Это не всё. Сыновья Халила, нет, не мальчишки из-за кого он сейчас в глубоком сомнении сидит и не выходит к спорщикам. Это те, что пришли с отцом, взрослые мастера Карим и Саид – вот в ком главная причина его неуверенности! Этих мастеров знают не в одном Афарикенте, их знают в Самарканде и Бухаре. Оттуда приходят заказы на изящные шкатулки, лаухи, ящики, ларчики, сундуки и прочие деревянные поделки! Давным-давно он заказал им для своей жены шкатулку для драгоценностей. Тогда мастера были молодые и брали за работу не так дорого. Сейчас бы судья сто раз подумал, прежде чем заказать им деревянную вещицу, цена неподъёмна даже для него. Заказов у этих мастеров на полгода вперёд. Попробуй обидеть этих кудесников, так богатые любители изящной резьбы от казия мокрого места не оставят!

А с другой стороны мальчишка ударил мастера, это тяжкое преступление! Если каждый ученик начнёт махать руками в ответ на замечание, что тогда будет? И этот мальчишка не просто ударил устода, он свалил его в канаву, и несчастный весь вывалялся в грязи! Именно в таком виде, с нашлёпками глины и безобразными разводами от подсохшей дождевой воды из лужи явился мастер в дом к судье. Конечно, Санджар умолчал о том, что он избил другого мальчишку палкой. Эх, не того он избил. Это же Ульмас, его родной отец стал дервишем, святым человеком, а мать умерла, рожая сына. За такого весь город вступится, помня о его настоящих родителях! Да и приёмные не простые люди…

Казий продолжал горестно размышлять, а рядом с ним на чарпае сидел, потупя взор, мастер Санджар. Лишь сейчас он понял, что натворил. В его сырых мозгах постепенно наступало просветление, а в душу заползал промозглый страх. Его уже не огорчал испачканный халат и хохот подмастерьев. Он думал лишь об этом толстом мальчишке. Мастер ненавидел его так сильно, что от одной мысли о толстячке у него начинался озноб. Сначала Санджар не мог понять, почему ему так ненавистен этот тихий круглолицый бола, но потом уразумел источник своей неприязни.

Когда мастер сам был шагирдом, он учил арифметику с геометрией. Эти науки ему совершенно не давались. Он не мог понять, почему нужно прибавлять какие-то числа, а не знакомые и понятные всем вещи. Ему, чтобы к двумстам тридцати одному прибавить сто сорок шесть, нужно было обозначить эти цифры какими-то привычными словами. Например, к двумстам тридцати одному яблоку прибавить сто сорок шесть яблок. По-другому у него не получалось. И когда он шептал себе под нос про яблоки, груши или сливы, то учитель бил его линейкой по голове и приговаривал:

– Охмак*! Какие сливы, какие яблоки? Неужели так трудно к одному числу прибавить второе, и без всяких груш!

Именно этого маленький Санджар понять не мог. Для него не существовало цифр в отрыве от каких-либо обыденных вещей. Увидев, как обращается с цифрами Ульмас, как он в уме без бумаги и калама складывает огромные числа, то проникся к этому выскочке лютой ненавистью и при любом случае старался больней стукнуть мальчишку. Второго сына Халила Санджар почему-то боялся трогать. Взгляд Али был проницательный, словно он видит мастера насквозь, и понимает причины его ненависти. Хорошо, что молчит, только зубами со злости скрипит. Скрипи-скрипи, хоть до корней сотри, всё равно ничего мне не сделаешь!

Но сделал же! И как этот тщедушный худой недомерок ухитрился его ударить, да чем – ногами! Ишь, как подпрыгнул, Санджар и не заметил, откуда ему грозит опасность. А вот теперь сам Халил со всеми родственниками и друзьями пришёл к казию. Да и ткач Джура сидит рядом на чарпае*, насупился, зыркает недовольно! Придётся дом перестраивать, да и площадку разровнять. Может, действительно стены покосились от того, что площадка была неровная? Сколько трудов вложено, сколько сил. Задаток ткача уже потрачен. Придётся тратить деньги, отложенные на безбедную старость. Ещё неизвестно, что казий решит, слишком уж у него недовольное лицо. А чем казий недоволен, он же всегда достойно благодарил его, когда обращался со спорным делом? Вдруг казий решил, что Санджар виноват? А не мальчишка сам напросился на удар своим гнусным смехом? Неужели теперь шагирды будут жаловаться на своих устодов? Никогда такого не было и сейчас не будет!

Но Санджар, несмотря на злость и врождённую тупость понимал, что обманывает сам себя. И не в мальчишке дело, а в том, что он нанёс увечье тому, кто сейчас должен научиться работать, а потом кормить своих родителей в старости. Пусть у Халила полный дом взрослых сыновей, каждый должен вносить свою долю в содержание престарелых родителей! А если мальчик останется уродом и совсем не сможет работать?

Табиб* Мухаммад Азим скажет, что Санджар виноват! Табиб точно будет на стороне Халила. Весь Афарикент знает, что тот пользуется любым поводом, чтобы почитать книгу Ибн Сины, хранящуюся в их семье. Кто-то говорил Санджару, что вроде бы мальчишки эту книгу наизусть знают, да врут, наверное. Книга-то на арабском языке. А его не всякий табиб хорошо знает. Мастер понимал, что дело его не совсем справедливое, но думал, что в очередной раз вывернется.

Он уже пытался сунуть за поясной платок судьи маленький мешочек с пятью таньга, но казий отмахнулся и ничего не взял. Это было странно. Всякое бывало, и казий ни разу не оставил его своей милостью. Может, после суда сменит гнев на милость? Правда, не безвозмездно, но что в нашем подлунном мире делается за просто так? Ничего. Придётся потрясти свои запасы, но дело надо выиграть, а то останешься и без денег и без работы. Придётся переезжать в кишлак и заниматься дехканским трудом. В нём Санджар понимал ещё меньше, чем в математике.

Наконец казий отставил в сторону пустую пиалу, поднялся и направился к воротам. Слуга быстро приоткрыл калитку и изумлённый Хафиз Хараши увидел не просто нескольких человек – он увидел толпу, а позади неё стояло несколько стражников с пиками. «А стражники-то зачем?» – подумалось казию, «Я же никого в зиндан отправлять не собираюсь, у нас и зиндана-то нет»! Несмотря на утро, народ расходиться не собирался. Стражники стояли, тихо перешёптываясь и прислушиваясь к негромким разговорам, возникающим в толпе, то тут, то там. Хафиз сделал строгое лицо и вопросительно посмотрел на стоящих впереди всех Одыла и Халила.

– С каким делом, уважаемые, вы явились в сопровождении такого большого числа людей? Неужели для изложения вашей просьбы нужна вся эта толпа? – он обернулся к стоящим плотными рядами людям и скучно спросил: – Вам делать нечего, что вы все нарушаете порядок в нашем благословенном городе, где правит великий султан Искандер?

Лучше бы судья ничего не говорил про султана Искандера. Взрослые сыновья Халила стразу встрепенулись, вспомнив, что кое-что султан их семье должен. И пусть они никогда не пойдут к нему на поклон, да их и не пустят во дворец, но этого никто не знает. Все окружающие уверены, что стоит Кариму глазом моргнуть, всё во дворце будет к его услугам. Здесь старшие сыновья Халила и все его кудолари* заулыбались, радостно переглядываясь. Санджар вспомнил многочисленные слухи, гулявшие по Афарикенту. Сказки о молочном брате наследника престола, сыне Карима, живущего во дворце. Халил откашлялся и начал свою речь:

– Уважаемый казий Хафиз Хараши! Вы хорошо знаете меня и мою семью. Я законопослушный правоверный мусульманин и обращался к вам лишь однажды, но помню ваше отзывчивое сердце и справедливейшую душу. – Хафиз помнил ту историю. Смотри-ка, пятнадцать лет тому назад судился с кипчаками*, теперь родственниками стали, стоят рядышком, чуть ли не целуются! Вдвоём притащились. Одылу-то этот мальчишка совсем никто, седьмая сыворотка на катыке! Но никуда не денешься, людей с судилища никто не имеет права выгонять, лишь бы вели себя тихо. А тут ещё и писец Анвар Ханбобо пытался разжалобить его трогательной историей про Ульмаса… – Я пришёл с жалобой на мастера Санджара. Этот устод ударил палкой по голове моего сына Ульмаса и тот лежит сейчас без движений, готовый к встрече с Создателем.

Толпа нестройно зашумела. Послышались возгласы:

–Правоверные, это что, теперь каждый мастер будет шагирдов* палкой по голове бить?

– Какое беззаконие! Надо решать дело по справедливости!

Кончиком платка, обёрнутого вокруг тюбетейки* и свисающего к правому плечу, Халил вытер выступившие слёзы. Он вспомнил распростёртое тело сына. Ульмас всегда был упитанным, но перед выходом из дома он показался Халилу измождённым и худым. За что? Неужели Али прав и мастер глупо завидует его сыну? Но как же так? Каждый мастер гордится тем, что его ученик достигает высокого уровня мастерства, и даже превосходит самого учителя!

Именно это и является предметом особой гордости устода. Ученики Халила давно превзошли его в мастерстве. Он ими гордится не только как учениками, но как своими детьми, своими сыновьями! Если Ульмас и Али в деревянной работе ничего не понимали и твердили про здания из камня, то младшие сыновья горят от нетерпения и счастья, если старший мастер или отец обращается к ним. И расцветают, если те хвалят. Их мастерская никогда не опустеет, но чужие в ней работать не будут.

– У меня в руках документ. В нём сказано, что если ученики не понимают и не выполняют указания устода, то он может отказаться от них. – Халил развернул свиток и протянул его Хафизу Хараши. – Я думаю, что Санджар не хотел терять десять таньга в год, что я платил за обучение сыновей.

Толпа загомонила громче!

– За десять таньга я бы их катыком сладким поил, и работать бы не заставлял.

– Ого, десять таньга! А за пять лет пятьдесят? Санджар, ты совсем слабоголовый, таких учеников по голове бить…

Судья строго приказал замолчать и обратился к толпе:

– Есть ли свидетели данного события и деяния, в котором ты обвиняешь уважаемого на весь Афарикент мастера? И как ты себе представляешь обучение шагирда? Неужели мастер не вправе наказать нерадивого ученика?—Хафиз Хараши очень хотел найти хоть какую-то лазейку в рассказе Халила, чтобы не валить всю вину на Санджара, а перекинуть часть её на непослушных шагирдов.

Он обвёл толпу тяжёлым взглядом, надеясь на то, что все они струсят и разбегутся по домам. Но никто не собирался покидать облюбованное место, надеясь узнать что-то совсем уж интересное, чтобы можно было пересказать в чайхане, да не один раз!

Вперёд выступил ткач Джура. Он надеялся к лету перебраться в новый дом, но теперь все надежды рухнули. Наверное, самым сложным ремеслом из известных было ремесло ткача. Тот был вынужден сидеть возле станка дни напролёт, согнувшись в три погибели, чтобы соткать полтора-два кари ткани. Джура ткал бекасам. Ткань была полушёлковая, дорогая, на неё не всегда находились покупатели. Поэтому Джура старался дружить с купцами. Некоторые из них оптом покупали его материю и торговали на караванных путях, так прибыль была больше. В своё время он познакомился с Одылом и почти подружился с ним. Но большая разница в возрасте не давала им сойтись ближе, хотя Джура тоже любил посидеть после работы в чайхане и посмотреть на перепелиные бои.

Для Одыла чайхана* стала прибежищем в борьбе с надвигающейся старостью. Дома всем заправляла невестка, а мешать ей старик совсем не хотел. Его жена Хилола целыми днями пропадала то у одной замужней дочери в гостях, то у другой. Она не чувствовала себя полноправной хозяйкой в богатом доме. Старенький тесть давно пересёк пороги садов Всевышнего.

Больше всего Джура любил, когда Одыл начинал что-то рассказывать о своих многочисленных путешествиях и приключениях. Как-то так получалось, что свободными вечерами рассказы Одыла собирали множество мужчин. Этим рассказам находилось подтверждение в виде мелких вещичек, привезённых им из дальних странствий.

Семья у ткача Джуры была большая. Джура считался молодым мастером, хотя имел жену и пятерых детей. Двоих уже можно посадить за ткацкий станок для самостоятельной работы. Его отец после долгих споров, раздумий и разговоров решил отделить старшего сына, позволив ему построить дом и зажить самостоятельно. Рядом с родительским домом свободного места не было, пришлось искать новый участок. Он долго присматривал место, где построит дом. Хотел, чтобы строение было не так далеко от родителей, а площадку выбрал лишь после того, как Санджар авторитетно заявил:

– В этом месте дом простоит сто лет и с ним ничего не случится.

Были у Джуры сомнения: слишком покатым, неровным и бугристым показалось место, но он понадеялся на мастера. И даже когда толстенький мальчик несмело сказал, что в этом месте строить нельзя, он и тогда продолжал верить мастеру. Упитанный мальчуган с узкими кипчакскими глазами оказался почти внуком его приятеля Одыла-ака. Джура с недоумением наблюдал, как мастер Санджар, бывший, по мнению окружающих, прекрасным строителем, не даёт тому прохода. Сначала ткач думал, что Ульмас ленивый и поэтому мастер его так гоняет. Потом заметил, что в ответ на придирки и тычки двое учеников пытаются спорить с мастером. Они бесконечно переговариваются, иногда и на арабском языке. И частенько подсмеиваются над указаниями Санджара.

Это никуда не годилось. Джура был готов предупредить мастера о непочтительности шагирдов, но однажды застал наказание строптивца. Мастер бил Ульмаса палкой. Не просто бил, он вкладывал в удары звериную ненависть, ярость и отвращение. Ткач решил понаблюдать дальше за устодом, что же будет, но не успел. Сегодня недостроенный дом покосился, того и гляди развалиться. Кто теперь ответит за это и возместит убытки, он не знал. Поэтому посоветовался со своим отцом и решил жаловаться на Санджара вместе с Халилом. Если Халил выиграет, что вполне возможно, то выиграет и Джура. Сейчас его отец, два младших брата и сыновья стоят рядом с ним.

– Уважаемый казий*! Мастер Санджар строил мне дом на берегу Акдарьи недалеко от сардобы. Я слышал, как сын Халила Ульмас предупреждал, что дом может развалиться, потому что место неровное. Но мастер его не послушал и за пререкания наказал ударами палкой. А нужно было всего-то выровнять площадку. Сегодня, после землетрясения мой новый дом покосился и вот-вот развалится. Санджар-ака обвинил Ульмаса в колдовстве и опять ударил его палкой, но уже не по спине, а по голове. Я сам это всё видел. Я хочу, чтобы мастер Санджар построил мне дом, и чтобы этот дом был крепкий и не развалился от дуновения ветерка. – Всё это Джура выговорил, смело глядя на казия и Санджара. Он чувствовал присутствие отца и то, что толпа явно находится на стороне Халила и его родственников. Плотник встрепенулся:

– Уважаемый казий, только сегодня я увидел на теле моего сына множество синяков и ссадин! Пусть мастер скажет, за что он так избивал моего сына? Пусть расскажет, чему он научил моих детей за пять лет! Баранов пасти? На базар за лепёшками ходить? Или двор подметать? Может быть, он научил их математике или арабскому языку? – голос Халила стал твёрже дубовой доски, пролежавшей в воде лет двести. Толпа в ответ на эти слова разразилась смехом. Хохотали все: те, кто знал Санджара и те, кто знал мальчиков.

– Ой-бой*! Да Санджар на тюркском говорить не может!

– Математике, да скажите ещё, что он научил их алгебре!

– Санджар, сколько инжира получится, если к двум яблоками прибавить три груши?

– Шербет*, правоверные, получится сладкий шербет!

Смех, раскатившийся по бурлящей толпе, был не добродушный, а злой и недоброжелательный.

Тут казий заметил, что к Халилу сквозь массу плотно стоящих мужчин пробрался сын его писца. Потянув Халила за рукав, стал что-то говорить ему на ухо. Лицо Халила сначала выразило недоумение, но по мере того, как мальчишка, захлёбываясь словами и слезами продолжает упорно что-то твердить, наливалось синюшной бледностью. Мальчишка отпустил рукав халиловского халата и спрятался за спины мужчин.

– Господин казий, только что ученик моего сына сказал, что тот почти ослеп и может различать только белое и чёрное. Если вы не накажете Санджара за его преступление, я сам накажу его. Вот он, зверь в человеческом обличье. Я доверил ему самое дорогое, что у меня есть. Все в городе знают, откуда у меня этот сын. Все знают, что он учит желающих счёту и письму, учит бесплатно, и учит хорошо. За что мастер с ним так поступил? У нас в городе нет рисаля строителей. Кроме Санджара есть ещё несколько человек, имеющих санад* мастера. Я думаю, что хакиму города надо подумать, нужен ли нам такой мастер? Человек, уродующий наших детей, недостоин чести жить в нашем благословенном городе! – толпа позади Халила недовольно заворчала, заколыхалась. Раздались гневные выкрики.

Теперь ничего поделать нельзя, стоит казию вступиться за Санджара, толпа вдребезги разнесёт его дом. И не посмотрят эти смутьяны на стражников – что им несколько человек, когда у каждого мужчины на площади за поясом кинжал торчит? Носить кинжалы никому не запрещено, вот они и пользуются этим. Казий поднял руку, призывая всех к молчанию.

– Уважаемый устод Санджар! Что вы можете ответить на оба эти обвинения? Есть ли в них правда, и насколько справедливы требования людей, обвиняющих вас с одной стороны в жестоком избиении сироты, а в другом случае в невозможности справится с заказом, задаток за который вы получили от ткача Джуры? – лишь сейчас Санджар вспомнил, что Ульмас сирота, а не родной сын Халила! Ой-бой, так это его отец дервиш?

«Горе мне, горе» – в голове стало пусто, язык присох к гортани, а любимая палка выпала из ослабевших пальцев. Вот и настал конец вольготной жизни, конец всех мечтаний. И это тогда, когда он надеялся зажить на сделанные сбережения и больше никогда не заниматься противным делом строительства домов для разных ремесленников и даже дехкан. Он собирался сидеть дома и учить двух-трёх мальчишек премудростям строительства. А если что-то пойдёт не так, то он виноват не будет. Самого-то Санджара тоже не очень хорошо научили работать. Хочешь – не хочешь, а отвечать нужно, а то эти оборванцы, окружающие Халила и его родных подумают, что мастер струсил, поэтому молчит. Но голос не слушался. В пересохшем горле першило, хотя устод старательно откашлялся.

– Я всё делал так, как положено. Учил так, как учили меня. Я не сильно наказывал мальчишек, а как положено по шариату*. – Но в голосе не то, что не было убедительности, голос был так тих, что его с трудом расслышали в первых рядах разгорячённой толпы. Подмастерья Санджара были поражены произошедшей в нём разительной переменой. Всем сразу стало понятно – мастер виноват во всём том, в чём его обвиняют. Хафиз Хараши нахмурился и заговорил:

– Я внимательно рассмотрел это дело и, выслушав все стороны и свидетелей, руководствуясь шариатом и заветами Аллаха, принял решение. Завтра вы получите фетву* примерно такого содержания «Мастер Санджар обязан выстроить дом без изъянов и огрехов для ткача Джуры в течение двух лун в том месте, на которое укажет ему ткач Джура. Для лечения шагирда Ульмаса, сына Халила, Санджар должен выделить из своих средств десять таньга*. В качестве штрафа за несправедливые наказания и битьё до беспамятства, в результате которого шагирд Ульмас, сын Халила неспособен ходить и работать, наложить на мастера Санджара штраф в размере пятидесяти таньга. Их он должен выплатить отцу Ульмаса, плотнику Халилу в течение луны, начиная с сегодняшнего дня. За удар, нанесенный мастеру Санджару и за поругание его чести, здоровый сын Халила, Али, обязан отработать две луны на строительстве дома Джуры бесплатно и беспрекословно слушаться мастера. Только тогда, когда дом Джуры будет построен, считать наказание оконченным. После этого никто в Афарикенте не должен отдавать своих детей в обучение к мастеру Санджару во избежание таких несчастных случаев. А кто всё-таки отдаст ребёнка ему в ученики, жаловаться не имеет права».

Толпа притихла. Все внимательно слушали судью, и не то, что возглас – громкий вздох не нарушал звонкую тишину возле дома судьи. После того, как судья закончил говорить, раздался вздох удовлетворения. И народ, поначалу готовый разнести дом судьи по кирпичику, теперь готов был целый день таскать его на руках и благословлять на все лады его честное заключение.

– Уважаемый казий! Я не знаю, какими словами вас отблагодарить за ваше справедливейшее решение! – Халил несказанно обрадовался такому повороту дела.