На пороге стоял хозяин дома, Алексей Лавлинский. Синие брюки, коричневые туфли, кремовая рубашка с коротким рукавом; волосатые руки, в каждой из которых он держал по небольшому бумажному пакету, серебряного цвета часы на левом запястье. Громоздкие и по всей видимости дешёвые. Даже если они были на самом деле дорогими, всё равно выглядели, как дешёвые. На носу очки в толстой, чёрного цвета оправе. Они ему совсем не шли. Оправу стоило сменить. Но никто ему этого не говорил. То ли вежливости, то ли из равнодушия.
Старался быть вежливым (но не равнодушным) и я. Вскочил с дивана, стоило ему войти. Тори лишь повернулась в его сторону.
– Здравствуйте! – сказал я, стоя чуть ли не по стойке смирно.
– О! – поразился Лавлинский. – Доброго вечера, молодой человек! Так у нас гости? – он поспешно оставил пакеты в кухне, вернулся к нам, переступив через дорожку паркета, отряхнул ладони друг о друга, вытер их об брюки и протянул одну мне. Я пожал её. Лавлинский взглянул на Тори и сказал:
– Здравствуй, доча! – он поцеловал её в макушку.
– Привет, пап, – ответила она.
Её отец оказался вполне неплохим парнем. Не то чтобы я думал иначе… но определённые предубеждения на его счёт у меня всё же были, никуда от этого не деться249.
Но при личном знакомстве этот (в чём-то) несуразный с виду отец-одиночка вызывал довольно приятные впечатления. Он не был лишён харизмы, обаяния, он излучал благостное спокойствие, доброжелательность. Однако именно это, как ни парадоксально250, вызывало чувство не самое приятное. Казалось, если каким-то образом251 проникнуть в (хотя бы) чуть более далёкие глубины его истерзанной252 души253, то можно будет обнаружить там нечто тёмное, мрачное, зловещее.
Лао254 стоял и жал мою руку. Он смотрел на меня… нет, скорее изучал, пытался понять, кто я есть на самом деле. Но глазам своим этот учёный-социолог не особо доверял. И стремился потому к более тщательному анализу объекта.
– Ну как у вас тут дела? – спросил он, отпустив мою руку, осматривая дом, как бы ища следы того, чем мы с занимались Тори (аккурат) перед его возвращением.
– Да всё хорошо, – отвечал я, – спасибо. Мы тут музыку слушали, знаете ли…
– О, правда?! Здорово! Что слушали?
– The Smiths, – ответила Тори. – Он раньше никогда не слушал «Meat Is Murder».
– О! – это было, по всей видимости, его любимое восклицание. – Неужели? И как ваши впечатления, молодой человек?
Я на секунду задумался. Этой секунды Тори хватило на то, чтобы вмешаться:
– Он был потрясён, – сказала он, вставая с дивана.
– В самом деле? – с лёгкой улыбкой уточнил Лао
– Да, – подтвердил я, несколько смутившись.
Дальше пришлось смущаться ещё сильнее. Ибо мы некоторое время (которое в такие моменты, конечно, кажется, вечностью, не меньше) стояли молча, глядя друг на друга, улыбаясь, вздыхая и прикрываясь междометиями.
– Пум-пу-пу-у-ум… – Лао опирался о кухонную тумбу и глядел по сторонам.
– Да-а-а… – я держал руки за спиной и глядел себе под ноги.
– Угу-у… – Тори перемещалась с пятки на носок и обратно.
Ну а потом Лао пригласил меня остаться на ужин.
– Не скажу, что будет вкусно… – скромничал он, – но обещаю рассказать, как я познакомился с The Smiths.
– Я бы с радостью… но боюсь, дедушка мне не позволит.
– Дедушка? Знаю я твоего дедушку! Я с ним поговорю, не переживай.
С этими словами он распахнул дверь и бодро зашагал через улицу своей странной и несколько дурацкой255 походкой. Подавшись торсом чуть вперёд, Лао покачивался из стороны в сторону, будто плыл по волнам, двигал плечами.
Моему дедушке нравился Лао. Он считал его умным, надёжным, толковым, во всех смыслах умелым человеком. А это было для него главным. Ты можешь мучить животных, пытать людей, издеваться над детьми256… Но, если ты умён, надёжен и умел, – у тебя есть все шансы понравиться моему деду. И когда ты внезапно возникнешь на пороге его дома одним прекрасным вечером и скажешь:
– Я бы хотел пригласить твоего внука к нам на ужин. Они с моей дочкой вроде как поладили… Ей тут не очень-то нравится… Вечно жалуется она… Хочет обратно, видимо… Было бы здорово устроить для неё что-нибудь приятное. Не видел я, чтобы она улыбалась и была такой живой, пока внук твой у нас не появился… – дед отказать не сможет257.
Мы с Тори вновь сидели на диване. В руках у каждого по тарелке; в тарелке – датский хот-дог и картошка-фри – та, что из супермаркета, замороженная. Алексей Лавлинский стоял перед нами, рядом со столом, за которым, я полагаю, не хотел сидеть в тот вечер. Стол сдерживал бы его говорливость, мешал словоохотливости, помещал в ненужные рамки. На столе стояла точно такая же тарелка, какие были у нас с Тори, с таким же хот-догом и порцией жареной на сковороде картошки-фри. Стояла на нём и белая кружка с чаем. А вот очки в чёрной оправе – лежали. Без них Лао выглядел практически другим человеком. И этот незнакомец, стремящийся освободиться от оков, которые накладывала на него кухонная мебель, горячо, с неприсущими ему, я полагаю258, страстью и увлечённостью (когда-то, возможно, они были ему присущи; но только не теперь) рассказывал о годах своей безвозвратно утраченной юности259. Он обещал рассказать о знакомстве с музыкой The Smiths. Но начал с самого начала – и рассказ его затянулся. Целое действо разворачивалось перед нами. Я, признаться, несколько увлёкся даже. Чувствовал себя так, будто сижу в кинотеатре и смотрю фильм. Ну, почти. Рассказ свой Лао сопровождал крайне активными жестами и движениями. Он иллюстрировал произносимые им слова.
– …и я махнул им рукой, – он стал махать рукой, показывая, как именно он ею махал, ведь это было очень важно, – они меня заметили, пошли в мою сторону. Я двинулся им навстречу. В руках держал пластинку, – он немного вытянул вперёд согнутые в локти руки. Кулаки были слегка сжаты на уровне груди. Он держал невидимую пластинку – вернее, пластинку, которую видел только он один.
Я слушал эту его историю, но почему-то мог думать только о его очках. Помню, в голове у меня тогда прозвучала мысль: «Надо же! Неужто ношение очков так меняет людей?»
И я взглянул на его очки, лежащие на столе. Сняв их, Лао действительно преобразился, стал другим. Примерно, как Кларк Кент. С той лишь разницей, что Кларк Кент маскировался, надевая и снимая очки. А Лао носил очки, чтобы просто видеть. Может, ему как-то помогало то, что он переставал чётко видеть мир, который становился для него одним смутным пятном, разноцветной пеленой перед его глазами.
История знакомства юного Лао с музыкой The Smiths показалась мне довольно интересной. Одним летним днём шестнадцатилетний Алексей Лавлинский бродил по заброшенному зданию. Это была больница. Он бродил там, потому что дома было скучно, а старший брат частенько донимал его. Все друзья разъехались кто куда. И вот побрёл он по городу260. Точнее, по окраине города, где он жил с семьёй – отцом, матерью, старшим братом и младшей сестрой. До центра путь неблизкий. Да и шумно там к тому же. Поэтому шёл Лавлинский ещё ближе к границе города. Бродил по узким улочкам средь маленьких деревянных старых домиков. В какой-то момент он наткнулся на огромную бетонную коробку, как-то по-злодейски возвышающуюся над всеми прочими строениями. Это и была больница.
– А почему больницу построили на окраине города? – спросил я его. – Не лучше где-нибудь в центре разместить, чтобы всем было удобно добраться?
– Ну, вообще, – начал он, – предполагалось вроде как, что больница будет обслуживать жителей из ближайших деревень и городов поменьше, коими наш город – довольно большой, к слову, – был окружён. Помимо этого… ты вот сказал, мол, «удобно добираться» и всё прочее… так я тебе скажу, что нам – людям, жившим у окраины, не обладавшим такой роскошью как личный транспорт, – добираться до центра было не очень-то удобно. Поэтому было бы вполне неплохо иметь под боком больницу… и торговый центр, пожалуй, – Лао рассмеялся. Я поддержал улыбкой его смех и с пониманием кивнул несколько раз. Он продолжил:
– Однако, тот факт, что её закрыли, наверное, подтверждает твою правоту. В том смысле, что, ну, кому нужна больница на окраине? Никому, видимо… Хотя, дело-то скорее не в этом, но да ладно… Больница, кстати, не выглядела тогда давно заброшенной. Но при этом никто не помнил, чтобы она хоть когда-то была открытой. В массовом сознании это всегда была заброшенная больница. Странно, конечно… и интересно. Тут есть над чем задуматься…
И Лао задумался. Он повернул голову влево, уставившись куда-то. Он размышлял. А мы с Тори доедали свои хот-доги. Затем она взяла у меня пустую тарелку. Отнесла их к раковине. Тогда Лао очнулся261.
– Да… о чём это я? О! Точно!.. В общем, шастал я по той больнице. Узкие тёмные коридоры, граффити на стенах, разбитые стёкла повсюду, перевёрнутые каталки, инвалидные кресла, открытые шкафчики, кучи мусора, какие-то вещи… одежду имею в виду. Комками целыми валялась тут и там. Шарфы и куртки, халаты, само собой, штаны, брюки, рубашки и прочее, прочее, прочее. Я это к чему всё? В одной из палат я заметил койку, на которой лежали цветы. Большой такой, – Лао показал, насколько большой, – и свежий букет красных роз. Когда я подошёл поближе, то увидел, что под ним были ещё букеты. Букеты других цветов, совсем вялых уже. Ещё какие-то безделушки там валялись. И… виниловая пластинка. Это оказался дебютный одноимённый альбом The Smiths. На конверте была подпись. Чёрным маркером: «Линде С. от Дерека. Поправляйся. Всё будет хорошо. Я жду тебя».
И если ты сейчас подойдёшь к полке, возьмёшь оттуда пластинку The Smiths с дебютным альбомом, то увидишь там эту подпись. Не знаю, кто такие Линда С. И Дерек, не знаю, кто лежал в той палате и не знаю, почему я решил взять пластинку себе. Такое, порой, бывает с людьми: делаешь что-то – и сам не понимаешь, зачем, для чего… что тобой движет? Что-то внутри подсказывает, толкает тебя к этому. И ты повинуешься. Делаешь. И только потом спрашиваешь себя: «А зачем я это сделал? Зачем мне это было нужно?» В такие моменты чувствуешь себя отчуждённым от собственной своей сущности. От этого страшно становится. Как если бы ты навис над пропастью…
В тот момент показалось, что Лао действительно навис над пропастью. Ибо он замолчал и опять погрузился в размышления, на этот раз более глубокие. Тори успела сделать нам обоим чай, перекинуться со мной несколькими фразами, посреди которых встрял пробудившийся, вернувшийся на землю Лао:
– …Но я ни о чём не жалею. Благодаря этой находке я обрёл новых друзей, обрёл – что очень важно – надежду, почувствовал впервые в жизни почву под ногами, познакомился с будущей женой… Да уж… музыка меняет судьбы людей. Чаще всего в лучшую сторону. Поэтому музыка для меня очень важна.
Так закончился тот вечер. Первый из многих.
О проекте
О подписке