– Но это не всё. – Строго нахмурившись, произнёс Хафиз Хараши. – После того, как Анвар Ханбобо напишет фетву, каждый из спорщиков получит копию, заплатив необходимую сумму в виде налога. Каждый из вас её подпишет, если грамотный, или поставит крест, ели не выучил до сих пор алифбоси*. Он сохранит фетву у себя, поскольку дело непростое. Мало ли как сложится ваша жизнь в дальнейшем.

Санджар обрадовался, что легко отделался, можно было и без головы остаться. Но терпеть возле себя несносного Али целых две луны и не иметь возможности ударить его? Это наказание не для Али, это наказание для мастера! Ладно, со штрафом он немного потянет, а потом скажет, что денег нет, и уговорит Халила, чтобы тот не настаивал на нём. Но вспомнив жён Халила, понял нелепость своего желания, более жадных и цепких женщин как Зумрад и Лайло в Афарикенте не было.

Да они не только его, они ещё и судью Хафиза Хараши за пятьдесят таньга сживут со света. Тем более что сумма штрафа уже к дневной молитве будет известна не только в городе, но и в окрестных кишлаках. Ну почему у этого негодного мальчишки такая слабая голова – его учитель бил линейкой по голове целых три года и ничего, не падал без памяти. Правда, ума от этого больше не стало. Да и ту линейку сравнивать с его любимой палкой было как то не с руки…

Халил ещё раз поклонился судье. Повернувшись, поклонился толпе, поблагодарив всех самыми проникновенными словами. Он, без конца прикладывая кончик платка к глазам, нетвёрдыми шагами отправился домой. За ним потянулись все остальные. Каждый считал, что именно его присутствие и слова помогли справедливому решению запутанного дела. Будет теперь о чём говорить в чайхане – можно немного и приукрасить: никто ведь не слышал, кто и что говорил в толпе. Можно присочинить и понравившиеся слова соседа, выдать за свои! При случае можно и хорошие слова о судье сказать, до него эти слова могут дойти. А если придётся обращаться, то и судья вспомнит, какой гончар Инноят хороший человек! Медленно людская река разбивалась на ручейки, растекающиеся по улицам и переулкам Афарикента.

Пожилой плотник молчал, молчали окружающие его родственники, но все довольно улыбались, перемигивались, переглядывались и хмыкали в усы. Они с удовольствием вспоминали особенно понравившиеся моменты судилища. Да и как не радоваться, всё сложилось удачным образом, не грех порадоваться: злой мастер поделом наказан! Справедливость победила, и никто кроме Одыла и Халила не думал о том, что за светлой полосой в жизни всегда идёт тёмная, или уж совсем чёрная. Наступит она, но люди не будут знать, откуда и по какой причине нагрянет новое несчастье. А может быть это расплата за уже привалившее счастье – внука Джасура, рождённого полгода тому назад дочкой Умидой. Её выдали замуж несколько лет тому назад за сына муллы. Умида, родившая второго ребёнка, в доме своего мужа Хаджима пользовалась уважением со стороны новых родственников. Сватовство и свадьба четырёхлетней давности прошли так благочестиво и спокойно, что никто вроде бы и не заметил особых перемен в жизни молодой женщины.

Халил с удовольствием, смешанным с сожалением о прошедшем празднике, вспоминал бешик-той* Джасура. Задолго до праздника, как только Зумрад узнала о беременности Умиды, ожидавшей второго ребёнка, женщины стали готовиться к знаменательному событию: шить, вышивать, делать заказы на материю, кукол, поделки и игрушки, благо кудо Хамид был прекрасным кукольником и лучше него игрушек никто не делал. Гульчехра, старшая дочь Халила, ставшая наравне со своей свекровью заправской повитухой, с одного взгляда на живот беременной женщины могла определить, кого следует ожидать, мальчика или девочку? Это было сродни какому-то колдовству, но Озода, её свекровь только затаённо улыбалась, тихо радуясь, что смогла передать своё искусство, если не родным дочерям, так невестке. Та вскоре заменит её в этом нелёгком деле. Умиде Гульчехра с уверенностью заявила, что будет мальчик. После тайного разговора с сестрой даже назвала примерно день родов, ошибившись всего на три дня!

Сам Халил на празднике не присутствовал, но подготовился к нему тщательно. В день бешик-тоя украшенная яркими лоскутками арба*, запряжённая двумя рабочими лошадьми, была нагружена подарками, сладостями, одеждой для малыша и дочери с зятем, кудолари, а также для других членов семьи. Сверху горделиво возвышался бешик*, раскрашенный всеми цветами радуги – выставленное напоказ произведение столярного искусства Халила. После возвращения с праздника обе его жены, улыбаясь белыми от муки лицами, с гордостью рассказывали, что возле ворот их встретил мулла Аброр, взвалил бешик на правое плечо и занёс через ворота. Потом передал его Хаджиму, мужу Умиды и тот отнёс бешик на женскую половину дома.

Всё остальное было как всегда. Именно так проходил бешик-той в доме Халила совсем недавно, не более полугода тому назад, когда Нигора, жена Саида родила своего первенца Нуриддина. Это был праздник молодой женщины и ребёнка. Сначала бешик обмазали маслом, немного покоптили над дымом арчи, потом насыпали на дно немного сахару – самую малость, потому что, несмотря на то, что дом муллы богатый, сахар оставался одним из самых дорогих продуктов. После этого Зумрад и Динара, бабушки младенца, взяли два альчика. Бросив их в бешик, начали его раскачивать, пытаясь сделать так, чтобы кости поскорей упали в кальтук. При этом они приговаривали «Будь удачлив»! Потом бабушки и другие старшие женщины застлали колыбельку и вручили её Умиде.

Халил всегда благодарил всевышнего, что тот, послав множество испытаний его сыновьям, не посылал никаких серьёзных испытаний его дочерям. Только Ойниса в своё время заставила его сердце сжиматься от горя, но и она теперь лишь радует его стариковское сердце. Умида, совсем не красавица, но умница, вертит своим мужем так же, как и остальные дочки! И кто только их этому научил? В своё время Халил очень опасался, что две жены приведут его дом к расстройству, но случилось так, что его жены живут как родные сёстры. Не подумаешь что соперницы. Хотя какие соперницы. Халил догадывался, что им тоже вертят, но делают это так искусно, что он все поступки считает только своими, а не внушёнными ему его любимыми жёнами.

Зумрад со смехом рассказывала, как они учили Умиду укладывать Джасура в бешик – дочка и так всё хорошо знала, но обычай есть обычай. Сначала Зумрад положила внука в бешик неправильно, и все окружающие наперебой закричали «Неправильно, не так надо ребёнка укладывать»! Халил тоже заулыбался рассказу жены. Это кто неправильно ребёнка в бешик укладывает, его жена? Она родила и вырастила семерых детей? Именно такие моменты при праздновании бешик-тоя и были наиболее запоминающимися и дорогими! Но тогда, после праздника у него было такое благодушное состояние, что он позабыл возблагодарить Всевышнего за подарок судьбы. Вот и случилось несчастье с Ульмасом.

Воспоминания воспоминаниями, но надо как-то решать судьбу сыновей, а сначала надо убедиться, что Ульмас выздоровеет без тяжёлых последствий для себя.

Немного обогнав мужчин, бежал Ядгар, спотыкаясь и выкрикивая что-то своё, весело-удалое и радостное, счастливый тем, что зло наказано. Эх, бола, ты ещё не видел настоящего зла, и не дай Всевышний тебе его увидеть. И как хорошо, что ты можешь радоваться такой малости в жизни! На ходу он выкрикивал глупые детские стишки:

Злой мастер наказан судейской рукой

Рукой справедливой, надёжной такой

Мой славный учитель отмщён оказался

Драчун непотребный наказан остался

Он что-то ещё пытался прибавить, но видимо, последние слова ему так понравились, что он без конца их выкрикивал. В конце-концов Одыл повторил вслед за Ядгаром:

– «Драчун непотребный наказан остался»! Братья, малыш-то прав, мастер оказался не мастером, а гнусным драчуном. И дрался он не как джигит или палван, а как противный шакал. Нападал и бил только тех, кто не мог ему ответить! Скажите, братья, вы же все ремесленники-мастера, как вы наказываете шагирдов? Кто из вас бьет их палками до крови и до потери сознания? Я не припомню в нашей семье такого нарушения обычаев. Да, все наказывают своих учеников, но никого не судили по жалобе за то, что тот едва не убил своего шагирда.

Мужчины дружно кивали, соглашаясь с Одылом.

– Да если я задену шагирда, то могу зашибить несчастного. – Разглядывая свои огромные кулаки, сказал каменотёс Хайдар.

– Поэтому сегодня в чайхане* я буду не только говорить об этом, но и пересказывать рубаи, сочиненное этим пострелёнком. Правда, раньше меня всё это может рассказать сам чайханщик Насрулла, свёкор Ситоры. Хотя лучше меня всё равно никто не расскажет эту историю. Халил, почему ты такой мрачный? – Одыл был готов хоть сейчас бежать в чайхану, но время полуденной молитвы ещё не наступило и чайхана пустая. Быстро прошёл суд. Никто не говорил вслух, но все поняли, что Хафиз Хараши испугался толпы и решил дело по справедливости и без проволочек.

В это время в чайхане кроме чайханщика, заезжих купцов и погонщиков верблюдов никого нет. Им местные дела неинтересны. Хотя с какой стороны посмотреть: поедет купец в другой город, остановится в караван-сарае, расскажет эту историю. Кто-то прислушается: не только у них есть такие жестокие устоды, в других местах они тоже не святые! Поостережётся руки распускать, особенно если в рубаи добавить ещё четыре хлёсткие строчки! Потом на всех базарах масхарабозы их распевать будут!

– Брат, я думаю, что сейчас с Ульмасом? Али не врач, он всего лишь мальчишка. Конечно, сообразительный, да что там говорить, умный мальчишка! Но он ребёнок, ему только-только должно исполниться четырнадцать лет. И если он прав, то, что толку от слепого в семье? И замуж за него никого не отдадут, и детей у него не будет! А как он будет за собой ухаживать? Как есть что-то? Нет, я пока не увижу Ульмаса, не успокоюсь. Конечно, кусок лепёшки и коса* с маставой* всегда будут у него на дастархане*, но захочет ли он сам? Вы все помните, что сделал его отец? То-то!– Окружающие пригорюнились. Конечно, хорошо, что судья принял их сторону, но если Ульмас ослепнет, то пятидесяти таньга на всю жизнь не хватит.

Все заторопились домой, благо до заветной калитки оставалось несколько шагов. Их мужчины почти пробежали. Во дворе, как всегда было людно – женщины и дети занимались своими делами, самые маленькие девочки качались на качелях, под присмотром Салимы и Саиды, двойняшек Саида и Бодам, его старшей жены. Интизора и Юлдуз заливисто хохотали, а близнецы самозабвенно раскачивали качели. Старшим девочкам было уже по девять лет, так что на улицу без присмотра их уже не выпускали, вот малышки и радовались, что их сестрицы с ними играют. Двор поутру был чисто выметен. Свежие лепёшки лежали на дастархане, прикрытые не только полотенцем, а ещё и одеялом, чтобы к обеду не растеряли своей свежести.

Женщины хлопотали возле очага. Завидев вошедших мужчин, младшая сноха Халила Нигора кинулась заваривать свежий чай, пока они будут мыть руки. С кумганом возле лохани уже стояли Саида и Салима: всё, игры закончились и сначала дело. С полотенцами в руках возле двойняшек стояла десятилетняя Лола, младшая дочка Халила от Лайло. Она была похожая на отца как горошина из стручка. Все дети, которых рожала Лайло, были лицом в Халила, видимо сбылось её заветное желание, бесхитростно высказанное в день свадьбы— «Я буду рожать вам девочек и мальчиков, и все они будут похожи на вас».

Но родила она лишь троих детей, и хотя была ещё молода, больше не беременела. Точно так же не было прибавления семейства у Карима. У них с Гульшан было двое детей, не считая Зульфикара, отнятого султаном. О нём в семье редко вспоминали. Младшую дочку родители назвали Интизора, что значит «долгожданная». Уж очень Гульшан и Карим хотели, чтобы у них родилась девочка. Ахмад всё время проводил с отцом и дедом в мастерской и первым его другом был Зураб. Всё было так, как давным-давно мечтали Лайло и Гульшан. Только они мечтали, чтобы их первенцы были друзьями, а не только братьями, но не сложилось. У Али один друг и брат – Ульмас, все остальные могут находиться рядом. С некоторыми он даже разговаривает, но делится своими мыслями и планами с одним Ульмасом.

Прежде чем сесть за дастархан во дворе, Халил и Одыл вошли в дом, где на нескольких курпачах лежал Ульмас. При виде старших он сделал движение, словно хотел встать, но жилистые худые руки Али крепко держали его за плечи и не позволили даже шевельнуться. Отец положил свою мозолистую ладонь на лоб сына и ощутил прохладную кожу. На виске сына билась тугая жилка—тук-тук…

– Что, батыр, победили мы всех дивов*, слава Аллаху! Больше вы к мастеру Санджару не пойдёте. Но Али придётся отработать за унижение устода две луны. Беспокоиться нечего, мастер больше его не то, что палкой – пальцем не тронет! А после того, как ты выздоровеешь и встанешь на ноги, мы втроём отправимся в Бухару. Там найдём вам хорошего учителя, он сделает из вас мастеров. – Ульмас опять попытался поднять голову, но теперь уже Халил силой удержал её на подушке. – Забыл, что наш домашний табиб Али сказал? Шевелиться нельзя, вставать нельзя, а кушать только лёгкую пищу, от которой желчь не разливается.

– Дада-джан, мы действительно поедем в Бухару и будем там учиться? Или вы так Ульмаса успокаиваете? – у Али округлились и без того выпуклые карие глаза. От неожиданного известия и привалившего счастья, на осуществление которого он и не надеялся, в груди сладко заныло. Даже работа у ненавистного мастера в течение двух лун не огорчила его! Эх, если бы брат был здоров и не из-за несчастья они отправились в Бухару, а потому что отец понял, что в Бухаре самые лучшие мастера…

– Да, я так решил. Но это всё произойдёт не раньше, чем через две луны, ближе к лету. Там в медресе* учится ещё один ваш брат Закир. Ему уже двадцать пять лет и осталось учиться ещё несколько лет. Поэтому будем покупать дом, нечего по чужим людям скитаться, да и муж вашей сестрицы Айгуль тоже часто в Бухаре бывает, а ютится по караван-сараям. И с Закиром он до сих пор всего несколько раз виделся, хотя считаются родственниками. Непорядок это. – Давно Халил думал над тем, что делать с Закиром. Наследство от родителей осталось, надо употребить его на окончательное обустройство племянника. Если Ульмаса Халил называл только сыном, то Закира он своим сыном не считал и не называл.

Каждый год Халил посылал или поручал отвезти в Бухару деньги и продукты, потому что содержание от вакфа, выделяемое слушателям медресе, явно не хватало на жизнь. Халил тревожился, что его названный сын там один, без семьи и родных, мыкается среди чужих людей. Жаль, что в Афарикенте нет медресе, а то бы никогда не отправил Закира так далеко от дома. Одыл согласно закивал, правильно кудо решил, у кого голова работает, так это у Халила! Жаль, что он скромный человек, а то бы мог визирем у хана стать, на золоте бы ел, на пуховиках спал!

Но Халил всегда говорил: «Кем угодно обернёшься, к самому себе вернёшься», и никогда не стремился к тому, чтобы прыгнуть выше головы. А если сыновья вбили себе в голову, что будут строить самые высокие и красивые дома во всём Мавераннахре, так Всевышний им в помощь и не уставать никогда! Если судить по старшим сыновьям, не обиженным талантами, то младшие пойдут намного дальше! Халил внимательно наблюдал за Ульмасом, косясь на Али, видит его младший сын или вправду ослеп, как в страхе шептал ему в ухо Ядгар? Ничего не понимая, он помахал перед лицом сына ладонью с растопыренными пальцами, стараясь не сильно колыхать воздух.

– Батюшка, здесь комаров нет, спасибо, что пытаетесь их отогнать. —По непонятной причине Ульмас с детства боялся комаров.

Он спрятал зарождающуюся улыбку в складках круглого лица. Мальчик понял, что беспокоит отца и чего тот боится больше его смерти: слепота почти всегда была концом жизни. Слепой человек не только делать ничего не может, он обуза для семьи. Правду говорили люди или нет, Ульмас точно не знал, хотя разговоры старших слышал. Некоторые нарочно становятся слепыми, чтобы стать муэдзинами*. Для чего идти на такие жертвы, Ульмас не мог понять. Они с Али себе языки стёрли, споря, хотели бы они стать муэдзинами или нет?

– Слава Аллаху, ты видишь! Теперь я спокоен и мы обязательно отправимся в Бухару. Радуйтесь – Санджар-ака должен заплатить пятьдесят таньга за то, что истязал вас с братом. Хотя чему радоваться, это наши деньги возвращаются. И ещё десять на лечение. – Ульмас счастливо захихикал, голова скоро встанет на место, а шестьдесят таньга это такие большие деньги, что на них в Бухаре можно хороший дом построить.

Он взглянул на Али, и они поняли друг друга без слов: они сами построят дом, и никакие мастера им не нужны! Глаза Али засверкали янтарным блеском от сладостного предчувствия самостоятельной работы. Кирпичи они научились делать, когда ещё были несмышлёными малышами. Пока мастер их лупил, они всё-таки чему-то научились, зря лепёшки с катыком* не переводили. А двери и окна отец сделает. В голове у Ульмаса заработала считалка – он прикидывал, сколько кирпичей понадобится на дом из четырёх комнат и гостиной. Да если балахона будет, и ещё мастерская, да зимняя кухня, да ворота… Мысленно они переговаривались, привыкли, но редко кому показывали свою странную способность.

– Али, если дувал делать не из гувалля*, а из сырцового кирпича, то сколько надо будет глины привезти? Сколько она должна пролежать замоченная, чтобы её начать замешивать? – Халил в недоумении посмотрел на ребят, которые увлечённо стали переговариваться, вставляя в свою речь незнакомые слова.

– Эй, болалар, это о чём вы сейчас говорите? – Халилу было не совсем понятно, почему мальчишки забыли о старших.

– Простите, дада-джан, мы считаем, сколько материала и времени уйдёт на то, чтобы построить в Бухаре дом из пяти комнат со всеми необходимыми пристройками, зимней кухней и дувалом. – Беззаботно ответил Али.

– Это как же вы считаете, вы же молчали! А где калам, где бумага? Всё, что вы сейчас говорите невозможно запомнить. – Халил недоверчиво воззрился на ребят.

– Это почему невозможно, ата? Это мастер нам не верил, что мы можем запомнить, сколько кирпичей ушло на первый ряд правой стены, а сколько на второй ряд с левой стороны на постройке дома. Но вы знаете, что мы хорошо запоминаем всё, что делаем. Например, Ульмас до сих пор помнит, сколько гостей было на свадьбе у Ойнисы и Анвар-ака, где они сидели, и в платье какого цвета была старшая матушка. – Али постарался в очередной раз скрыть своё недоумение. Их с Ульмасом всегда удивляло то, что остальные не могут запомнить простые вещи. Они до сих пор не верят тому, что ребята всё запоминают, увидев единожды.

– 

Потому что так никто не делает. – Строго возразил отец.

Братья уже давно перестали спорить и поправлять окружающих, потому что за эти споры полагались щелчки по лбу, а такие наказания им надоело получать ещё в раннем детстве. Теперь они старались при взрослых не начинать серьёзные разговоры. Но радость от переезда в Бухару лишила их обычной осторожности. Али в очередной раз потупил глаза, а потом, слегка кивнув, продолжил:

–Но вы, батюшка, вы всегда нам верили и даже проверять перестали. Это мастер Санджар совсем беспамятный был и злой, он именно за это Ульмаса и бил!