Крепко обнимаю тебя, моя милая душка Минни, и целую тебя от всего сердца вместе с душкой Ксенией. Надеюсь, что ты опишешь подробно свадьбу и празднества в Филипсруе^[116]. Еще раз целую тебя, моя душка везде, везде! Христос с вами!

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1.Д. 709. Л. 25–26 об.)

IV

Гатчина. 18 апреля^[117]1884 г. Пятница.

Моя милая душка Минни!

Благодарю тебя от всей души за твое милое и интересное письмо, которое получил сегодня вечером; жаль, что нет еще описания бала и свадьбы в Филипсруе. Хорошо же вас кормят в Румпенхейме!^[118] А придется заплатить, я уверен, Бог знает что за всю эту дрянь!^[119]

Кажется, что мои письма прескучные или что ты так поглощена твоим семейством и радостью быть с твоими, что мы, бедные, оставшиеся в Гатчине, уже забыты. Я заключаю это из того, что про мои письма ты ничего не пишешь и только благодаришь за получение их. Я читаю твои письма детям, которые очень интересуются всем, что происходит у вас, но очень грустны, что еще ничего не получили от тебя, в особенности Ники, который ждет всякий раз письма от тебя.

Я воображаю, как бедному Fredi было грустно уезжать из Румпенхейма и возвращаться к своей кобыле, т. е. жене!^[120] Читая твои письма и видя эту массу дядюшек, тетушек, двоюродных братьев, сестер, принцев и принцесс я радуюсь еще больше, что меня там нет! Уж эта мне родня! Просто повернуться нельзя, вздохнуть спокойно не дадут и возись с ними целый день! Нет, уж в этом отношении лучше в Гатчине, хотя подчас и скучно одному бывает здесь!

Сегодняшний день прошел обыкновенным образом. Погода все ясная, отличная, но осенняя, как в сентябре, и этого весеннего воздуха, который я так люблю, все еще нет. Сегодня уже деревья немного зеленеют и есть уже общий слабый оттенок зелени. Обедал с Черевиным и Барятинским, а вечер, как всегда, один; читаю бесконечные бумаги и пишу письма. Завтра переезжаем в Петергоф, Дай Бог, в добрый час!

19 мая. Суббота, Петергоф. Милейший Коттедж.

Утром в Гатчине, как всегда, доклады. Потом завтракал с детьми, а в 2 ½ мы отправились в Петергоф. Кирасиры провожали нас до самой станции, а там – все гатчинское начальство. В Петергофе тоже все начальство и все моряки-командиры. Приехавши в наш милый Коттедж, мы сначала пошли, как всегда, в твои комнаты и спальню, а потом ко мне. Сейчас же отправились гулять с тремя детьми и начали с осмотра работ на новой даче на берегу моря^[121]. Внутри подвинулось, лестницы готовы, но без перил, комнаты еще совершенно не окончены и только верхняя в более оконченном виде. Когда все будет готово, я думаю, что это будет одна из самых милых и уютных дач.

Потом прошли дальше по берегу моря и безрукий старик, конечно, встретил нас и «многолетнего здравия желаю». В 5 часов вернулись и я пил чай у себя в кабинете на твоем месте у окошка, а потом разбирался и приводил в порядок свой кабинет. Сегодня погода положительно теплее, хотя часто солнце скрывается за тучами, но воздух теплее и более весенний. Обедали мы с Ники и Жоржи в столовой и попочка^[122] был очень в духе и болтал разный вздор. Потом пошли немного в сад, более для Камчатки, чем для удовольствия. Был у детей; Миша спит вместе с беби и вообще ведет себя хорошо и очень в духе. У беби небольшой насморк и она чихает часто. Теперь мне пора спать, уже 1 час и я порядочно устал, так как раньше 2 или ½ 3 не мог я ложиться спать все эти дни, столько приходится читать и писать. Спокойной ночи!

20 мая. Воскресенье.

В 11 часов поехали с детьми к обедне в милую нашу церковь. Утро было хорошее, тепло и тихо и во время обедни соловей пел все время, так это было оригинально и мило! Потом завтракали с детьми и Сергеем, походили и курили в саду перед домом, а потом я пошел заниматься. В 3 часа пошли гулять с Сергеем, Ники, Жоржи и Петей вдоль берега моря до Марли, смотрели рыбу, кормили ее с колокольчиком, а потом отправились обратно и в 5 часов пили чай с Сергеем в моем кабинете.

К обеду приехал Алексей и мы обедали втроем. Ежени и Алек^[123] тоже переехали сюда вчера, мы встретили Ежени в парке в шарабане в одиночку. Еще почти никого нет в Петергофе, но музыка начала играть сегодня у Монплезира, и постоянные петергофские жители собираются, а также моряки. Соловьи поют всю ночь, их много везде, деревья начинают распускаться, трава великолепная, но весны нет, все еще недостаточно тепло, а вечером так просто холодно. Несносно и досадно!

Не знаю, когда Шереметевы передут в Петергоф; он теперь живет почти безвыездно в Царском Селе и находит, что сильно отстал от фронтовой службы. Живут они вместе с Нордом. Владимир с семейством вчера переехали в Царское Село. Дядя Миша с семейством переезжают в Михайловское во вторник, 22 мая^[124].

Это предпоследнее мое письмо, еще пошлю последнего фельдъегеря в среду 23 мая, а потом, Бог даст, увидимся, наконец, с тобою, моя милая душка Минни. Так грустно и скучно без тебя. Тебе было весело и приятно все это время, а нам скучно и неприятно! Разница большая!

Мой сердечный поклон Папа Кристиану, Мама Loise, Alix, Waldemar и детям Alix,а так же тете Кате^[125], Тинхен^[126] и Хильде^[127]. Привет всем нашим.

От души обнимаю тебя, моя душка Минни, и крепко целую тебя и милую Ксению. Христос с вами.

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 709. Л. 3–4 об.)

V

Коттедж. 21 мая 1884 г. Понедельник.

Моя милая душка Минни, собственная моя маленькая жена! Благодарю тебя от души за твое милое и интересное письмо, которое я получил перед самым отъездом. Ники был очень счастлив получить, наконец, от тебя ответ. Благодарю тоже душку Ксению за письмо. Я был очень обрадован получить письмо моего друга Waldemar и постараюсь ему ответить как только соберусь. Письмо Оболенского^[128] очень хорошо, он горько жалуется на кормление в Румпенхейме; даже кофе и тот, говорят, такая гадость, что никто не пьет. Прелесть! Угостили, нечего сказать! Молодцы немцы!

Сегодня с утра я пошел гулять, погода приятная и теплее. Петергоф еще совсем не в приличном виде, дороги ужасные, везде приготовлен щебень и песок чинить их; везде идет ремонт и все в очень неприглядном виде. Одна Александрия^[129] в более приличном виде, но и то далеко не все приведено в порядок; не понимаю, отчего все так отстало, а в особенности в сравнении с Гатчиной.

Были с докладами Алексей, Шестаков, Островский, Танеев^[130] и кроме того Нарышкин и Кремер^[131]. Завтракали с Алексеем и детьми и потом пошли осматривать сетку и все помещения детей и классные комнаты. Все педагоги были на местах: Гоши, Хис и Дюпедрон. В 2 часа Алексей отправился обратно в Петербург на «Стрельне». Из яхт «Славянка» и «Марево» здесь, а «Царевна» еще в Кронштадте. «Александрия», «В.К. Алексей» и брандвахты на местах.

В 3 ½ ходили с Ники и Жоржи в моем шарабане с визитом к Ежени и Алеку, которого сегодня рождение, 40 лет!^[132] Он привез чудных обезьян; одна большая, совершенно человек и очень смирная, но воняет страсть. Потом мы прокатились по Английскому парку через кадетский луг, через Царицын луг (вернулись) обратно домой и гуляли пешком. Мишкин и беби, слава Богу, здоровы и веселы. Мишкин уже гуляет в саду с голыми ногами без больших чулок. Сегодня чудная, светлая и ясная ночь и вид из моего кабинета прелестный; я так наслаждаюсь этими светлыми ночами здесь.

22 мая. Вторник.

Вот уже 4 года, что не стало нашей дорогой, милой Мамá! Как время летит, но все-таки никогда не забуду это ужасное утро, когда мы на Елагине получили эту страшную новость и как неожиданно! С ее смертью началось все это страшно смутное время, этот живой кошмар, через который мы прошли и который навсегда испортил все хорошее, дорогое воспоминание о семейной жизни; все иллюзии пропали, все пошло кругом, разобраться нельзя было в этом омуте и друг друга не понимали! Вся грязь, все дрянное вылезло наружу и поглотило все хорошее, все святое! Ах, зачем привелось увидеть все это, слышать и самому принимать участие во всем этом хаосе^[133]. Ангел-хранитель улетел и все пошло кругом, чем дальше, тем хуже и, наконец, увенчалось этим страшным, кошмаричным, непостижимым 1 марта!!!^[134]

Я вообще не люблю, да и не умею передавать мои душевные мысли и думы, но теперь само вырвалось! Если есть, что доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан единственно нашей дорогой милой Мамá. Никто из гувернеров не имел на меня никакого влияния, никого из них я не любил (кроме Б.А. Перовского, да и то позже)^[135]; ничего они и не могли передать мне, я их не слушал и на них не обращал решительно никакого внимания, они для меня были просто пешками. Мамá постоянно нами занималась, приготовляла к исповеди и говенью; своим примером и глубоко христианской верою приучила нас любить и понимать христианскую веру как она сама понимала. Благодаря Мамá мы, все братья и Мари, сделались и остались истинными христианами и полюбили и веру, и церковь. Сколько бывало разговоров самых разнообразных, задушевных; всегда Мамá выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила что ответить, успокоить, побранить, одобрить и всегда с возвышенной христианской точки зрения. Кроме Мамá, один (человек) во всю жизнь оставил мне дорогое незабвенное воспоминание и тоже имел влияние на мою жизнь и характер – это дорогой брат и друг Никса^[136]; все остальное только мелькало перед моими глазами и умом, и ничего меня не останавливало обратить на них внимание. Папа мы очень любили и уважали, но он по роду своих занятий и заваленный работой не мог нами столько заниматься как милая, дорогая Мамá. Еще раз повторяю: всем, всем я обязан Мамá и моим характером и тем, что есть!^[137] Никогда и никто не имел на меня влияния, кроме двух дорогих существ: Мамá и Никсы. Но однако я так никогда и не кончу и мог бы написать об этом целые листы, но теперь не время, да и скоро, даст Бог, и увидимся.

Сегодня был с Ники и Жоржи в крепости и горячо молился на дорогих могилах. Сегодня отличная погода, тепло и тихо, так что в первый раз можно наслаждаться погодой. Дети, слава Богу, здоровы и веселы.

Как я счастлив и рад, что могу сказать тебе, моя милая душка Минни, до скорого свидания и обнять тебя и расцеловать крепко, крепко. Обнимаю от всей души и целую тебя и Ксению. Христос с вами!

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 709. Л. 13–16)

VI

Село Ильинское. 16 августа 1888 г.

Моя милая душка Минни!

Я получил твою депешу из Гмундена^[138] вчера вечером и могу себе представить твою радость быть вместе с Alix и Thyra^[139], а в особенности с последней, которую ты еще не видела после ее жуткой болезни. Как мне досадно и жаль, что я не могу тоже поехать с тобою и побывать у Thyra и видеть милую Alix и ее детей; поцелуй их от меня и скажи им, что я в отчаянии, что не увижу их.

Приехали мы сюда с Мишей и Алексеем вчера в 11 утра и встречены были у дома хозяевами с хлебом солью. Мой инкогнито таки удался, что ни губернатор, ни прочее начальство не знало о моем приезде. Погода великолепная и жаркая, так что мы все снова гуляем по-летнему и носим белое платье. Вчера же мы после завтрака отправились все вместе на ту сторону реки гулять и искать грибы и набрали много. Алексей и Павел даже увлекаются и с большим увлечением ищут грибы. Вернулись только к 6 часам, и пили чай на балконе. Обедали в 8 часов, а потом играли в карты, на биллиарде и проч. В 11 часов – чай, а в 12 часов разошлись и легли спать около 1 часу.

Миша очень доволен: Элла^[140] подарила ему разные игрушки и он возится с ними, а также катается с матросами на лодках. Сегодня собирается ездить верхом, но не на пони, а на лошади м-ль Козляниновой^[141], которая очень смирна и хорошо ходит. Алексей в духе и вовсе не скучает, гуляет с нами и один со своим Блеком^[142]. Конечно, уже были собачьи баталии, но не Камчатка, а другие.

Твой И.М. Голицын^[143] тоже здесь, у братьев в имении^[144]. Сумароковы^[145] тоже здесь в Архангельском, мы собираемся заехать к ним. Что здесь хорошо, что так тихо и при этой чудной погоде совершенное отсутствие ветра, или, по морскому выражению, мертвый штиль, что так редко бывает в Петербурге.

Миша завтракает с нами, пьет утром кофе, а обедает один, как всегда, в ½ 6. Спал он сегодня с 9 часов вечера до ½ 9 утра, не просыпаясь. Вера спит с ним в той же комнате.

Сегодня мы ездили по окрестностям и ходили пешком 2 часа. Жара сильная. Миша ездил верхом с берейтором на лошади Эллы; вороная, имени не помню, и был страшно счастлив и горд, что дали ему большую лошадь.

Сегодня завтракал губернатор князь Голицын с женой и все общество, которое невелико. Кроме Алексея, меня, Павла, хозяев еще Черевин, гр. Стенбок, Степанов^[146], м-ль Козлянинова и м-ль Шнейдер^[147]. Щербатовых мы еще не видели, и я заеду к ним на обратном пути через Братцево^[148].

Сегодня я должен кончить и завтра утром отправить письмо на почту. Может быть успею еще написать второе письмо в Вену.

Поцелуй от меня Alix, Thyra и их детей. Надеюсь, что вы проводите весело ваши дни и что довольны вашим пребыванием. Крепко целую Ники и Ксению.

До свидания, моя милая душка Минни. От всего сердца обнимаю тебя. Очень грущу, что не с вами, но рад, что не остался один в Петергофе, а здесь, в уютном Ильинском. Христос с вами, мои душки. До свидания.

От души твой друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 710. Л. 2–5)

VII

Яхта «Держава». 28 сентября 1889 г.

Моя милая душка Минни!

Ах, как скучно и пусто теперь на милой «Державе»! Тяжело было вчера уезжать из дорого Fredensborg^[149] и прощаться со всеми милыми и дорогими оставшимися. Передай еще раз твоим Папá и Мамá всю мою глубокую благодарность за все это дорогое время и за любовь ко мне. Страшно грустно было вчера очутиться одному с Georgy^[150] на «Державе» и не видеть никого из вас! Отвратительно уезжать из дорогого места, где чувствовал себя хорошо и жилось так счастливо и теперь попасть в чужую среду, вам несимпатичную, и с которой не хотелось бы иметь ничего общего.

Мысленно я с вами и слежу за часами, что вы теперь делаете. Нашей утренней прогулки с детьми мне страшно недостает, скажи им от меня, что я с грустью вспоминаю об ней! Завтрака, 5‑часового чая и обеда мне все очень, очень недостает и я надеюсь, Мамá Louise вспомнит обо мне, так как я был всегда ее соседом и дорожу этим очень. Одно, что мне вовсе не недостает – это скучнейшие вечера, чай и вист; это иногда было невыносимо. Надеюсь, что вы зайдете раз в наш маленький домик и вспомните обо мне.

Ночь была отличная, ясная и теперь тепло и тихо, хотя облачно. Так странно видеть Черевина и Кутузова^[151] на «Державе» гуляющими по палубе и никого из вас, с которыми я привык всегда бывать. Так скучно и пусто без тебя, моя дорогая душка Минни; давно я не ездил один и совершенно отвык от этого чувства – оставаться одному. Скучно, тоска, отвратительно!

Теперь мы только что кончили завтрак; были Черевин, Кутузов, Кригер (приехал нарочно из Берлина), Басаргин^[152], Андреев^[153] и несколько офицеров. Играла музыка, но от нее было еще грустнее и невесело! Бедный Georgy тоже очень грустен и тоскует, почти не выходит из своей каюты и еще меньше говорит, чем когда-либо.

Хорошо ли спала Alix в моей постели? Что вы делаете сегодня, гуляли ли, какой был обед? Я все хочу знать, меня все интересует. Ах, как меня тянет назад в милую Данию, в милейший Fredensborg! Совершено скверный кошмар вдруг очутиться в другой чуждой обстановке после милого, дорогого общества в Fredensborg.

Киль. Только что пришли благополучно сюда в 4 часа и встречены были салютом всей английской эскадры и двумя германскими судами «Baden» и «Blucher». Два английских адмирала со своими капитанами приехали ко мне с визитом. В 8 часов я пригласил их к обеду. Потом приехал граф Шувалов^[154], Воронцов, Рихтер, Олсуфьев^[155], Вердер и Villaume^[156] и некоторые германские адмиралы представляться.

Киль узнать нельзя с тех пор, что я тут не был, а именно с 1872 года; что они понастроили – это удивительно и масса сильных батарей. Мы бросили якорь между «Baden» и английским «Minotaur», против самого дворца. В 12 часов отправились в Берлин, а «Держава» сейчас же отправится обратно в Копенгаген, и я посылаю это письмо с В.Г. Басаргиным.

Скоро 7 часов и вы пойдете все к обеду; Боже, что я бы дал быть снова с вами там, авось кто-нибудь вспомнит и пожалеет мое отсутствие. Что за грустный был вчерашний последний обед, как я держался, чтобы не плакать, такую тоску и грусть чувствовал я все время. Ехали мы вагоне все вместе, но разговаривать я не мог, не до этого мне было, а представил, что я сплю.

На станции в Копенгагене меня проводило все семейство графа Толя^[157] и все наше посольство, священник и офицеры Гвардейского батальона, получившие ордена. Мой друг старый швейцар со своей медалью трогательно прощался со мной. Потом мы сели втроем с George и генералом Shreiber^[158] в коляску и поехали к Толботену^[159], где никого, к счастью, не было, кроме адмиралов Scieve и Kriger и Аxil Бликсена^[160].

На «Державе» закусили и пили чай, а в 3 ¼ 2 снялись с якоря и отправились в море, простившись с милым Копенгагеном и дорогой Данией! Ужасно было тяжело и грустно. Спал я, к счастью, хорошо, но чувствовал себя совершенно разбитым морально.

Теперь пора кончить письмо. Еще раз благодарю дорогих Papa Christian^[161] и Маman Louise, Alix, Bertie^[162]