Медынцева также отмечает, что «привлечение памятников эпиграфики позволяет и хронологически расширить границы исследуемого периода: в то время, как известные древнерусские рукописи датируются серединой – второй половиной XI в., достоверные памятники эпиграфики появляются уже в X в.» [72].

Распространение получили не только грамотность, но и вообще разностороннее образование среди знатных женщин. Среди дошедших до нас имен наиболее известно имя Ефросиньи Полоцкой, которая сама писала книги и переводила религиозно-философскую литературу на славянский язык, занималась просветительской деятельностью. Прекрасно образованы были и дочери Ярослава Мудрого.

Одним из династических браков времен Ярослава было замужество Анны Ярославны, вышедшей за французского короля Генриха I. Наталья Львовна Пушкарева, доктор исторических наук и основоположница исторической феминологии и гендерной истории в отечественной науке, так описывает ее жизнь после замужества: «Первые годы жизни в Париже не были радостными для Анны. „В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны“ – эти строки из письма Анны к отцу в Киев цитируют французские исследователи. Но достоверных данных о ее жизни в Париже в 1051–1060 гг. нет. К этому времени относится лишь письмо к ней римского папы Николая II (1059 г.), в котором, в частности, говорится: „Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошел до наших ушей, и с великой радостью слышим мы, что вы выполняете в этом очень христианском государстве свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом“. О растущем авторитете Анны во французском обществе говорит и тот факт, что ей было предоставлено право ставить свою подпись на документах государственной важности. Ее четкие, ясные, написанные знакомым „уставом“ буквы стоят рядом с крестами неграмотных королевских чиновников, придворных и самого короля – Генриха I. Эта привилегия Анны была уникальным явлением для французского королевского двора XI в. Анна знала латынь – официальный язык того времени, на котором писало и говорило образованное общество в Западной Европе. Кстати, письмо папы к Анне было написано по-латыни. Но коронованная киевлянка, живя вдали от родины, помнила кириллическое правописание, подписывалась и на родном языке» [86].

Итак, на правление Ярослава Мудрого приходится расцвет Древнерусского государства. Ярослав был озабочен и тем, что станет с Русью после его смерти. Он наставлял своих сыновей: «Вот я отхожу из этого света, дети мои; любите друг друга, потому что вы дети одного отца и матери. Если будете жить в любви друг с другом, то Бог будет среди вас, покорит вам всех врагов, и будете жить мирно; если же станете ненавидеть друг друга, жить в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов, которую они достали себе трудом великим. Но живите мирно, слушаясь брат брата» [82]. Однако после смерти Ярослава в 1054 году усобица повторилась.

Справедливости ради надо сказать, что произошло это далеко не сразу, и не властолюбие сыновей Ярослава было тому причиной. Первые годы их общего правления протекали достаточно мирно, но постепенно обстановка стала накаляться: пришли в движение многочисленные родственники (дядья, племянники), активизировались простые киевляне, решая, кому быть князем в Киеве. По мнению Гумилева, и в этом случае за княжеской усобицей прослеживаются интересы различных групп и идеологий, а не только властные амбиции отдельных князей.

Нельзя при этом сказать, что князья не хотели между собой договориться, но на постоянной основе достичь этого никак не получалось. На какой-то период механизмом урегулирования конфликтов и выработки общих решений стали княжеские съезды. Однако их соглашения не были долговечны. Так, Любеческий съезд 1097 года «поделил все русские волости между князьями на началах справедливости, утвердив правило: „каждо да держит отчину свою“. Но справедливость была вскоре попрана главным ее блюстителем Святополком, который, действуя заодно с Давидом Игоревичем, ослепил одного из князей изгоев^[25] Василька» [80].

Далее предоставим слово Евгению Юрьевичу Спицыну: «Весной 1098 года, когда весть об этом жутком злодеянии разошлась по всей Руси, Владимир Мономах и черниговские князья, сговорившись на Городецком съезде, пошли походом на Киев, силой заставили великого князя Святополка примкнуть к их коалиции и вместе двинулись походом на Волынь. До нового кровопролития дело не дошло, поскольку князь Давыд покаялся в своем злодеянии и, отпустив ослепленного им Василька, „створяше с нимъ миръ“. Но вскоре на Волыни и в Галиции началась новая междоусобная вражда, в ходе которой Володарь и Василько Ростиславичи захватили все волынские города и изгнали Давыда с отцовского стола, а сам он бежал „в ляхи“» [112]. Для наведения порядка потребовался очередной съезд.

Ключевский писал: «По смерти Ярослава власть над Русской землей не сосредоточивается более в одном лице: единовластие, случавшееся иногда до Ярослава, не повторяется; никто из потомков Ярослава не принимает, по выражению летописи, „власть русскую всю“, не становится „самовластцем Русской земли“. Это происходит оттого, что род Ярослава с каждым поколением размножается все более и земля Русская делится и переделяется между подраставшими князьями» [43].

Тем не менее, относительно спокойный период на Руси наступает еще один раз. После смерти нелюбимого киевлянами Великого князя Святополка и народных беспорядков в Киеве киевское городское вече призывает на великокняжеский стол Владимира Мономаха, прозванного так по имени своего византийского деда со стороны матери. «Услыхав это, Владимир пошел в Киев; митрополит Никифор, епископы и киевляне встретили его с великою честию; Мономах сел на стол отца своего и дедов своих; и все люди были рады, и мятеж утих» [111]. А вот как характеризует С. М. Соловьев самого Владимира: «…братолюбец и нищелюбец и добрый страдалец за Русскую землю; он просветил ее, подобно солнцу, испускающими лучи свои; слава его пронеслась по всем странам, особенно был он страшен половцам» [111].

По всей видимости, Владимир помимо перечисленных достоинств обладал здравомыслием и политической волей, так как сумел в период своего княжения усмирить кипящий котел, в который стала превращаться к тому времени Русь. Как отмечает Е. Ю. Спицын, ссылаясь на мнение ряда современных историков, «авторитет и влияние Владимира Мономаха во всех русских землях были настолько велики, что можно вполне определенно говорить о ренессансе Древней Руси, которая именно в те годы была сильна как никогда» [112].

Правление Владимира было не очень долгим (1113–1125 годы). В 1125 году Владимир умирает, оставив великокняжеский стол своему старшему сыну Мстиславу. Уже тот факт, что никто не воспротивился нарушению старшинства наследования, допущенному в этом случае, включая законного претендента на великокняжеский стол дядю Мстислава, говорит о многом. Действительно, в «годы своего правления Мстислав Великий жестко охранял целостность Русской земли и пресекал любые попытки сепаратизма» [112]. Но с момента кончины Мстислава в 1132 году начинается очередная княжеская междоусобица и распад государства.

Чтобы читатель мог в полной мере прочувствовать атмосферу большей части XII века на Руси, приводим отрывок из «Курса русской истории» С. Ф. Платонова. Начнем с 1154 года, так как со смерти Мстислава до этого момента события развивались в том же ключе. «В 1154 году Изяслав умер; престарелый Вячеслав вызвал другого своего племянника – Ростислава Смоленского, и киевляне присягнули ему, заключив, однако, договор, что он будет чтить своего дядю Вячеслава, как делал это его покойный брат. После же смерти Вячеслава киевляне приняли Изяслава Давидовича, представителя Святославичей; но тут снова явился Юрий, и престол, в третий раз перейдя к нему, остается за ним до его смерти. В 1157 г. Юрий умирает, и киевляне, не любившие этого князя, хотя он и был Мономахович, снова зовут на киевский стол Изяслава Давидовича. Тогда один из младших Мономаховичей, Мстислав Изяславич Владимиро-Волынский, опасаясь, что киевский стол уйдет из рук Мономаховичей, изгнал Изяслава из Киева и водворил там своего дядю Ростислава, а после смерти его в 1168 году сам занял великокняжеский престол. В то же время претендентом на Киев является сын Юрия – Андрей, которого Мстислав обошел, как раньше отец его Изяслав обошел дядю своего Юрия. Победа в этой борьбе осталась на стороне Андрея; в 1169 г. Киев был взят, а Мстислав удалился в свою Волынскую область. Киев был ограблен и сожжен, а сам победитель не остался в нем и ушел на север» [80].

Таким образом, к середине XII века от величия Древней Руси остались преимущественно воспоминания; да и сама она прекратила существование как единое государство, распавшись на десятки отдельных княжеств. С юга постоянно грозили набегами кочевники, торговые обороты падали, население беднело, князья пребывали в постоянных выяснениях отношений. Народ стал сниматься с мест и мигрировать на северо-восток.

С этого времени начинается новый этап истории Древней Руси. Вслед за населением основные события перемещаются на ее северные территории. С. Ф. Платонов так характеризует этот период: «…усобицы князей, отсутствие внешней безопасности, падение торговли и бегство населения – были главными причинами упадка южнорусской общественной жизни. Появление же татар нанесло ей лишь окончательный удар. После нашествия татар Киев превратился в маленький городок в 200 домов; торговля вовсе заглохла и мало-помалу Киевскую Русь по частям захватили ее враги. А в то же время на окраинах Русской земли зарождалась новая жизнь, возникали новые общественные центры, слагались новые общественные отношения. Возникновение и развитие Суздальской Руси, Новгорода и Галича начинают уже собою иной период русской истории» [80].

Произошло усиление ряда северных княжеств, изменились даже приоритеты самих князей. Как верно подметил Платонов, киевский стол стал им неинтересен. Мы уже видели это на примере Андрея Боголюбского, разорившего Киев в 1169 году. Северные князья активно вмешивались в дела южных княжеств, но свою жизнь с ними связывать не хотели. Простой подсчет показывает, что при начале этногенеза славян в I веке н. э., на XII–XIII века должна прийтись фаза обскурации, и мы видим подтверждения этому не только в бесконечных внутренних конфликтах, но и в признаках отсутствия общей идентичности единого в недавнем прошлом народа.

Несмотря на различия во внутреннем устройстве Северной и Южной Руси, процесс распада продолжился и северных землях. Северную Русь называют удельной. Здесь не было борьбы за великое княжение: каждая княжеская семья владела определенной территорией – уделом. «Но в XII в. начинается разложение родового порядка благодаря младшим городам северной Руси, которые, получая особого князя, более ему подчиняются, чем старые, старшие города, что и позволяет князьям усилить свою власть. Князья, возвышая эти города в ущерб старым, смотрят на них как на собственность, устроенную их личным трудом, и стараются как личное владение передать их в семью, а не в род. Благодаря этому родовое владение падает, родовое старшинство теряет значение, и сила князя зависит не от родового значения, а от материальных средств. Каждый стремится умножить свою силу и средства увеличением своей земли, своего удела. Усобицы идут уже за землю, и князья основывают свои притязания не на чувстве родового старшинства, а на своей фактической силе. Прежде единство земли поддерживалось личностью старшего в роде князя. Теперь единства нет, потому что кровная связь рушилась, а государство еще не создалось»