Снова он выглядел этаким рассеянным профессором, не от мира сего, Борису на миг показалось, что Горецкий переигрывает. Но зачем? Опасается этих людей? Вряд ли. Положение Аркадия Петровича здесь, в Париже, весьма прочно и независимо. Это Борис болтается неприкаянно и готов взяться за любую работу, чтобы не умереть с голоду, а Горецкий всегда найдет людей, которым будут нужны его знания и опыт. Возможно, это будут англичане, возможно – французы. В Константинополе, к примеру, Горецкий по договоренности сотрудничал с турецкой полицией^[2]. Правда, он сказал, что сейчас временно не у дел, так Борис этому не поверил. Вид у Аркадия Петровича совсем не праздный. Но отчего же он так осторожен в разговоре с этим помощником его высочества?

Борис мысленно пожал плечами и решил, что он просто давно не видел Горецкого, оттого и кажется ему поведение бывшего полковника немного странным.

– Дело в том, – отвечал между тем Павел Петрович, – что муж Ольги Кирилловны в семнадцатом году находился на фронте, заболел там тяжело. Она, получив срочную депешу, решилась ехать к нему, оставив Сашу на попечение верной своей подруги Агнии Львовны Мезенцевой. Однако не доехала до Ставки, поскольку узнала, что мужа отправили в тыл. Пока она добиралась до него, поезд разграбили пьяные дезертиры, она осталась без вещей и без денег, с трудом добралась до Петрограда. Полковник Сергеев умер в пути, это последние верные сведения о семье. В восемнадцатом году, спасаясь от голода и террора, Ольга Кирилловна с дочерью выехали из Петрограда на юг.

«Все ясно, – Борис переглянулся с Аркадием Петровичем, – родные так и не смогли простить великой княжне мезальянса. Они терпеть не могли ее мужа – как же, простой полковник! – и ненавидели саму Ольгу за то, что проявила характер и решилась поступить против воли семьи. Она отдалилась от них и жила как обычные люди – муж служил, она воспитывала дочку. Все было бы прекрасно, если бы не случилась революция».

Он вспомнил ужасную зиму восемнадцатого года в Петрограде. Синие губы умирающей матери, ее задыхающийся шепот, темнота на улицах, еженощное бдение в ожидании, что придут, застучат сапогами в дверь, ворвутся пьяные матросы с обыском, отберут все, что еще не отобрали до них, и уведут с собой, в страшные подвалы Чрезвычайки. Голод и холод гнал людей на улицы, нужно было менять вещи на дрова и продукты. Днем на толкучке орудовали воры и мошенники, ночью обывателей подстерегал патруль и налетчики. Борис похоронил мать в феврале и к весне с трудом вырвался из этого ада.

– Их просто бросили на произвол судьбы, ведь так? – спросил Борис, в упор глядя на Павла Петровича.

– Не нужно так горячиться, – сказал Павел Петрович, не отводя глаз, – мне характеризовали вас как спокойного, уравновешенного, здравомыслящего человека.

Горецкий тронул Бориса за руку и бросил косой взгляд из-под пенсне. Взгляд был из репертуара не того добрячка-профессора, а полковника, который умел повелевать и допрашивать.

– По непроверенным данным, – продолжал Павел Петрович после некоторого молчания, – мать с дочерью видели осенью девятнадцатого года в Киеве, после чего след их потерялся.

Борис тяжело вздохнул. Он вспомнил выматывающие поиски пропавшей сестренки Вари, вспомнил, как он мотался по югу России, переходя от надежды к отчаянию, едва успевая уворачиваться от многочисленных опасностей.

– Его высочество не надеялся на встречу с сестрой и племянницей, он думал, что их нет в живых. И вот несколько недель назад до нас дошла весть, что Сашенька жива.

– Каким образом ей удалось спастись? – с интересом спросил Горецкий.

– Неизвестно, – на этот раз Павел Петрович опустил глаза, – я вам больше скажу, неизвестно, где она живет и с кем. Но Ольги Кирилловны нет в живых, это точно. Не стану скрывать, человек, что привез известие о Саше, сам ее не видел…

– Вот как? – Горецкий с недоверием поднял брови.

– Он имел беседу с неким лицом, которое утверждало, что знает о местонахождении Александры Николаевны и может снестись с ней в любое время. Человек этот в свое время был коротко знаком с его высочеством, – Павел Петрович кивнул на стену, что выходила в кабинет, – у нас нет причин ему не доверять. Он со своей стороны вынужден быть очень осторожным, вы понимаете почему. Поэтому он не дал посыльному ни письма, ни открытки, а только просил передать на словах, что Сашенька находится в крайне бедственном положении и нуждается в помощи. Он, разумеется, ничего ей не говорил, чтобы не вселять необоснованную надежду.

Горецкий согласно кивнул, показывая, что одобряет такое поведение.

– Мне неясно одно, – медленно проговорил Борис, – какое отношение ко всей этой истории имею я?

– Вот как раз сейчас я объясню! – обрадовался Павел Петрович. – Дело в том, что лицо, от которого мы получили сведения о племяннице, – это Ртищев Павел Аристархович, вам знакомо это имя?

– Ртищев! – воскликнул Борис. – Не может быть!

Профессор, искусствовед, старый друг его отца, Павел Аристархович Ртищев был знаком ему с детства. Он часто бывал у них дома – запросто, без приглашения, так как был накоротке со всем семейством. Он был холост и утверждал, что дети Ордынцевы заменяют ему племянников. Летом они снимали дачи рядом в Озерках, Павел Аристархович водил Бориса гулять на дальнее озеро – это называлось «пойти в поход», они устраивали привал и настоящий костер и даже иногда пекли в нем картошку. Маленькую Варю не брали на такие прогулки, и она дулась потом на Бориса целый вечер.

Зато дядя Па, как называла его Варя, научил ее стрелять из самодельного лука. Они втыкали в Варины волосы несколько вороньих перьев, раскрашивали лицо сажей и маминой губной помадой, дядя Па называл Варю настоящей индейской скво. Борис и сейчас видит перед собой чумазую мордашку с растрепанными льняными кудряшками.

Отец не принимал участия в их забавах, он терпеть не мог дачную жизнь, все эти пикники и катания на лодках.

«Что такое пикник? – посмеивался он, видя, как мама запаковывает корзинку с едой. – Это когда вот это яйцо надо обязательно съесть под вон той сосной! Почему чай с вареньем надо пить обязательно на террасе? Потому что только там вас искусают комары! А без комаров летом чаю не бывает!»

– Неужели Павел Аристархович жив? – удивился Борис. – Неужели он уцелел после голода, расстрелов и чисток?

– Представьте себе, – кивнул Павел Петрович. – Жизнь иногда бывает непредсказуема. Он имел беседу с нашим человеком и не скрыл, что не доверяет ему. По этой причине он не назвал ни своего местожительства, ни местонахождения Александры Николаевны. Он заявил, что может довериться только вам – про вас он точно знает, что вы в эмиграции и никак не можете быть агентом ГПУ.

Борис пожал плечами – похоже, старик малость тронулся там, в Петрограде, от страха и голода. Он тут же почувствовал, как щеки опалила краска стыда. Какое право он имеет так думать? Сколько мужества понадобилось несчастному Павлу Аристарховичу, чтобы выжить в голодном, холодном и враждебном городе! А ведь он далеко не молод, года на три старше отца…

– Итак, вашей задачей будет отыскать господина Ртищева и убедить его указать местонахождение Александры Николаевны, – заговорил Павел Петрович.

– Минуточку… – мягко прервал его Горецкий, – я бы хотел уточнить некоторые детали. Во-первых, откуда профессор Ртищев узнал, что Борис Андреевич находится в Париже?

– Он сказал, что слышал об этом от общих знакомых. Кто-то, дескать, получил письмо из Крыма в двадцатом году от племянника или двоюродного брата, где названы имена знакомых людей, которым удалось сесть на пароходы и отплыть в Константинополь.

– Это очень неосторожный поступок! – Пенсне Горецкого слетело и заболталось на шнурке.

– Согласен, – Павел Петрович наклонил голову, – однако это поможет нам в поисках Сашеньки.

– И второй вопрос, – настойчиво продолжал Горецкий, – известно ли хотя бы приблизительно, с кем живет Александра Николаевна и чем занимается? Возможно, она замужем или имеет сожителя… В таком случае могут быть непредвиденные осложнения…

Павел Петрович сморщился, как от зубной боли, и замахал руками:

– Она одинока и, кажется, больна. Во всяком случае, очень бедствует. Ее поддерживает подруга ее матери…

– Та самая Мезенцева Агния Львовна? – слегка оживился Горецкий.

– Кажется… Пока им удается скрывать Сашенькино происхождение, но, сами понимаете, в этой Совдепии сейчас идут бесконечные расследования. Большевики называют их чистками и говорят, что выметут поганой метлой всех социально чуждых элементов из советских учреждений.

Борису все не нравилось в этой истории. Этот доживающий последние дни старик, этот хлопотливый Павел Петрович, эти скудные сведения о племяннице. Никто ее не видел, никто не знает, где она сейчас. Да был ли мальчик-то? Единственное знакомое имя – Павел Аристархович Ртищев. В восемнадцатом году он был жив, Борис помнит, как он плакал после похорон матери, когда они вдвоем сидели в холодной квартире и пили спирт, который Борис достал у сапожника Михрютина, отдав ему последнее, что было в доме, – отцовские именные часы.

Если рассуждать здраво, то следовало немедленно отказаться от такого сомнительного предложения. В самом деле, получается ведь как в сказке: «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что…» Да не просто пойди, а еще преодолей множество опасностей, рискни единственным, что у тебя осталось, – собственной жизнью. Не зря Горецкий задает Павлу Петровичу так много вопросов, ясно, что ему тоже не слишком нравится эта история.

Борис слегка подвинулся вместе с банкеткой, чтобы лучше видеть лицо Аркадия Петровича. Тот встретился с ним взглядом, но Борис ничего не смог прочитать в глазах бывшего полковника. Когда нужно, Горецкий хорошо умел скрывать свои мысли и чувства.

Борис рассердился на себя. Для чего он оглядывается на своего бывшего начальника? Теперь они не имеют друг к другу никакого отношения, оба вышли в отставку, Борис теперь не поручик, а Горецкий – не полковник. И в этом деле не имеет никакого своего интереса, он просто посредник. Привел Бориса на встречу – и все, больше от него ничего не требовалось. Борис сам должен решить, согласен ли он выполнить это поручение.

– Ну-с, милостивый государь, что вы можете мне сказать определенного? – напомнил о себе Павел Петрович, и глаза его блеснули чуть насмешливо, как у Арлекина на старой ширме.

Борис закусил губу и отвернулся. Если он откажется, что ждет его здесь, в Париже? Медленное умирание. Он ужасно, просто безумно устал от нищей, тоскливой, бесполезной жизни. Ему противны соотечественники – бедно одетые, с глазами, полными покорной униженности или лихорадочной заносчивости. Дамы, слезливо вспоминающие русские березки, мужчины, спорящие до хрипоты о политике, осуждающие Клемансо^[3] или же расхваливающие лорда Керзона^[4]. Уже никто не считает дни до падения большевистского режима, все давно потеряли надежду. Борису глубоко неприятна такая жизнь, он хотел бы забыть о прошлом и начать все заново. Но возможно ли это в его положении?

Куда он пойдет отсюда, если откажется? В темную комнатку на шестом этаже, узкую, как школьный пенал, где летом жарко, потому что накаляется крыша, а зимой холодно, потому что не работает дымоход и хозяйка, мадам Жирден, отказывается его чистить, потому что Борис задолжал ей за квартиру за много месяцев. В комнате всегда душно и пахнет персидским порошком от клопов. Она такая маленькая, что вмещает только узкую койку, стул и тумбочку. Горничная, подученная хозяйкой, никогда не приносит Борису горячей воды для бритья. Да и умывальника никакого в комнате нет, только колченогая табуретка, а на ней – треснутый фаянсовый таз и такой же кувшин вовсе без ручки. И за такой, с позволения сказать, комфорт, мадам дерет со своих постояльцев три шкуры.

Он будто наяву услышал жестяной шелест хозяйкиных юбок, ее визгливый голос, без труда преодолевающий шесть этажей и проникающий ему, Борису, прямо в мозг. И эта смесь французского с нижегородским! Мадам родом из Одессы, фамилия ее была Жирденко, и мадам офранцузила ее, убрав последний слог.

Воспоминание встало перед глазами так ярко, что Борис вздрогнул.

– Я жду ответа, – напомнил Павел Петрович.

– Я согласен, – ответил Борис и успел заметить в глазах Горецкого искорки интереса. Впрочем, Аркадий Петрович быстро опустил глаза, после чего надел пенсне и снова глядел бодрячком-профессором, милым и чудаковатым. Борис усмехнулся про себя и подумал, что Горецкий в своем репертуаре. Наверняка за эту услугу его высочеству он сумеет получить ответную услугу, либо же с ним поделятся важной информацией или сведут с нужным человеком. Аркадий Петрович Горецкий всегда умел обратить любой случай на пользу своим делам.

– Кстати, я желал бы знать, что мне причитается в случае успеха данного предприятия, – громко сказал Борис, вставая с ненавистной банкетки.

– Тише! – невольно вскинулся Павел Петрович. – Вы потревожите сон его высочества…

– Надеюсь, его высочество не всерьез сказал об одолжении? – Борис не стал понижать голос. – Мне говорили, что это – чисто коммерческое предприятие, стало быть, по окончании экспедиции всем участникам причитается награда. Я хотел бы узнать, сколько…

Павел Петрович укоризненно покачал головой и оглянулся на дверь.

– Вы свободны, господин Ордынцев, все остальное вам объяснит Аркадий Петрович.

С этими словами он раскрыл дверь в кабинет. Проходя мимо стола, Борис оглянулся. Старика в кресле уже не было.