«О, это шараханье зала из крайности в крайность…»

Памяти академика А. Д. Сахарова

 
О, это шараханье зала из крайности в крайность…
Когда на трибуну восходит картавый чудак,
Поймешь ли, правитель, что судит тебя гениальность
В осмеянной скорби своих безоружных атак?!
 

Молчаливый патруль

 
Радостей ближнего не уворуй,
Дом не спали.
Ходит в ночи молчаливый патруль —
Совесть Земли.
Нет у нее ни кола, ни двора,
Негде присесть.
Пусть одинока она и стара —
Все-таки есть.
 
 
Давнишний кто-то ее породил —
Может быть, Бог.
И на молчание благословил
Или обрек.
Не декламирует выспренних фраз,
В дверь не стучит.
Просто не сводит внимательных глаз,
Просто молчит.
 
 
Ты различишь ее по волосам
Цвета луны.
За день минувший прибавил ты сам
Ей седины.
Ходит во мраке седой эталон,
Ходит века.
Что ей, бессмертной, бразды и закон
Временщика?
 
 
Если поверишь в красивую ложь
Властных и злых,
Если на лютую казнь поведешь
Братьев своих,
Чистой слезою загасит, зальет
Смрадный огонь.
Голой рукою клинок отведет,
Ранив ладонь.
 
 
Кто там безгорестно пьет и жует,
Гордый собой?
Слышишь, молчание в колокол бьет,
Воет трубой?
Радостей ближнего не уворуй,
Дом не спали.
Ходит в ночи молчаливый патруль —
Совесть Земли.
 

Вторая сторона вещей

 
Не из отеческих советов,
Не из начальственных речей
Она придет к тебе, вот эта
Вторая сторона вещей.
В бессонный час недоумений,
Когда раздумья вкось и вкривь,
Она возникнет – тень из тени, —
Часы рукой остановив,
И скажет ласково: «Не глупо ль,
Что славы сторонился ты,
Она всего лишь гулкий рупор
Твоей чуть слышной правоты.
Ты думал жизнь переиначить,
На деньги глядя свысока,
А будь хоть малость ты богаче,
Была б щедрей твоя рука.
Терпенья мудрого чуждалась
Твоя душа в тенётах бед,
И вот досрочная усталость
Переломила твой хребет.
Твоя убогая надменность!
Трезвон речей, картон мечей!»
Ну что ж, честна и откровенна
Вторая сторона вещей.
Она несет свои заботы,
Как безупречная жена,
И если вдруг истлеет что-то,
Так это не ее вина.
А ты гляди, приятель, в оба,
Чтоб желтой горсточкой трухи
Не стали дерзости Ван Гога,
Да Винчи смертные грехи,
Вийона хохот вездесущий
У камня монастырских стен
И Сольвейг, ждущей и поющей,
Седые косы до колен.
Гляди, чтобы к твоим услугам
Не оказался щедрый дом,
Где станет недруг полудругом
И станет друг полуврагом,
И где лишь томик Дон-Кихота,
Уже ненужный и ничей,
Еще кричит во гневе что-то
О третьей стороне вещей.
 

Откровенность

 
Подвожу я тебя к штурвалу,
Присягаю тебе на верность.
Перед встречей с девятым валом
Приношу тебе откровенность.
 
 
У меня ослабли границы
Меж любовью и нелюбовью,
Мой характер крутой кренится
К словоблудью и своеволью.
 
 
Я сорвала фанфарный голос,
Причитая над целым светом,
Ум короткий и долгий волос
Скоро будут моей приметой.
 
 
Мой работный запал опутан
Размышленья веревкой длинной,
Как утопленники, минуты
По житейским плывут стремнинам.
 
 
И доподлинно мне известно, —
Разбуди – повторю спросонок, —
Как страшиться волны отвесной,
Как таиться в нейтральных зонах,
 
 
И не в здравом уме, а в страхе
Ополчаться на цитадели,
Лобовые вести атаки,
Погибать, не достигнув цели.
 
 
Эту исповедь ты осмысли,
Но не будет тебе прощенья,
Коль посмеешь ее причислить
К корабельному оснащенью.
 
 
Присягаю тебе на верность.
Курс известен, и цель известна.
Пусть горит моя откровенность,
Как маяк над опасным местом.
 

Осушение болот

 
Болотных растений
Очерк резной.
Блестит ненюфара,
Как чаша с луной,
Колеблется тины
Тёплая сонь —
Там бабка-болотница
Теплит огонь.
 
 
Но невдалеке
Из цементной трубы
Змеится песок
И встает на дыбы.
И в темном кустарнике
Бродит сама
Извечная ссора
Души и ума.
 

Совет дочери

 
Возьми росу с фиалковой тропы,
Сцеди в нее по капле яд пчелиный,
Потом лекарственную кровь малины —
И спиртом муравьиным укрепи,
Пыльцою мотыльковой подсласти —
И выйдет замечательный напиток.
Но бойся эту влагу развести
Холодной осторожностью улиток.
 

Материнский сонет

 
На взрослую ты рассердилась дочь,
Что перестала доверяться маме.
За окнами ворочается ночь
Бессонными тенями и огнями. —
 
 
А дома нет девчонки… В чьем саду
От матери отдельно существует?
О ком грустит? Кому несет беду?
Кому надежды-радости дарует?
 
 
Вот так художник, может быть, глядит
В ревнивом страхе на свое творенье:
Послушное его прикосновенью,
Еще вчера оно меняло вид,
 
 
А нынче, не спросившись у него,
Вершит свое земное волшебство.
 

«Какую муть несет в себе вода…»

 
Какую муть несет в себе вода,
Смывая с берегов зеленоглазых!
А вот куски расколотого льда
Чисты и непорочны, как алмазы.
Опять, опять позвякивает медь
Молитв и клятв, произнесенных всуе.
Неплохо б языку оледенеть,
Сокровища словес кристаллизуя.
 

Скучная ссора с дочерью

 
Верю, верю, верю!
Верь и
Запирай надежно двери
От приятелей своих,
От кичливости словесной,
От судьбы
уже!
безвестной,
Ибо скучный лик – безлик.
 

«Крупнозначных купюр не оставлю в наследство —…»

 
Крупнозначных купюр не оставлю в наследство —
Материнский невыгоден труд.
Иссякая и вновь возвращаясь, как детство,
Облака надо мною плывут.
Обнажается почва в коричневых листьях,
Пахнет прелью с холмов и низин,
И не держит подснежник в коротеньких мыслях
Ни вчерашних, ни завтрашних зим.
Скоро дождь, раззолоченный солнцем, прольется
Обещанием добрых вестей, —
И ни больше, ни меньше – чем жизнь остается
После всех материнских смертей.
 

«Погода стоит серенькая, мохнатая…»

 
Погода стоит серенькая, мохнатая,
Теплая, как пух малыша воробышка.
Шагом идут облака,
Пушистые, как сытая овчарка,
Сопровождающая своего хозяина —
Белое, расплывчатое солнце осени.
То обгоняют они его, то заслоняют,
Спокойно зная, что оно есть и будет,
Что бы ни случилось завтра.
И если даже цепкая сырость
Схватит к вечеру еще зеленые листья кустов,
А ночью станет туманной изморозью,
Все равно поутру изойдет усталый кустарник
Теплым паром земли.
 
 
Знай и ты, мой дружочек,
Мой опечаленный ссорой со мной,
Что будет так и с душой твоей чуткой.
Верь и люби свое солнышко.
 

* * *

«Плохо ли нам с тобой, хорошо ль…»

 
Плохо ли нам с тобой, хорошо ль —
Это уже не важно.
В сердце тишком заползает боль
От лестниц многоэтажных.
Уже не тратимся на пустяки
Горько или счастливо.
Из русла мелеющего реки
Воду пьем бережливо.
Но что страшнее, чем впереди
Видеть не поле брани,
А только датчики на груди
И ямы в кардиограмме?
И, обезумевши, для ума
Искать победнее пищу…
Неотвратимо идет зима, —
Давай-ка с тобой поищем
Тех прошлых зим, где восторг и гнев,
Тех белых снегов на Волге, —
И, может быть, сердце, не доболев,
Бесстрашно и сладко смолкнет.
 

«Сиреневый в небе закат…»

 
Сиреневый в небе закат.
Тепла от такого не требуй.
Но сад – он пока еще сад,
Лицо запрокинувший к небу.
Рябиновый цвет сентября,
Сорок чёрно-белые перья,
И дышат деревья, творя
Молитву любви и доверья.
 
 
Вот так бы и мне до конца
С любовью дружить неразумно,
Терпеть, не меняя лица,
Знобящий сиреневый сумрак,
Конец золотого пути
Бесплодной слезой не ускорить
И все, что от неба, снести,
И что от тебя – не оспорить.
 

«В блеске инея, в треске веток…»

 
В блеске инея, в треске веток,
В жажде власти над всем живым
Мчится заморозок рассвета —
Бледный всадник без головы.
 
 
Ничего-то ему не надо
В мире слякотном и кривом —
Опахнуть бы деревья сада
Легким призрачным рукавом.
 
 
Испугать бы дыханьем стужи
Самый красный, задорный клен,
Да чтоб синий глазочек лужи
Был бы наглухо застеклен.
 
 
И ни роздыха, ни отбоя
Той тревоге воздушной нет.
Да неужто же нам с тобою
Предстоит и такой рассвет?
 
 
Рассмеется пустое эхо
Над умнейшею суетой.
Кто-то властный придет помехой
Нашей осени золотой.
 
 
С тихим звоном взлетит на воздух
Листьев пляшущих кутерьма.
Что ж, прими этот день морозный
И не жмурься. Идет зима.
 

«Вести бьют по сердцу вхолостую…»

 
Вести бьют по сердцу вхолостую.
Снадобье глотаешь, да впустую.
Силушка твоя вконец иссякла.
Дождик над тобой – и тот по капле.
Померла бы, слез не проливая,
Кабы не изба твоя живая.
Все бы ей, чудной, возиться с печью,
Тратиться на воблу да на свечи.
Так уж ей неможется, кряхтится,
Так ведь нет – надеется, крепится:
Может, гостя-странника дождется,
Может, дать ночлег ему придется.
Ужин, хоть какой-нибудь, да справишь,
На дожде за дверью не оставишь.
 

На псковщине

 
Под тёмными шапками сосен
Червонных кустов монолит.
Какая великая осень
Над этим поселком стоит.
 
 
Эй ты, деловитый и быстрый,
Хоть самую малость постой
Над этой внезапной, как выстрел,
Сводящей с ума пестротой.
 
 
И если грустишь, позавидуй
Природе в багряном венце —
Ни горькой вражды, ни обиды
На замкнутом этом лице.
 
 
Лишь чьи-то шаги, как страницы,
По тропам лесным шелестят,
Да птицы, бессмертные птицы,
Над тихим поселком летят.
 

«Пожухлая, неспелая…»

 
Пожухлая, неспелая,
Редеет в поле рожь.
Погода неумелая,
Непроходимый дождь.
 
 
Ослепли окна мутные
От скудного тепла,
Синеют стопки утлые
Дешёвого стекла.
 
 
Живу, побита ливнями,
Как поздняя трава,
Надеждами наивными
Пред веком неправа.
Авось, не всё растрачено,
Авось, не все – враги.
За пасмурными дачами
Торопятся шаги.
Встречаю всех, кто выбрался
Погодой проливной,
Кто как-никак да выбрился
К свиданию со мной.
Некрашеную, бурую
Калитку отворю.
Философу ханурому
– Ну, здравствуй! – говорю.
 

«Разгул огня. Нашествие воды…»

 
Разгул огня. Нашествие воды.
Ледник, обвал торопятся по следу.
Что все твои надуманные беды
Перед приходом истинной беды?
Подземная ли сила покачнет
Скорлупку-землю, прогневится ль море —
Что перед этим глупенькое горе
Твое, который дышит и живет!
Воскресным днем простершись на траве,
Прислушайся к земле, взгляни на тучи —
Уразумей, что пыль на рукаве —
И та в беде в сто крат, чем ты, живучей.
Так почему кричишь погожим днем
О том, что жизнь твоя непоправима?
Еще подземный не ударил гром,
И спят моря. И тучи ходят мимо.