– Отныне мамаша мне все будет докладывать, во сколько ушла-пришла, куда ходила, что делала. Я тебе бездельничать да на мамаше ездить не позволю.

Тамара, хоть и не согласна была с тем, что она бездельница, хоть и хотелось ей сказать, что это мамаша буквально ездит на ней, возражать не решилась, а только согласно кивала. Важно было, чтобы буря утихла, чтобы не вздумал он еще раз броситься на нее с кулаками.

– А с деньгами решу так. Я теперь все свои деньги снова мамаше отдавать стану. И ты тоже всю свою зарплату будешь ей отдавать. А что нам надо будет купить, так мамаша нам выдавать станет.

Вот это он напрасно сказал! Перебор вышел. Всякому терпению наступает конец! Куда девалась вся рабская покорность, страх перед наказанием и побоями?! Сейчас с ней произошло то, что пару раз случалось в детдоме. Она была очень терпелива и покорна, пока можно было терпеть. Но, как только чаша терпения переполнялась или что-то задевало совсем уж за живое, тут уж, как говорится, «кто не спрятался, я не виновата». Теперь ее можно было только убить, она все равно от своего не отступится! Уж что-что, а защищать себя от прямого нападения собачья жизнь ее научила. Она могла и словами отхлестать, а могла и в драку броситься, и биться до последнего, и рвать врага зубами и ногтями, не испытывая страха даже за собственную жизнь. Было в детдоме два подобных случая, после которых даже самые отчаянные забияки перестали задирать Тамару, прозвав ее Бешеная.

– Это какой такой мамаше?! Этой Гюрзе что ли? – поднявшись во весь рост и уперев руки в боки, угрожающе спросила Томка, и, показав неприличный жест, добавила, – Вот вам! Выкуси вместе со своей мамашей! Она мне жизнь загубила, а я, значит, еще за это ей и заплатить должна? Вот хрен вы угадали!

От такой неслыханной дерзости онемели все: и Славик, и Евдокия. А Тома, вытерев кровь с лица и поправив растрепавшиеся волосы, бросила, направляясь к выходу:

– Ты со своей мамашей можешь поступать, как знаешь, а я умываю руки. Хватит, натерпелась! Пожила Золушкой в вашем доме, пора и честь знать. У меня и свое жилье есть! За вещами после приду. Счастливо оставаться!

Но переступить порог она не успела. В два прыжка настигнув жену у самого выхода из комнаты, он сгреб ее в охапку и принялся месить, как боксерскую грушу. Остановил этот приступ безумия, вошедший в дом с улицы и вовремя вмешавшийся, отец.

– Ну, будет, будет тебе! Еще до смерти забьешь! Хватит! Остынь! – увещевал он сына, обхватив железными объятиями.

Тамарочка, как истрепанная кукла, окровавленная и в разорванной одежде, лежала на полу без сознания.

– Гляди, что наделал! Не до смерти ли забил? А ты что, чувырла старая смотришь? Добилась своего? Теперь вместе за убивство в тюрьму пойдете! У, злодеи! Какую девку извели! – с горечью бросил вечно молчаливый отец и еще раз, для верности, встряхнув сына, отшвырнул его в сторону.

И как будто пелена спала с глаз ревнивца. Он вдруг с ужасом увидел, что Тамарочка лежит без движений и, похоже, не дышит. Он бросился на колени перед ней, стал щупать пульс, искать признаки жизни в бездыханном теле и причитал как кликуша:

– Господи, что же я наделал? Неужели я убил ее? Томочка, открой глазки, любимая моя! Прости меня, Томочка! Я с ума сошел от ревности! Мама, неси воду, вызывай скорую!

Мамаша, понятное дело, тоже струхнула. Но только не из-за того, что Томку убили. Главное, что сынок замешан! Неужели и вправду в тюрьму из-за этой стервы сядет? Забыв про больные руки и ноги, она скоренько притащила ведро с водой и стала тщательно замывать следы крови на полу.

– Ты что, мама? Рехнулась что ли? – заорал на нее сынок. – Я тебе сказал для Томы воды принести, а ты с полами занялась! Воды мне дай, может в чувство удастся привести!

– Так ведь, сынок, надо полы замыть! Если милиция придет, скажем, что такая пришла, что, мол, по дороге избили! – предложила свою версию мамаша.

– Эх, мама! – с горечью произнес Славик, – Ей совсем плохо, может, я ее убил! А тебе, похоже, хоть бы хны.

– Твоя правда, сынок. Не за нее, за тебя сейчас переживаю, – отрезала Евдокия Петровна. – Не ровен час, нагрянут, а тут мы во всей красе. Брось ее, руки иди вымой, да переоденься. Одежду в печь кинь, хорошо, что топится. Пусть горит, новое справим, – четко отдавала распоряжения мать.

Но Славик сбегал на кухню за водой и чистым полотенцем, обмыл кровь с лица и рук жены, брызгал ей в лицо и пытался привести ее в чувство. И, когда Томочка слабо застонала, он обнял ее и с облегчением выдохнул:

– Слава богу! Жива! Остальное ерунда!

Он подхватил ее на руки и унес в их спальню. Раздел, уложил в постель. Убежал на кухню, перевернул мамашину коробку с лекарствами, нашел успокоительное и обезболивающее. Вернувшись, аккуратно напоил жену лекарствами. Она как раз уже пришла в себя и затравленным взглядом смотрела на мужа.

– Томочка, прости меня дурака! Прямо как будто озверину напился. Да еще мамаша подзудила, вот я и не сдержался. Томочка, прости, я с тебя теперь пылинки сдувать буду! А хочешь, давай, и вправду уйдем к тебе в комнату, и сами жить будем, раз тебе здесь плохо. Я больше мамашу слушать не буду. Я только сейчас понял, не любит она тебя, наговаривает, меня злит, чтобы я тебя обижал. Прости, родная, – каялся и клялся Славик.

И Томочка почему-то поверила его искренним словам и сказала:

– Если, правда, уйдем вместе, то я тебя прощаю. Я ведь тебе не изменяю, Славик. Зачем она так? – Томочка снова тихо заплакала, а он баюкал ее, как маленького ребенка, целовал в висок и клялся, что больше никогда не обидит.

Наутро у мамаши был снова сердечный приступ и слезы ручьем, уговоры и клятвы не перечить больше никогда, и обещания любить невестку, как родную дочь, а потом страшные проклятия в адрес несчастной девочки. Но Славик и глазом не моргнул, собрал свои и Томкины вещи и тихо вышел их родительского дома, уводя за руку свою жену. Отец не проронил ни слова, но мысленно благословил сына на самостоятельную и спокойную жизнь.

– Сам со змеей жизнь прожил, так пусть хоть сын нормально поживет, – думал про себя отец. – Совсем девку замордовала, ведьма. А девчонка-то, хорошая какая.

Вот, вроде бы и жизнь наладилась. Пусть не шикарный дом, а комната, но все свое. Никто не шипит в спину, не зыркает ненавидящими глазами. Сама себе хозяйка, и неплохая совсем. Славик с удивлением обнаружил, что жена – чистюля, мастерица. А готовит как! Пальчики оближешь! А еще он вновь услышал ее заливистый смех и звонкий, чистый голос, когда Томочка пела, хлопоча по дому. И вновь вернулись жаркие ночи, и желание спешить домой после работы. Руки у Славика были золотые. Как в народе говорят: «У него две руки, и обе правые». С удовольствием мастерил, прилаживал, благоустраивал домашний быт. И небольшая комната стала настоящим уютным семейным гнездышком, где все на месте и при деле. Все делали сообща, и от того, что все ладилось, оба получали настоящее удовольствие. И решения все принимали совместно, и бюджетом семейным руководили умело. Поэтому и деньги появились на серьезные покупки для дома. И холодильник, и телевизор, и стиральную машину купили. Сколько радости и гордости испытали, что все сами заработали и приобрели. На Славика было любо-дорого посмотреть. Начищенный, наглаженный! А сколько обновок сшила и связала любимому супругу умелица-жена! От соседок только и было слышно вслед: «Ай да Тамарочка! Муж у нее, как новенький целковый, прямо сияет весь»! Только нет-нет, да и вспоминал Славик о родительском доме, о матери, к которой был все-таки так привязан. Сначала думал, что не простит никогда, но время, как известно, лечит любые раны. Шли-текли денечки, и все уже не казалось таким страшным и угрожающим, каким было в тот ужасный вечер. Через соседей, тайком от жены, узнавал о матери и отце, но навестить не решался. А мать все норовила подкараулить его, возвращавшегося с работы. Смотрела из-за угла, чтобы только одним глазком взглянуть на сыночка. Тосковала сильно. И от этого ненавидела невестку еще больше, несмотря на то, что и ей было очевидно, что сынок сыт и ухожен, и выглядит вполне довольным жизнью. Однажды он все-таки увидел ее и не смог не подойти.

– Мама, ты что здесь делаешь? – спросил сын и смутился сразу, так как дураку понятно, что может делать мать у его дома, ведь столько не виделись.

И она материнским нутром уловила-учуяла, что нет уже у сына той злости и обиды на нее, и обрадовалась безмерно.

– Сыночек мой, Славик, – заплакала мать и припала к его груди.

– Мам, ну не надо, мам. Ведь хорошо все у меня, – забасил Славик и приобнял мать. – Как ты сама-то? Давно не видел.

– Как мне может быть без тебя, сынок? Скучаю, тоскую, все слезы выплакала, – запричитала Евдокия Петровна и залилась слезами. – Может, вернешься домой?

– Нет, мам. Мы с Томой здесь жить будем. Ты ее не примешь, да и она не пойдет, а я не пойду без нее. Не сердись и прости меня, – попросил сын, не глядя ей в глаза.

– Ладно, сынок, ладно. Неволить не стану, – сразу отступила Евдокия Петровна, чтобы не настраивать сына против себя. – Прости ты меня, дуру старую. Неправа была. Грех на мне. А когда внучком-то порадуете? Скоро ли?

– Не знаю, мам, почему-то не получается, – ответил сын и опустил глаза, как в детстве, когда случалось ему провиниться.

Этот разговор был ему явно неприятен. Потому как сам часто задумывался над этим, почему живут вроде исправно, а ничего не получается. С тех самых пор гвоздем засели в голове слова матери, что если женщина не беременеет, живя при муже, значит – бракованная. Гнал от себя эти мысли и не хотел так думать о Тамаре, но дурные мысли сами выбирают, в какой голове поселиться. А так хотелось ребеночка, лучше мальчика, конечно, чтобы все, как у людей, чтоб семья настоящая была.

И промолчала Евдокия Петровна, но тут же в ее голове созрела мысль, что именно это может стать поводом для их новой ссоры и развода. Не попускалась «добрая свекровь», все хотела невестку изгнать из своей жизни, а сына вернуть к себе.

Прошло еще некоторое время, и сын вдруг самолично появился в родительском доме.

– Мам, а я к тебе с радостью, – с порога начал Славик, – Томка беременная! Будет и у меня наследник!

И захолонуло сердце! Неужели не суждено сбыться ее планам?! Неужели эта детдомовка пересилила ее?!

– Садись, сынок, к столу! Радость-то какая! Отметить надо! – запела мать, быстренько накрывая стол. И, что уж совсем было против ее правил, поставила на стол графинчик с водочкой. А когда, уже подвыпивший, Славик блаженно развалился за столом, мать исподволь начала вить свою канитель:

– Славик, а она у тебя не гуляет? Нет, я плохого про нее ничего не хочу сказать, но на днях Нина Степановна Казыкина, соседка наша, сказывала, что видела Томку у магазина с каким-то мужчиной. И веселая она была, и довольная! И смеялась, и глазами стреляла, как будто любезничала с ним, – доложила «факты» сыну мать, и сразу примолкла, вглядываясь в его лицо. – И чего это вдруг? Два года ничего, а тут вдруг тяжелая стала? Как бы в дураках тебе не остаться. Будешь чужого растить!

Известное дело, от осинки не родятся апельсинки, и яблоко от яблони недалеко падает. И еще черт знает что! Как ни крути, а был он сыном своей матери, настроен с ней на одну волну. Вперемежку с радостью бродили такие мысли и в голове Славика! И никак он не мог уразуметь, как это так, то столько времени ничего, а тут вдруг раз и в яблочко!

Расслабился Славик за время спокойной жизни, и вновь не усмотрел угрозу своему счастью в словах и мыслях матери. Оказывается, те же самые грабли стояли на том же самом месте и только его и дожидались! Он посмотрел на мать тяжелым взглядом, налил водки в стакан и, не раздумывая, опрокинул ее в рот. Пил как воду, не морщась, не чувствуя вкуса опаляющей жидкости.

– Если нагуляла, если не мой ребенок, убью суку! – мрачно изрек Славик.

Да! Водочка – самая лучшая закваска для дурных мыслей и необратимых поступков. И Евдокия Петровна испугалась не на шутку. Один раз она уже видела сына в ярости. Нет! Не этого она хотела! Она хотела, чтобы сынок тихо расстался с детдомовкой и женился на Таньке, дочке Нины Казыкиной, которая очень нравилась Евдокии. Да и семья зажиточная, не то, что Томка, горемыка безродная. А тут, вишь, как дело может обернуться. Так и до тюрьмы недалеко.

– Ты не дури, сынок. Остынь! Мало ли, что люди скажут. Сначала сам проверь, а потом уже решай, как быть, – успокаивала и наставляла сына Евдокия Петровна. – Только руками не маши, а то ведь и свою жизнь сгубить можно. Помнишь, как ты ее метелил, насилу батька отобрал. А я ведь еще тогда тебе говорила, что не пара она тебе, лучше бы на Таньке женился. А ты мать бросил, и бежать за этой, прости господи, – всхлипнула мамаша.

Но Славик уже не слушал ее рассуждений о перспективах новой женитьбы на соседской Таньке. В его груди полыхал пожар ревности и ярости, требовавший немедленного выхода наружу.

Домой Славик вернулся намного позже обычного и изрядно выпивший.

– Славик, ты где потерялся? Мы с малышом уже тебя заждались, – кинулась к мужу, ничего не подозревающая, Тамарочка.

– Отстань, – грубо оттолкнул жену Славик.

Взглянув в недоброе лицо мужа, Тамарочка сразу поняла, откуда ветер подул, но не стала связываться с пьяным Славиком. Отошла тихонько и присела у стола.

– Что молчишь? – истолковав по-своему ее покорное молчание, заводился Славик, – Знаешь, кошка, чье мясо съела?

– Ты о чем это, Славик? – недоуменно вскинув брови, спросила Тамара.

– А-а-а, ты еще прикидываться будешь! – сверкая глазами, заорал муж, и распрямившейся пружиной кинулся к Тамаре. – Говори, от кого вы….ка нагуляла!

И уже замахнулся на нее, но в этот миг Тамара, движимая инстинктом самосохранения, схватила большие и острые портновские ножницы, и волчицей ощерилась на мужа:

– Не подходи! Запорю! Пошел вон к своей мамаше! Знаю, с чьего голоса поешь! Не унимается, сука старая! Мало она моей крови выпила! – орала Томка, а слезы струями били из глаз, так ей жалко было себя, маленького и своей, казалось бы, наладившейся и в один миг снова рухнувшей жизни.

Этот ее отчаянный жест сразу отрезвил Славика. Кому же охота на ножницы налететь. Пьяный-пьяный, а сообразил, что Томка рисковая, и не задумается, пырнет. Отступил и направился к двери.

– Ладно, потом поговорим, – зло процедил муж. – Только знай, что я тебе не дурак, чужого ребенка кормить-воспитывать! Сама выкручивайся. Я на развод подаю, – и вышел, громко хлопнув дверью.

Вот и закончилось то, что она хранила и берегла, как умела, и называла семьей и счастьем. Раз, и все! Так просто! Тамарочка без сил сидела на полу и негромко плакала, нет, скорее скулила, как маленький щенок, выброшенный жестокосердными хозяевами на мороз. В один миг рухнуло то, что так тщательно и с любовью выстраивала она в своей семейной жизни.

Когда узнала, что беременна, радости не было предела. Первым делом сообщила мужу и разрешила рассказать свекрови, чтоб та не думала, что она бракованная, что плохую жену себе сын выбрал. Даже закралась в голову робкая мысль, что свекровь нужно простить и семью восстановить, чтобы у ребенка были не только папа и мама, но и бабушка с дедушкой, и тетки-дядья, и братья—сестры. Мечты о большой и дружной семье так и не давали покоя детдомовской девочке, пережившей мрачный ужас одиночества и собственной ненужности. Так хотелось, чтобы всех было много, чтобы все любили друг друга и жили в радости и согласии. Оказывается, у свекрови на это счет было собственное мнение, которое она так и не захотела изменить после той памятной ссоры и разрыва.

– Ну, что ж, Евдокия Петровна! – думала про себя Тамарочка. – Ты свой выбор сделала! С мужем я все равно помирюсь. Он мой и никуда не денется. Но отныне ни Славку не пущу к тебе, даже на минутку не дам увидеться, а внука и подавно не увидишь, даже не узнаешь, как он выглядит, – продумывала план мести свекрови зареванная Тамарочка.

Через неделю протрезвевший и виноватый Славик вновь стоял перед Тамарой на коленях, умоляя простить и принять назад. Так и повелось с тех пор. Он периодически пил и бурно жалел себя, обманутого коварной женой. Он даже пытался распускать руки, но Тамара, наученная горьким опытом, всегда была начеку и давала мужу достойный отпор. Ссора заканчивалась изгнанием тирана, вышвыриванием вещей мужа и кратковременным затишьем. А потом опять все, как заезженная пластинка, начиналось сначала. Соседи по квартире сначала участвовали в семейных разборках. Они то унимали и стыдили пьяного Славика, то помогали вытолкать его взашей из квартиры, но потом устали и они. И Тамара осталась со своей неудавшейся жизнью один на один. Каждый раз она клялась и божилась, что не пустит больше на порог эту пьянь, то вдруг снова жалела его и принимала назад, все-таки надеясь на то, что однажды он прозреет и поймет, что он сделал с их жизнью. А еще она надеялась на то, что родится ребенок, и Славик признает его своим и перестанет валять дурака, снова станет заботливым и надежным. Он же все чаще и чаще думал только об одном: где взять денег на очередное похмелье. На работе начались неприятности. Сняли с машины и перевели из шоферов в автослесари. Кто же доверит управление машиной пьющему водителю?! Последний сдерживающий фактор отпал сам собой. Теперь уже ничто не мешало принимать «лекарство», когда этого просила, измученная страшными подозрениями, душа. А она просила все чаще и все больше. После домашних баталий, пьяный и со скудными пожитками в руках, он появлялся на пороге родительского дома. Евдокия Петровна, сначала так обрадовавшаяся тому, что ее план удался, принимала сына в распростертые материнские объятия и наивно полагала, что все будет по-прежнему. Но сын пил все чаще, и все чаще появлялся у матери в непотребном виде. Она уже не сочувствовала ему, а все чаще стала ругать его, а то и вовсе прогонять в тепляк. Не подумала мамаша, что раздор с женой и графинчик с водочкой, «для разговору по душам», обернется такой бедой. Теперь и сама уже была не рада, но жизнь не кинопленка, обратно не отмотаешь и снова не переснимешь.