А тогда, видя его горе, она и сама болела сильнее прежнего. Часами не приходя в себя, бесцельно роясь в помутнённом своём сознании, она лежала пластом в кровати и рассматривала белый потолок и метущиеся по нему тени. Какой-то скрежет или гомон доносился, бывало, до её слуха, но сразу умирал, а она беспокоилась, чего-то боясь, начиная ворочаться и стонать. Затем – мрак опрокинутой ночи, тоска, жар и опять белизна. Изредка лицо зятя возникало над подушкой, она видела его грустный и в то же время какой-то обнадёживающий взгляд. Интуитивно ощущая его близость, вдвойне родного существа, она тянула к нему руки, отдавая на то последние свои силы. Он беззвучно шевелил губами, прося её о чем-либо или уговаривая; через малую часть разделяющего их пространства она еле улавливала его мягкий тон, ни с чем не сравнимую силу характера и успокаивалась, веря в надёжность этого человека, последнюю опору в её жизни.

Совсем нечасто она вставала и, шатаясь, еле доходила до туалета, обратно её уже надо было приводить. Изнемогая от усталости, она опять ложилась в постель и забывалась долгими часами тревожного сна.

Зять был всё время рядом. Он ухаживал за ней как мог, кормил, стирал бельё, и в минуты возвращающегося к ней сознания старуха была бесконечно благодарна ему за поддержку, провожая осанистую фигуру задумчивым взглядом и неизменно возвращаясь в памяти к его жене, утопая в обилии выступающей из глубины глазниц влаги, которая застилала и мысли, и комнату, и всё вокруг. Когда он уходил, она натужно всхлипывала, давая волю слезам, однако ей не становилось от этого легче. Она замолкала вдруг, с удивлением обнаружив, что прорвавшееся наружу рыдание мучает её ещё больше, и затихала в пучине скорби уже до следующего раза, пока новая волна большого горя не срывала с её уст не менее продолжительный и не менее трогающий за самое живое стон.

Неизвестно, сколько она не видела внука. После случившегося он куда-то делся и почти не появлялся перед ней. Потом она узнала, что его отправили на время пожить к родственникам, там у него была другая бабушка, такая же добрая, заботливая, и, скорее всего, ему там было хорошо. Она вспоминала его даже в забытьи, но никогда не спрашивала о нём, боясь услышать тягчайшую для себя новость, что и его надолго потеряла, что они увидятся теперь нескоро.

Она лежала, среди полной тишины узнавая шаркающую поступь зятя, угадывая, куда он движется, и как-то с особым волнением стала отмечать тот момент, когда шаги приближались к её комнате и открывалась дверь. Кроме него, в доме, как правило, никого не было. По мере того как она приходила в себя, оторванность от жизни, недостаток общения томили её измученную душу. Наплакавшись, она невольно вспоминала о своём существовании, о зяте и почти с нетерпением уже ждала, когда он придёт.

Однажды ожидание продлилось слишком долго. Она пролила море слёз, перелистала в голове всё своё прошлое, но вдруг отчётливо ощутила, что растянувшийся в квартире покой уже который час не нарушается никаким шорохом. Это неприятно поразило её. Она повертела головой: в комнате было пустынно и чисто, даже склянки с лекарствами и кружки на столе были расставлены чинным строем. С тревогой ещё пугающей её гипотетической беды она обострила до пределов возможного своё внимание и несколько минут вслушивалась в едва доносившиеся до её слуха посторонние звуки. Ей вдруг представилось, что её бросили навсегда, и то, что совсем недавно, убитой несчастьем, ей было безразлично, теперь одолевало невиданным страхом, коварно подбирающимся из-за угла, чтобы нанести ей свой последний, самый жестокий удар. Она заворочалась, скрип кровати с гулом разнёсся по комнате. Он резанул слух, будто в мертвецкой, совершенно посторонними аккордами, нарушающими ритуальный величественный обряд. Ей стало жутко, тело обуяла нервная дрожь, она попробовала что-нибудь сказать, но язык еле ворочался, слова не получались, а вместо них выходил жалкий противный лепет.

Она пролежала ещё какое-то время, всё же надеясь, что кто-нибудь появится. Однако в квартире по-прежнему было тихо, будто она была погружена в мрачную бескрайнюю бездну. Наконец, не вытерпев, уже не в силах выносить бездействие, она выбралась с трудом из-под одеяла, села и просунула ноги в глубокие мягкие тапочки. Как только она поднялась, тело заходило ходуном и стены в глазах поехали по кругу. Её замутило, после жаркой постели кожу обдало лёгким холодком. Она схватилась за спинку стула и вынуждена была навалиться на него, пока бездействовавшие долгое время мышцы не привыкли к тяжести тела. Мало-помалу она всё же одолела слабость и тихонько выглянула в коридор.

Там была другая тишина – какая-то звенящая, с отчётливым беспокойным отголоском, который обычно остаётся в доме после ухода шумных гостей. У неё кольнуло сердце, на глаза опять навернулись слёзы. Она вышла за дверь и припала к стене, которая обдала её уже ледяным холодом. Глухая к стонам и мольбам, каменная верзила, сведённая перекрытиями наверху, томила напоминанием мрачного склепа, словно поджидающего, когда набьют трупами его ненасытную утробу, захлопнут крышку и задвинут на ней тяжёлый засов. Ей захотелось услышать сейчас хоть какой-нибудь звук, ощутить хоть какое-то движение, чтобы почувствовать себя живым человеком, а не заброшенной старой каргой, давно ступившей одной ногой в могилу, но не расставшейся ещё со своей измученной плотью.

Неожиданно с лестницы донеслись шаги. Нет, это был не он, она сразу поняла, но всё же в надежде смотрела на входную дверь, желая услышать бряцание ключа, увидеть хоть чьё-нибудь знакомое лицо. Кто-то потоптался чуть-чуть на площадке, и потом шаги застучали дальше. Мимо.

Она стояла у стены, удручённая, опустив голову, и не знала, как быть дальше. Из кухни пробивался бледный свет, она тихонько пошла туда по скрипящему полу, с надеждой заглядывая вперёд, и, добравшись до места, не сразу сообразила, в чём дело.

Он сидел, сложив на столе руки и опустив на них голову. Лица его она не видела. Он уткнулся вниз, не шевелясь, и то ли спал, то ли думал о чём-то тяжёлом. Сама поза его выражала непомерную усталость, печаль, которая носится всегда в воздухе и наваливается сразу, как только дашь ей ненадолго пристанища. Ни одним движением не выдавал он жизни, точно и не дышал вовсе. Она неслышно подсела рядом и не стала беспокоить его сон, потому что решила, что видится ему сейчас прекрасная страна, где он, она, все они вместе, где свежий ветер, яркий свет, где много музыки, любви и смеха. Пусть подольше продлится это очарование.

Размечтавшись, она не заметила, как положила ему руку на плечо, и тогда он поднял голову. Утомлённый, потерянный взгляд скользнул в её сторону, он не удивился. Можно было подумать, что её здесь не было, буквально прозрачная её душа парила в воздухе, являясь для него невидимой. Однако вопреки этому он ей улыбнулся, и теперь уже с печально-добрым, трогательным видом смотрел на неё в некой растерянности, переживая боль утраты и оставаясь для неё всё тем единственным причалом, неколебимую стойкость которого она не раз ощущала в эти последние дни. Она благодарила и жалела его, она ощущала ту тяжесть и заботы, которые судьба взвалила на его плечи, и уже хотела думать о будущем, уже помогала ему мысленно во всём. Она была несказанно рада, что ещё что-то осталось, через призму горькой тоски своей она старалась крепиться, понимая, сколь неприятна может оказаться для него её постоянная плаксивость.