8. Ночка

Утром, как только соседские петухи пропели дифирамбы заре, и робкий луч света стал сканировать комнату сквозь занавеску, Кирилл открыл глаза и долго лежал, перебирая мысли, словно листая книгу назад, пытаясь вспомнить каждую мелочь прошедших дней.

«Как эта псина? Хоть бы выжила!» – пульсировала мысль, и что-то больно сдавливало грудь.

Он медленно стянул с себя плед и с замирающим сердцем поплёлся в прихожую. Первым делом взгляд упал на живот существа: он то медленно опускался, то поднимался. Собака спала. Кирилл аккуратно взял миску из-под носа спасённой, на цыпочках прошёл на кухню и вернулся со свежей водой, осторожно поставил её на пол и вздохнул.

Присел рядом на корточки и спросил:

– Ну что, к ветеринару поедем?

– Не надо, мне уже лучше, – услышал в ответ и свалился с корточек на пятую точку.

Голос как будто звучал в его голове. Он в упор посмотрел на животное, и глаза их встретились. Глубокие, совсем не собачьи, а человеческие карие глаза смотрели, не мигая. Колючая, холодная волна пробежала по позвоночнику.

– Я что, схожу с ума? Да-да, я читал – шизофрения: голоса, видения.

– Нет, ты меня слышишь, мой спаситель, – опять отозвался безликий голос.

– Это ты? Хорошо, тогда скажи, как тебя зовут?

– Меня зовут так, как ты меня назвал, – Ночка; только ты обо мне никому не рассказывай, а то замолчу.

– Хорошо, тебя что-то беспокоит, можешь встать?

– Нет, всё хорошо, выведи меня на улицу.

Кирилл встал и не спеша, как сильно выпивший, пошаркал в ванную комнату, открыл кран и умылся прохладной водой. Мысли в голове не укладывались, а торчали, как антенны, в разные стороны и никак не могли собраться вместе: «Вот блин, что за чудеса? Сначала – шар, теперь – Ночка на мою голову! Не буду никому рассказывать, а то меня точно в психушку закинут, но я реально её слышу. Фу, бред, не может быть!»

Он вернулся в комнату; Ночка лежала на животе, положив голову на передние лапы. При дневном свете он ещё лучше её разглядел: это была большая, вернее сказать, огромная собака с чёрной, отливающей синевой волнистой шерстью. Её бока очень быстро то втягивались, то раздувались, неестественная худоба говорила о том, что собака бездомная. Покормив Ночку молочной рисовой кашей, он вынес остатки Малышу. Цепь оказалась оборванной, пёс отсутствовал. «Вот засранец, – подумал Кирилл, – ну ничего: нагуляется и вернётся. Надо же, как он разогнул звенья такой толстой цепи?»

Он накинул на шею собаки ошейник и бодро произнёс: «Ну, вставай, пойдём, прогуляемся». Ночка встала; ростом от пола до холки она была хозяину по пояс. Телефонный звонок заставил вздрогнуть не только молодого человека, но и животное.

– Куда ты свалил? Так классно было, – стал давить по телефону на ухо друг Илья.

– Та что-то голова разболелась – ушёл незаметно.

– Ну что, идём сегодня в тату-салон?

– Ой, у меня сегодня занятие музыкой, не знаю, что-то я сомневаюсь – надо ли мне это?

– Что там сомневаться? Не трусь, ты ещё в «зожевцы» запишись. Не дури, давай в шестнадцать на «Малашке».

– Ладно, видно будет, созвонимся.

Кирилл прошёл с собакой через всю улицу; Ночка послушно плелась рядом. На краю улицы они остановились и замерли: какая красота открылась их взору! Огромная степь с золотистой травой жила своей жизнью, она дышала и говорила миллионами голосов – трещали цикады, мелкие серые птички носились совсем низко от земли, перекрикиваясь между собой тонкими, звонкими, журчащими голосами. Улыбка растянулась на лице парня, он посмотрел на Ночку, а та, вздёрнув нос кверху, пыталась уловить запахи.

– Иди побегай! – сказал Кирилл, отстегнув поводок.

Но «говорящее животное» медленно прошло вниз метров десять, сделало свои дела и послушно вернулось к хозяину и присело рядом.

– Ну, пошли домой, а то мне на музыку надо собираться.

Вернувшись, Кирилл достал из-за шифоньера гитару и стал отрабатывать задание по музыке. К Петру Фёдоровичу он планировал прийти к 12 часам. Его тянуло к нему, как к отцу: непременно хотелось посоветоваться насчёт татуировки и поделиться своими впечатлениями от происшедших ранее событий.

– Прости, мне надо уйти, не скучай.

– Хорошо, – он опять услышал безликий голос. Ночка глубоко и громко вздохнула.

9. Мельниковы

Такси притормозило у чёрных кованых ворот. В доме, несмотря на поздний час, во всех окнах горел свет. У Ани кружилась голова, и от поездки ещё добавилось чувство тошноты. Она машинально вытащила сине-зелёную купюру достоинством в тысячу рублей и протянула водителю. Катя забрала сдачу и вывела подругу из авто.

– Спасибо, – протяжно промямлила Аня.

Такси уехало, оставив после себя облако выхлопных газов, отчего на Аню опять нахлынула волна тошноты.

– Держись, немного осталось, – взбодрила Катя, взяла её за плечи, немного встряхнула, а затем обняла и прошептала на ухо, – всё будет хорошо, постарайся не «спалиться», завтра позвони, деньги отдам.

Земля плыла под ногами. Сфокусировав взгляд на дверной ручке, Аня двинулась вперёд по мысленно проложенному коридору. Рука, словно сквозь полупрозрачную мглу, потянулась к ручке. Но калитка неожиданно распахнулась, и яркий свет ослепил глаза. На пороге стоял взъерошенный, озверевший отец и светил фонарём, встроенным в телефон.

– Явилась наконец-то! – язвительно-злобно взревел он.

Схватив дочь за воротник футболки, он почти волоком затащил её в дом. Аня, как обмякший щенок, поддалась силе родителя.

В центре ярко освещённого зала на обшитом кожей белом диване сидела заплаканная мама. Дарья Михайловна, ухоженная сорокалетняя женщина, аккуратно промакала белоснежным платком глаза, стараясь не вонзить в них длинные, острые перламутровые ногти с шеллаком.

– Иди мойся и спать, завтра будем разговаривать!

Отец закинул дочь в ванную комнату и захлопнул дверь.

– Вот, полюбуйся, кого ты воспитала! – ткнул он Дарье Михайловне, – подумать только: в пятнадцать лет так напиваться, а кто из неё вырастет? Это ты виновата: сюсюкаешься с ними, на – получи отдачу!

Мама молчала, прикрыв лицо руками. Евгений Петрович не успокаивался: «Веди её завтра к врачу, пусть проверит, девственница она или нет, я не хочу до пятидесяти лет дедом стать и засранные пелёнки стирать, у меня работа, бизнес, в конце концов, вы только используете меня», – всё лил и лил злобные тирады отец.

На шум из спальни вышла заспанная вислоухая дымчатая кошка; переводя взгляд то на отца семейства, то на хозяйку, она так и не поняла, чем вызван шум, потёрлась о ноги Дарьи Михайловны, но, не получив взаимной ласки, поплелась в укрытие.

Из ванной комнаты донеслись жалобные, пищащие крики непутёвой дочери, и мама мгновенно ринулась спасать своё «сокровище».

Отец глубоко вздохнул, всплеснул руками и вышел на балкон курить. Несмотря на поздний час, Артёма ещё не было дома: парню уже исполнилось девятнадцать, и частые «неночевания» уже не вызывали никаких отрицательных эмоций.

Ближе к одиннадцати ночи в доме всё затихло, погас свет, только фонарный свет проникал сквозь полупрозрачные портьеры и рассеянно освещал комнату. Евгений Петрович не спал – лежал на спине и смотрел на пёструю картину с ромашками. Вдруг во дворе хлопнула калитка – пришёл сын. Отец слушал, затаив дыхание. По шагам он понял, что сын не совсем трезв; на кухне громко звякали стаканы и громыхали крышки от кастрюль, при этом отпрыск громко комментировал свои действия матерными словами. Сердце отца бешено заколотилось, но встать он не решился. Так и не уснул до утра. Когда солнечный свет залил комнату, отец всё лежал на постели, в груди что-то жгло и покалывало, но разговор с дочерью и сыном откладывать нельзя. Он медленно встал, аккуратно засунул ноги в кожаные коричневые тапочки и, пошатываясь, поплёлся на кухню.

В доме, где царили идеальная чистота и комфорт, стоял тяжёлый, тошнотворный запах перегара. Лицо отца скривила мучительная гримаса, мысли, как черви, стали больно копошиться в голове; ему хотелось собрать чемодан, рвануть в аэропорт и улететь подальше от дома. Возможности позволяли, а вот совесть и ответственность – нет. Надо подобрать слова, сформулировать убеждения, «настроить» выражение лица.

Он включил стеклянный электрический чайник с подсветкой, сел за стол и стал бессмысленно смотреть, как закипает вода. Около ног почувствовал мягкое прикосновение – кошка тёрлась и громко мурлыкала. Пинок – и кошка с визгом летит прямо в мусорное ведро.

На шум вышла Дарья Михайловна, розовощёкая и с опухшими нижними веками глаз. Она присела на край табуретки и с жалобным видом посмотрела на мужа.

– Женя, я прошу, пожалуйста, будь помягче с детьми. Понимаешь, если сейчас ты поступишь грубо, то дети отвернутся от нас и «закроются» навсегда. Давай выясним, где она была, с кем, может, она ни в чём не виновата. Ей нужны поддержка, понимание.

– А, я думаю, что ей сейчас нужен ремень! Пока силы у меня есть, на Тёму уже не хватит. А ты начиталась своих книг по психологии и думаешь, что так и надо. Дети разные, и к каждому нужен свой поход. Уверен, что нашим нужна физическая сила; жаль, что я раньше был таким мягкотелым, да и работы невпроворот. Думал, ты, грамотная, с высшим образованием, сможешь воспитать детей, да ошибся. Ты только на словах такая правильная. А результат? Где результат твоих рассуждений? Вот он, налицо: дочь – проститутка, сын – алкаш!

– Ты преувеличиваешь, Женя.

– Я преувеличиваю? Да я в их возрасте уже пахал как лошадь, поэтому и стал человеком, а они – дармоеды! У Артёма когда сессия? Почему не готовится? Почему таскается по ночам? А Анька еле школу на «тройки» тянет. К репетиторам хоть ходит? Или я только «бабки» отстёгиваю, а толку не вижу? Что за ерунда: один-единственный выходной за неделю – и столько нервов, меня всего трусит. Вот лишу вас средств – будете знать; заведу любовницу и укачу в Сочи!

– Делай, что хочешь! – тихо сказала жена, – я тоже от тебя устала.

– Устала? От чего ты устала? От своих салонов и парикмахерских?

– Ха, дорогой, а ты вообще что-то замечаешь, кроме своего бизнеса? Что в доме – идеальный порядок, одежда выглажена? Только и делаю, что вас обслуживаю и ещё работаю.

– Так что, тебе денег дать? Свали куда-нибудь, всё равно я тебе как мужчина давно неинтересен. Таскаешься, наверно, с кем-то. Что глазки – то опустила?

– Дурак, пошли к Ане.

– Пошли.

Отец подошёл к двери, прислонил к ней ухо на пару секунд и замер; затем, уверенно толкнув дверь, почти ворвался в спальню дочери и резко застопорился, как перед шлагбаумом на железнодорожном переезде.

– Одень её, – сказал он, прикрыв лицо руками.

– Аня, Аня, проснись, отец хочет с тобой поговорить, – молила мать, натягивая футболку на обмякшее, сонное тело.

– Ну, чё надо? – наконец отозвалось чадо.

– Что значит: чё надо? Где ты вчера была, с кем? Опять с Катькой? Я запрещаю тебе с ней водиться. У неё родители – алкаши, мать от пьянки померла, отец – бомж. И её это ждёт, подстраиваешься к такой жизни? Ещё раз с ней увижу – отлуплю ремнём и не посмотрю, что взрослая. Поняла?

– Ты жестокий человек, хоть и мой отец, – выдавила из себя Аня, не моргая смотря прямо в глаза отцу.

– Что? Ты ещё рот смеешь раскрывать? Сегодня же, Даша, веди её к гинекологу, если мои ожидания оправдаются – пеняй на себя. Пойдёшь картошкой торговать на рынок, я тебя содержать не буду.

– Женя, успокойся! – воскликнула Дарья Михайловна.

– Чё тут у вас? – в комнату заглянул взъерошенный брат.

– И тебя туда же, алкаш! Почему ты вчера пьяный пришёл?

– Хто? Я? Да я был стёкл как трезвышко! – пошутил Артём.

– Мне не до шуток, идиот.

– Не понял, что произошло, пап, ты чего такой злой?

– На сестру посмотри, она до сих пор пьяная.

– Фу ты, Анька! Где «накидалась»? – выкрикнул из-за отцовского плеча заботливый брат.

Аня уткнулась лицом в подушку и накрылась сверху одеялом. До вечера она не произнесла ни слова.