там, где у дороги дом родной стоял,
Лебедой-полынью, горькою отравой,
Поросла бурьяном рана пустыря.
Нищая церквушка. Старая ограда.
Заросли сирени пеною кипят.
Позабыты-брошены две могилки рядом.
Где-то в поднебесье высоко летят.
Схоронили бабушку. Старика забрали.
Все хотел вернуться, да не довелось.
Горевал он молча, тихий и печальный.
…А вернуться только мертвому пришлось.
Ивами расплачется сторона заветная.
Всполыхнет зарницами да прольется в синь.
Две могилки. Родина. Песенка не спетая.
…Вот она какая, лебеда-полынь.
1996
(Terra sacrum incognita)
Гиперборейский синий небосклон
Звенит прозрачным колоколом слова.
Тишайший день сияньем опьянён,
И горы смотрят строго и сурово.
И золотым проходит косяком
Большой сентябрь по городам и весям,
И кажется, что Кто-то в поднебесье
Идёт по райским травам босиком.
Огнём лазурным небеса горят,
Взимая с гор тяжёлые налоги,
Пока быки, неспешные, как боги,
Тяжёлыми губами шевелят.
Рука Творца из глины лепит верно
Небесный свод, свободна и легка,
И жизнь горит, как серебро на черни,
Как острый край булатного клинка.
История сложна, как теорема.
Не доказать, куда ушли отцы –
Бойцы в кольчугах и высоких шлемах,
Жрецы и тороватые купцы.
Нас время учит слепотой и спесью
Отцовских лиц в толпе не находить,
Не помнить в уравненье неизвестных,
Как алгебру, историю учить.
Как тяжело поднять у века веки!
Как тяжело взглянуть судьбе в глаза!
Как тяжелы иссушенные реки
И каменные, злые небеса!
Ведь вечностью беременное время –
Не враг для человека и не друг,
Но память – Божий дар, проклятье, бремя, –
Изогнута, как ассирийский лук.
Раскол времён – все круче, все суровей.
Ушли в века пророки, короли.
Звучит в текучей лаве львиной крови
Разверстый рык прожорливой земли.
Век львиной хваткой держит лучших, первых,
И ни одна звезда не говорит,
Но во Всемирной паутине нервов
Любая нить трепещет и горит.
Пусть клинописные следы стыдливо
Сменяются петитом тонких книг!
Предстанет нам в обратной перспективе
Минувших лет иконный строгий лик,
Ковчег продолжит путь по небосводу,
Опустит в небо мастер свой отвес
И станет ясной вечному народу
Несложная механика небес.
Но всё-таки – и нам открыта высь!
А если счастья нет – то и не надо.
Ведь новый, неизвестный людям смысл
Вторгается в подстрочник звездопада.
Сверкает осень. Ширится распад.
И ветер с гор шуршит листвою рьяно.
И листья, как рапсоды, шелестят
На языке неведомом и странном.
Рассвет пылает шапкою на воре.
Ледник сверкает на святой горе.
Процвёл на радость разуму и взору
Потоп большого солнца на заре.
Звучит в огромном небе зорькой ранней
Не плач, не смех, не лепет и не крик,
И в нежной влаге птичьих восклицаний
Плывёт новорождённый материк.
Эти стихи были приурочены к благотворительному вечеру в честь 70-летия Победы над фашизмом.
Организатором вечера выступила инициативная группа волонтеров, представляющих движение «CYPRUS FOR DONBASS».
Посвящается светлой памяти брата моей близкой подруги, проживающей на Кипре.
Все имена и события реальны.
https://www.youtube.com/watch?v=XZZHISSfHv4
Мы знаем, Миша, дед твой брал Берлин.
Григорий Квашин
Фашистам не отдал своей земли,
Точнее – нашей!
Он за блокадный Питер отомстил,
За голод Вали –
Жены, шептавшей из последних сил –
Есть Бог и Сталин!
Потом семью забросила судьба
В Донбасс советский.
И карапузом ты гонял собак
В дворах Донецка.
Ты ветеранов в мае поздравлял,
Хоть рос задирой.
И в школьном хоре белым журавлям
Ты пел о мире.
Шли годы. Было все, как у людей.
Родил дочурку.
Читал ей про гусей и лебедей,
Про Сивку-Бурку.
Мечтал, любил, работал и не ждал
К себе нацистов.
Но стал ты проклинающим майдан
Сепаратистом.
Стал ненавистным хунте москалем,
Стал колорадом.
Лишь потому, что не пустил в свой дом
Фашистских гадов.
Фамилию свою не посрамил
И пал героем.
Пусть дочка журавлям поет про мир,
Ей хватит горя.
Не вспомнить поименно всех ребят…..
И ты не слышишь.
Мы празднуем Победу без тебя…
Прости нас, Миша….
Наш мир стоит на трёх китах,
трёх горемыках:
Авось, Небось… а что не так,
то – Накось-Выкусь.
Защитой служат и мечом
им две награды:
«А мы при чём? Мы не при чём!»
и «нафиг надо?!»
На грани фола, повелось,
по краю стыка
мудрит Авось, творит Небось,
итожит Выкусь.
Хоть эта троица свята́,
но мир, однакось,
воспринимает всё не так,
а сикось-накось.
Им привезёт Япона-мать
блошачье тело,
а им блоху перековать –
святое дело.
От неча делать – натянуть
на небо – нёбо,
Потом подзуживать начнуть:
«Пляши, амёба».
Всех инструментов, что ни то:
четыре – восемь:
топор, лучина, молоток
и ёксель-моксель.
Но если станут донимать
их вурдалаки,
они побьют Япону-мать
и иже… паки…
На это царство не ходи –
они без спеси,
один за всех, все как один
тебе навесят.
А если стукнешь одного
куда попало,
все призывают Божество:
«О, Ёлы-Палы!»
И Елы-Палы сквозь метель
спешит к народу….
И будет всё, как ты хотелъ!
И…
С Новым Годом!!!!
08.12.2015
В нашей жизни мы актеры…
То статисты, то солисты…
Лесть завистливого хора…
Шквалы бешеного свиста…
То слепят до слез софиты,
То во мраке закулисном
Отмутузят шито-крыто,
А потом велят на бис нам
Выходить. По центру сцены
Розы (или помидоры),
И зевают откровенно
В погребах своих суфлеры.
На подмостки вышел Гамлет
(чей: Шекспира? Пастернака?).
Тишина ли, гул ли, гам ли –
Равнодушно одинаков,
Одинок однообразный
Разговор с самим собою.
Шпага вынута напрасно.
В ножны вложена без боя.
Лицедеи лицемерят.
Лицемеры лицезреют
Лицедеев и, как змеи,
То шипят, то жалят в шею,
Целят в горла оголенность,
Прямо в яблоко гортани…
Ложь и фальшь определенно
Изо ртов произрастают.
Все напрасно. Все никчемно.
Все бессмысленно и пусто.
Не видать души свеченья,
Не услышать стука пульса.
Все при жизни омертвело.
Не стремленье, а влаченье
Через сцену жизни тела
В безобразном облаченье.
…Но однажды оказалось,
Что стремленья стержень стёрся,
И под тёмным взором зала
Вдруг закончилось актёрство.
Первый заморозок, утром
Воздух свеж и чист,
Лист подернут перламутром,
Отсыревший – льдист.
Рано днем, на переходе
Кратком на тепло,
Станут, радуясь свободе,
Листья на крыло.
Тихо, с ветками, оттаяв,
Разрывают связь,
И, судьбы своей не зная,
Падают, кружась.
Еле слышен тихий шорох –
Их, сквозь веток сеть,
Опадающих, неспорых,
Ждет земная твердь.
И к снегам и зимней стуже
Попадают в плен,
И свои тела и души
Отдают земле.
В невысоких волнах
При ущербной луне
Одинокий монах
На дырявом челне.
В зыбкой серой среде
Предрассветных небес
Частоколом в воде
Отражается лес.
Не уловит сова
Даже всплеска весла:
Мысли, звуки, слова, –
Всё река унесла.
Время – вязкий туман,
Вера – розовый свет…
Дрёмы сладкий обман…
Инок.
Бог.
И рассвет.
О проекте
О подписке