Цитаты из книги «Декабристы»

Из конституции Никиты Муравьева можно подробно видеть цель общества; намерения состояли в устранении Царствующей Фамилии или в уничтожении Оной, дабы ввести новый порядок вещей;

Вот чрез какое общество, за призраком патриотизма и безрассудностью молодости вовлечен я был в преступление, и вовлек с собою несчастных моих братьев. Я готов дать подробные пояснения насчет сказанного и участия членов, если оные востребуются. Случай выставил меня вперед в дурном поступке – теперь по чувствам души я не останусь назади в раскаянии и признательности к Государю Императору. 1826 года 21 января

От этих взглядов Марлинский и не отступил; и во всех своих повестях, при каждом удобном случае, твердил он о том, что такое общественная порядочность человека и что такое социальная справедливость

Во всяком случае, если Марлинский – насколько можно судить по опубликованным документам – стал хладнокровно относиться к тем политическим идеям, за которые он пострадал, то сущность его общественной мысли оставалась неизменной всю его жизнь. Писатель мог, передумав свои политические мысли, придти к выводу, что они слишком опередили русскую действительность, и он мог от них отказаться, как он и сделал, но едва ли мог он отступиться от тех взглядов, которые в нем укрепились, главным образом, в силу его возмущенного нравственного чувства.

Ему помогало, впрочем, в данном случае его очень горячее патриотическое чувство. Он любил родину и как офицер дорожил ее военной славой. Увлечение этой славой ожесточало его против врагов. Заставляло оно его также любить того, кому охрана этой славы была доверена; и Александр Александрович, как многие из его сотоварищей по несчастью, примирился с императором на другой же день после катастрофы, тем более, что в нем никогда особенно и не был силен дух политического протеста…

И если Бестужев был предшественником Белинского – как теперь уже признано

тельной прелести может расцвести русская сказка, спрыснутая мыслью, – и, наконец, как много веселья и трезвого ума в таких сказках! Она умела уколоть шуткой и князя, и боярина, и попа… Отличительная черта русского простолюдина в том, что он никогда не был изувером и не смешивал веры со служителями веры; благоговел перед ризой, но не перед рясой, и редкая смешная сказка или песня обходится у нас без попа или чернеца. И еще есть у нас стихия, драгоценная – это дураки и шуты. С тех пор, как нагую правду выгнали из дворца за бесстыдство, она прикинулась басней и шуткой, спряталась под ослиное седло, захрюкала, запела кукареку, покатилась колесом, заломила набекрень дурацкую шапку и стала ввертывать свои укоры между хохота и ударов хлопушки… Одним словом, шут-простолюдин, приближенный к князю, был что-то вроде народного трибуна в карикатуре (!). Вот какое богатство представляет наша самобытная жизнь для искусства. В ней, в нашей истории, в произведениях нашего народного творчества так много оригинального, поэтического и красивого! И можно ли исчислить все девственные ключи, которые таятся доселе в кряже русском? Стоит гению топнуть, и они брызнут обильны, искрометны.

В самом деле, как мы плохо умеем ценить богатства нашей старины! – восклицает Бестужев. Русь – это нечто самобытное и оригинальное. Чем мы хуже Европы? Разве мы даром прожили века? Русь была отчуждена от Европы, не от человечества, и оно, при подобных европейских обстоятельствах, выражалось подобными же переворотами. За исключением крестовых походов и Реформации, чего у нас не было, что было в Европе? А сверх того, характеры князей и народа долженствовали у нас быть ярче, самобытнее, решительнее, потому что человек на Руси боролся с природой более жестокой, со врагами более ужасными, чем где-либо. Вглядитесь в черты князей наших, сперва исполинские, потом лишь удалые, потом уже коварные, и скажите, чем хуже они героев Вальтер Скотта или Виктора Гюго для романа? У них, как везде, был свой макиавеллизм для силы и для бессилия; были свои ковы и оковы, и яд под ногтем, и нож под полою. У них были свои льстецы – предатели, свои вельможи – дядьки, свои жены – Царь-бабы, свои братья – Каины. Да и черный народ наш (кроме рабов), смерды, людины, крестьяне, местичи, без сомненья, долженствовал быть гораздо смышленее сервов средних веков. Он не составлял части земли: он имел свои сходки, он уходил на войну с князьями, чего не было в Европе. Руссак не был низок, ибо не терпел унижения наравне с вассалами Европы. Ни рвы, ни башни не делили их между собой. Жалобы селянина доступны были боярину, и быт боярина, простой почти столько же, как быт селянина, не давал повода первому презирать последнего, ни последнему ненавидеть первого. Но оставим эти исторические факты – обратимся к миру вымысла, и мы увидим, как богаты были поэзией и смыслом воззрения наших предков на природу. Наши сказочные образы – чем они хуже Пука и Ариэля Шекспира, или Трильба Нодье? Да и что за богатое, оригинальное лицо сам черт наш? Он не Демон, не Ариман, не Шайтан, даже не Мефистофель – он просто бес, без всяких претензий на величие. Он гораздо добрее всех их. Он большой балагур, он отчаянный резвец, и порой бывает проще пошехонца… Как хорошо можно эксплуатировать все эти образы для литературных целей! Казак Луганский показал, как занимательны могут быть эти простые цветки русского остроумия, свитые искусною рукой. Чародей Вельтман, который выкупал русскую старину в романтизме, доказал также, до какой обая

Еще Русь отзывалась грустными напевами Жуковского, когда блеснул Пушкин, резвый, дерзкий Пушкин, почти ровесник своему веку и вполне родной своему народу. Сначала причудливый, как Потемкин, он бросал жемчуг свой в каждого встречного и поперечного; но заплатив дань Лафару и Парни, раскланявшись с Дон Жуаном, Пушкин сбросил долой плащ Байрона и в последних творениях явился горд и самобытен.

Французский суп приелся нам с 1812 года, – пишет Бестужев, – немецкий буттер-брод под туманом пришелся вовсе не по желудку; в английском ростбифе было чересчур много крови да перцу, даже ячменный хлеб Вальтер Скотта бил оскомину… Русских стихов также никто не стал слушать до тех пор, как все стали их писать, и раздался общий крик: прозы! прозы – воды, простой воды! и действительно, чернильные тучи взошли от поля и от моря; закричали гуси, ощипанные без милосердия, и запищали гусиные перья со всеусердием…