Детство

Детство часто держит в своих слабых пальцах истину, которую не могут удержать взрослые люди своими мужественными руками и открытие которой составляет гордость позднейших лет.

Джон Рёскин

Вера Василевская

Зимой Леночка должна была родить. Тоня (Антонина Ивановна, подруга В. Василевской. – Ю.П.) приехала сказать нам, что если никто из нас не решается пока на крещение, то хорошо было бы сначала крестить ребёнка, который родится у Леночки. Мы обе с радостью приняли это предложение. Таким образом, вопрос о крещении Алика был решён задолго до его рождения по указанию и благословению о. Серафима^[5]. Незадолго до родов Леночки я получила письмо, в котором мне поручалось передать ей, чтобы она была спокойна в предстоящих ей испытаниях, надеясь на милосердие Божие и Покров Божией Матери.

После рождения Алика о. Серафим прислал письмо, в котором давал Леночке указание о том, чтобы во время кормления ребёнка она непременно читала три раза «Отче наш», три раза «Богородицу» и один раз «Верую». Он считал необходимым начинать духовное воспитание с самого рождения.

Бабушка наша и другие родственники настаивали на совершении ветхозаветного обряда над ребёнком, но Леночка протестовала. Пришлось просить Тоню специально поехать к о. Серафиму спросить, как поступить. Ссылаясь на слова апостола Павла, о. Серафим благословил уступить в этом вопросе.

Крещение Алика и Леночки было назначено на 3 сентября 1935 года. Я поехала провожать их на вокзал. Странное чувство овладело мною: тревога и неизвестность сочетались с чувством радости от того, что должно совершиться. На вокзале я сказала Тоне: «Я ничего и никого не знаю, но во всём доверяюсь тебе». «Можешь быть спокойна, – ответила она, – но если хочешь, поезжай с нами». Этого я не могла сделать!.. После крещения сестра стала ещё чаще ходить в церковь, а я чаще по вечерам оставалась с Аликом. Он, казалось мне, всегда всё понимал. Иногда Алик снимал с себя крест, надевал на меня и улыбался.

Отец Серафим большое внимание уделял вопросам воспитания и часто давал мне различные советы. Я гуляла с Аликом, посвящая этому почти всё своё свободное время. Батюшка придавал этим прогулкам большое значение. «Не надо много говорить с ним. Если он будет задавать вопросы, надо ответить, но если он тихо играет, читайте Иисусову молитву, а если это будет трудно, то “Господи, помилуй”. Тогда душа его будет укрепляться». В качестве примера воспитательницы батюшка приводил няню Пушкина, Арину Родионовну. Занятая своим вязанием, она не оставляла молитвы, и он чувствовал это даже когда был уже взрослым и жил с ней в разлуке, что отразилось в его стихотворении «К няне».

Алик рос чутким ребёнком, и мы с Леночкой часто делились с ним своими переживаниями, забывая о его возрасте. Так, Леночка ещё в Малоярославце рассказала ему о своей беременности. Он по-своему пережил это известие и находился в состоянии напряжённого ожидания. Ребёнок, который ещё не родился, представлялся ему каким-то таинственным незнакомцем, упоминание о котором внушало ему страх. Когда для будущего ребёнка купили одеяло и другие вещи, Алик боялся зайти в комнату или обходил эти вещи на большом расстоянии. Когда я рассказала обо всём этом батюшке, он был очень недоволен: «Не следовало заранее говорить ему ничего. Ожидание в течение полугода трудно и для взрослого, а не только для такого маленького ребёнка. Разве можно было держать его в таком напряжении? Только после того как ребёнок родился, надо было сказать Алику: “Бог послал тебе брата”, и у него было бы легко на душе».

Однажды Леночка попросила батюшку разрешить сводить сына в церковь, чтобы показать ему благолепие храма. Батюшка благословил, но Алик чувствовал себя там нехорошо. «Поедем лучше к Дедушке (так он называл архимандрита Серафима. – Ю.П.) или в Лосинку», – просил он. Когда об этом рассказали, батюшка сказал: «Если он чувствует это и разбирается, то и не надо водить его теперь в церковь».

До пяти лет Алик причащался совершенно спокойно, но к этому возрасту он почему-то начал сильно волноваться перед Причастием. Тогда батюшка решил, что настало время систематически знакомить его с содержанием Священного Писания, так как он уже в состоянии отнестись ко всему сознательно. Так как ни я, ни Леночка не решались взять это на себя, батюшка поручил это дело Марусе (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.) – одному из самых близких нам людей, которая прекрасно справилась с этой задачей. Батюшка не разрешал водить Алика в театр или в кино до десятилетнего возраста. «Если вы хотите доставить ему удовольствие, лучше купите ему игрушку», – говорил он.

Батюшка выразил желание сам исповедовать Алика в первый раз, хотя тому не было ещё семи лет (он, очевидно, знал, что не доживёт до того времени, когда Алику исполнится семь). После своей первой исповеди Алик так передавал свои впечатления: «Я чувствовал себя с Дедушкой так, как будто я был на небе у Бога, и в то же время он говорил со мной так просто, как мы между собой разговариваем».

О. Пётр Шипков^[6] глубоко уважал матушку (схиигуменью Марию^[7]. – Ю.П.). Незадолго до своего ареста он приехал к ней и со слезами просил принять его духовных детей, когда он будет далеко. «Уж моих-то вы примите», – говорил о. Пётр. Узнав о том, что Алик (тогда ещё школьник) сблизился с матушкой и проводит у неё каникулы, о. Пётр писал: «Я очень рад, что Алик познакомился с матушкой. Где бы он ни был, знакомство с человеком такого высокого устроения будет полезно ему на всю жизнь. Таких людей становится всё меньше, а может быть, больше их и совсем не будет».

Матушка очень любила всю семью Меней. Бывало, увидит Алика в окошко и кричит: «Девчонки! Открывайте скорее дверь! Наш отец архимандрит к нам бежит». Так она его шутливо называла. Однажды она его спросила: «Кем ты хочешь быть?» Он быстро ответил: «Доктором? Нет. Инженером? Нет. Художником? Нет». Подумал и сказал: «Священником».

Марианна Вехова

Вера Яковлевна, двоюродная сестра Елены Семёновны Мень, очень мучилась проблемой, не будет ли её крещение предательством веры отцов и дедов – иудаизма. Вера Яковлевна любила Христа, но не решалась стать членом православной церкви.

Однажды Елена Семёновна с восьмимесячным Аликом на руках стояла в комнате, и вот входит Вера Яковлевна и начинает говорить о своих сомнениях. Вдруг Алик запрыгал на руках у матери, засмеялся и стал дёргать крестик у неё на шее. Она поняла, что он не просто так его теребит, что у него какая-то цель и надо дать крестик ему в руки. Она сняла и дала ему крестик. Он расправил цепочку и потянулся к Вере. Она подошла ближе, он надел на неё крестик и радостно заулыбался.

– Ну вот, все сомнения разрешил! – сказала растроганная Вера. – Он меня благословил, и я послушаюсь.

Священник Виктор Григоренко

Как рано он начал рисовать? Что его интересовало? Есть рисунок, на котором в три или четыре года маленький Алик изобразил евхаристическую чашу. Что его сверстники рисовали? Наверняка это были танки, самолёты или ещё что-то подобное.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)

Когда я в первый раз увидела его родных и его самого, ему было только восемь лет. Пришёл он вместе со своей мамой и тётей. Это был очень красивый мальчик. Я помню, как он присел на корточки в углу и смотрел на всё широко раскрытыми глазами, как будто вбирал в себя всю атмосферу этого маленького домика, всю таинственную и удивительную жизнь, которой он был пропитан. Впоследствии, когда подрос, он часто беседовал с матушкой, и так долго, что пожилые монахини удивлялись, как может матушка часами разговаривать с ребёнком.

Прасковья Иванова

Была дивная осень. Сентябрь 1935 года. Золотая такая, как писал Пушкин: «Очей очарованье…» Я жила в Загорске со своими тётушками Прасковьей Ивановной и Ксенией Ивановной. (Прасковья была монахиня Никодима, а Ксения – монахиня Сусанна). Это были родные сёстры моего отца Матвея Ивановича, который умер очень рано, когда мне было три месяца. Мама вышла замуж второй раз, а я осталась жить со своими родными тётками. Некоторое время, в раннем детстве, я жила с бабушкой. Меня несколько раз брали жить в мамину новую семью, но я убегала обратно и хотела жить только с тётей Пашей и тётей Ксенией. Мы жили на улице Пархоменко, 29, она и сейчас так называется. Вместе с нами тайно жил архимандрит Серафим (Батюков). И вот, однажды мне сказали, что завтра надо натаскать воды, так как будут крестины. Батюшка Серафим будет крестить молодую мать и младенца в один день.

Как это было? Вот как. Мне было семнадцать лет, и надо было сначала наносить сорок вёдер воды в кадку (чин такой был у нас). Воду надо было носить из ключа, с другой стороны оврага, перейдя через речку Гончура. Я сама сделала ступеньки в земле от самой калитки до речки. Весь день накануне крещения я носила воду. Кадка стояла внутри дома, её, пустую, перекатили в комнату батюшки.

Приехали Леночка с Аликом и Тоня (подруга Верочки Антонина Ивановна). Батюшка их очень ждал, волновался. Алика крестил первого. Двери в обе комнаты были открыты, все иконы смотрели на Алика, везде горели свечи и лампадки. Мы очень старались всё украсить по-праздничному ко дню крестин. Когда о. Серафим погружал Алика в воду, то появилось необыкновенное благоухание. Все замерли, потому что это не был запах ни цветов, ни сада, а какой-то другой, особенный (духами тогда никто из нас не пользовался). Отец Серафим помолился и сказал: «Великий человек будет».

После крещения Алика завернули и дали мне на руки, чтоб я гуляла с ним в саду, пока крестят Леночку. Крёстным отцом был сам батюшка Серафим, а крёстной матерью, кажется, Тоня, Антонина Ивановна. Я вышла в сад с Аликом на руках. У нас был сплошной забор, а по бокам простой штакетник, и через него было видно, что в саду делается. И я очень боялась, что меня увидят с ребёнком на руках и начнут спрашивать, откуда ребёнок, ведь у нас жили только две мои тётушки и я (про отца Серафима никто не знал). Вот так, со страхом, я гуляла с Аликом по саду.

После крестин был простой обед и чай, пришло несколько человек, вместе со всеми нами было двенадцать человек. Леночка с Аликом в этот же день уехали, и Тоня тоже уехала с ними. Меня поразило необыкновенное лицо Леночки после крещения. Оно было как ангельское.

После крещения Леночка с Аликом часто к нам приезжали, но особенно часто стали бывать во время войны, когда о. Серафим благословил Леночку с детьми переехать из Москвы в Загорск. Батюшка сказал так: «Преподобный Сергий сохранит всех вас». Сначала они жили у моей старшей сестры Фаины, у неё муж погиб на фронте и тоже было двое детей. В это время Леночка имела возможность ходить к нам часто. Потом Леночка с детьми перебралась на Кустарную улицу, где жила монахиня Мария.

Анна Корнилова

Итак, Леночка и Верочка, Алик и Павлик и отец мальчиков Владимир Григорьевич – дружное и тёплое семейство. Чтобы Павлик, тогда ещё совсем маленький, не потерялся и знал свой адрес, Алик придумал для него стихотворение:

 
Вас запомнить очень просим:
Дом наш – номер тридцать восемь,
И четырнадцать – квартира,
В ней найдёте бригадира.
 

Почему именно «бригадира», так навсегда и осталось загадкой. Как остался загадкой и «неудачник-мышелов». Когда, бывало, засидевшись у тёти Леночки, мы уходили домой с чёрного хода (в Москве в войну все ходили с чёрного хода), то Павлик из светлого пятна двери напутственно возглашал: «До свидания! Будь здоров, неудачник-мышелов».

Семейное предание сохранило историю о том, как прабабушка Алика, ещё задолго до его рождения, получила некое предзнаменование. Однажды, когда она тяжело заболела и рекомендации врачей не приносили никакого облегчения, ей посоветовали обратиться за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому. Тот, увидев пришедшую к нему женщину, сказал: «Я знаю, что вы некрещёная, но в потомстве вашем будет большой христианский праведник».

Здоровье о. Серафима Батюкова было сильно подорвано. Он заболел и, предчувствуя кончину, благословил Леночку, Верочку и Алика образом Богоматери «Всех скорбящих радосте», а Павлика – «Нечаянной Радостью». Своё духовное руководство он завещал о. Петру Шипкову, о. Иераксу (Бочарову), о. Владимиру Криволуцкому^[8]. Умер о. Серафим 19 февраля 1942 года. Узнав, что «Дедушка» умер, Алик сказал: «Я так и знал, только это совсем не страшно, он ушёл в Царство Небесное». Похоронили о. Серафима тут же, в «катакомбах», под домом, в том месте, где находился Престол. Так это делали и первые христиане.

Маруся рассказывала, что ещё перед войной о. Иеракс (Бочаров) по благословению о. Серафима (Батюкова) скрывался на чердаке в доме у В.А. Корнеевой, в Лосинке, в течение восьми лет и тайно совершал богослужение. Как-то после литургии о. Иеракс взял на руки маленького Алика, который держал крест, и люди прикладывались к этому кресту в руках будущего преемника священников катакомбной церкви.

Однажды, когда Алик вёл себя неподобающим образом, ему сказали, что надо же себя уважать! Он задумался, а потом ответил: «А я думал, что надо уважать других…»^[6]

Роза Кунина-Гевенман

Расхождения во взглядах Леночки и её мужа Володи никогда не препятствовали их любви и привязанности друг к другу. Этот миролюбивый дух передался их детям – Алику и Павлику, его младшему брату. Никогда я не слышала об их ссорах. Чудная фотография маленьких мальчиков – Алик, обнимающий Павлика, – всегда встречала меня при входе в небольшую уютную комнату на Серпуховке, где долго жила Леночкина семья. Из круга пожилых Леночкиных друзей я впоследствии узнала о редкой в детском возрасте деликатности и доброте детей к старым людям. Подрастая, братья очень дружелюбно встречали детей, в том числе и моих двух сыновей, на родительской даче в Отдыхе. Их игры проходили весело, без всяких драк и шума. При случайных встречах с нашими сыновьями много-много поздней и Алик, и Павлик с удивительно добрым смехом вспоминали далёкие детские годы и их забавы в дачном посёлке.

Елена Семёновна Мень

Евангелие я читала постоянно, хотя и не ежедневно. Некоторые места действовали на меня с огромной силой. Но сильнее всего меня потрясали слова: «Кровь Его на нас и на детях наших!» Когда читала это место, я почти теряла сознание. Верочка (Вера Яковлевна Василевская. – Ю.П.) часто ездила ко мне и оберегала меня с особенной заботливостью. Нам всем казалось, что родится мальчик, и я заранее выбрала ему имя – Александр. А мама в письмах называла его Аликом задолго до рождения. Я ушла в декретный отпуск за полтора месяца до рождения ребёнка, а мама приехала в Москву за месяц до родов.

22 января 1935 года я родила моего первенца – Александра. Роды были тяжёлые, длительные, тянулись почти сутки. Но зато когда мне впервые принесли кормить крохотного, беспомощного младенца, я была счастлива. На ручке у него был браслетик с надписью: «Мень Елена Семёновна. Мальчик».

На десятый день я выписалась из родильного дома. За мной приехали Володя, мама и Верочка. С появлением моего первого сыночка у нас началась новая жизнь. Центром нашей семьи стал Алик.

В начале лета мы переехали на дачу в Томилино. Однажды к нам приехала Тоня и спросила, не хотела бы я крестить Алика. Я сказала, что очень хочу крестить его, но не знаю, как это сделать. Тоня вызвалась помочь мне в этом. Потом она спросила, не хотела бы и я креститься. Тут вдруг на меня напал какой-то страх, и я отказалась. «Значит, будем крестить одного Алика», – сказала Тоня. Она ещё немного побеседовала со мной и отправилась домой. Я пошла её провожать. На обратном пути сильный порыв мыслей и чувств охватил меня. С девятилетнего возраста я собиралась креститься. И вот прошло восемнадцать лет, и, когда передо мной этот вопрос встал вплотную, я испугалась, смалодушничала и отказалась. Почему? Как это могло произойти? Тут же я села писать Тоне покаянное письмо и, конечно, сказала, что с радостью приму крещение.

Через некоторое время Тоня снова ко мне приехала. Она показала моё письмо своему старцу (архимандрит Серафим. – Ю.П.), и он сказал, что как только мой муж уедет в отпуск, я могу сразу с Аликом и с Тоней к нему приехать. Володя 2 сентября должен был быть уже на Кавказе. На этот день я и назначила Тоне приехать в Москву, к Верочке, и сама с Аликом приехала туда из Томилина. Бабушка моя в этот день была особенно нежна со мной и долго меня обнимала и целовала перед отъездом. А Тоня в это время потихоньку мне говорит: «Прощайся, прощайся с бабушкой – другая приедешь». Эти слова болезненно прозвучали в моём сердце. Верочка ужасно волновалась, не зная, куда я еду с ребёнком, хотя о цели нашей поездки я ей говорила. Тоня предлагала ей ехать с нами, но Верочка не решалась. Я взяла с собой сумку с пелёнками. Тоня купила по дороге две рыбки и пять булочек, и мы поехали на Северный вокзал. Сколько я ни спрашивала у Тони, куда мы едем, она не отвечала. И лишь выйдя из вагона, я поняла, что мы в Загорске. Я там была с экскурсией в 29-м году. Тоня взяла Алика на руки, а я взяла сумки. Тут меня охватило сильное волнение. Я знала, что иду к Тониному старцу, и знала, зачем иду. Я волновалась всё больше и больше. Сумки с пелёнками и булочками стали непомерно тяжёлыми. Тоня быстро шла с Аликом на руках. (Она потом мне призналась, что боялась, как бы я не передумала и не вернулась.)