до Вов (великой отечественной войны)

Жили мои предки в славном городе Ленинграде перед Великой Отечественной Войной и Финской хорошо. Жили в достаточно большом достатке и радости, даже, пожалуй, и в удовольствии. Возможно, отец тоже стал бы как и Иван Дмитриев артистом, может быть, и народным, а, заодно, возможно, и закройщиком верхнего мужского платья, ведь и его предки владели фабрикой скорняжной и сами же шили шубы на продажу аж при царе-батюшке. Певец Валерий Леонтьев рассказал в одном из интервью, что доводилось и самому не мало шить для сцены и совсем не от любви к иголке и ниткам. Знаем, что Эдита Пьеха платья получала из Франции. Владимир Высоцкий одевался совсем не в вещи ширпотреба.

После окончания школы отец поступил в швейное ФЗУ и учился уже на втором курсе. Он мог сшить не сложного кроя брюки, а в 70-е годы прошлого столетия сшил из шубы своей второй жены Жени (Теодоры Селезневой) куртку её племяннице, доказав, что учился, а не числился в учениках. Брат Александр, не вернувшийся с войны, мог стать дизайнером, как вариант, будучи, наверное, не самым плохим художником, плюсом к заводским заслугам, а дед мог дожить и до глубокой старости, возможно, работая до 70 лет, уже отработав необходимое время в горячем цехе Литейного производства, еще задолго до революции начав свой рабочий стаж литейщиком, но как временный, сезонный, рабочий, на холодное время года, ведь печи на лето гасили для ремонта, чистки, так как производство слишком высокотемпературное и ни печи не выдержали бы, ни люди ещё и с внешней стороны цехов, а летние температуры того времени достигали и +30С с лишним.

Революция никого не обошла стороной. Дмитриевы дом свой на Псковщине продали за «сколько дали» и окончательно переехали в Петроград с двумя младшими детьми в годы раскулачиваний. Были не бедными дедушка с бабушкой даже и после отделения от семьи мужа, который был единственным мальчиком среди семи дочек, прямо как в частушках пели: «Восемь девок, один я. Куда девки – туда я». Моему отцу было три годика. Перед войной дед уже работал зав. складом военного обмундирования Московского района.

Почти забавно, если бы не военное время, но отцу дважды путали данные в военном билете в военное время. Наверное уж, не ему одному. Вражьи козни или родственная любовь? Он не стал исправлять дату рождения, когда его омолодили на пару лет, но уже в 1943 году, после обязательной эвакуации из блокадного города, т.к. сразу и не заметил, а потом не стал привлекать внимание к своей персоне. Была война и у него на глазах были уже сотни смертей. На что это влияло? Военное звание от пули не спасёт. Второй раз ему вписали, когда выезжал в отпуск после окончания войны, в Ленинград, из заграницы, имя Александр. Девочка-паспортистка вписала «по памяти», а тогда было принято называться именем не своим. Братья часто представлялись где-нибудь на танцах именами «наоборот» и до войны. Отец заметил это только в Ленинграде. Были проблемы с получением денег, решенные, опять же, «по дружбе». Тогда же мог и вернуть год рождения правильный, но «не сообразил» подсказать паспортисткам и если бы даже нашелся бы аттестат об окончании школы, то «я – не я и хата не моя», что называется. Можно рассказать, что и мать, как многие девушки, представлялась именем Наташа. Так потом меня и назвали. Матери это имя не подходило. Тонкие черты лица и простое имя не очень сочетались. Лев Толстой назвал героиню романа «Война и мир» Ростову Наташей, как бы предупреждая читателей о простодушности девочки, не понимающей что такое «дворянская честь». Аналогично и Наталья Гончарова писала своё имя через «ь», что говорило о наивности, как минимум. В «Горе от ума» Грибоедова Чацкий разговаривает с княгиней Марьей Алексевной. Какое уж тут «княжество»…А Пьер Безухов был дворянин или признанный сын дворянский? Дмитриевы назвали детей правильно. Имя Александр мальчику с тонкими чертами лица весьма подходило, а имя Семён больше подходило малышу с более широкими скулами, похожим на мать, в несколько немецко-бюргерском эдаком варианте, с некоторым сходством с Александром Ш, как и у многих в довоенное время. Но в конце 20 века стали называть и поныне называют детей народными именами, уж не знаю зачем. У моих внуков, конечно, нет красивых пальцев с красивой формой ногтей на руках и ногах. Поэт Андрей Вознесенский написал, что «война была и прошла», имея в виду, что пора думать о дне сегодняшнем и завтрашнем. Я в школьные годы вставала из-за парты и бодро говорила, что нельзя повернуть колесо истории вспять. Ой-ли?

В свои школьные годы братья Дмитриевы выезжали на лето в деревню, конечно, к родне, как тогда и было принято. В лагеря не ездили. Брали с собой фотоаппарат. Фотографировали всё и всех. Вполне может быть, что у кого-то и остались пара фотографий от моего дяди в какой-нибудь деревне Новоржевского района. Им «платили» натурой, т.е. кормили всем, что пожелаете. Ловили рыбу, обычно, бреднем, но немного, и чистить так и не научились сами. Дело это было не мужское да и сами считались городскими. Этот опыт помог отцу в годы войны вывести генерала из внезапного окружения вместе с машиной и охраной. Собирали грибы, но опят не стали бы собирать, чтобы не ошибиться. Их брали «в ночное» и отец узнал, что без седла нужно ещё уметь ездить, а то спустившись с лошадки, можно и не устоять на ногах, пожалуй, и что спина лошади совсем не такая уж и мягкая. Немного знакомы были с сельхозтехникой. Бабушка же ездила без седла и босиком, прикрывая ноги юбкой, свободно, с детства, ведь дядя не баловал, считая, что жизнь не должна казаться сахаром, хотя сафьяновые сапожки и держали «на виду», под стрехой какой-то.

Потеряв родителей ещё в 12-летнем возрасте (революция не виновата), бабушка, будучи единственным ребёнком своих состоятельных родителей, да и рожденным через 15 лет вполне благополучного брака, имела 20000 серебром в банке Петербурга, кажется, на ВО, земли на котором когда-то раздавались бесплатно, была честно выдана замуж двоюродным дядей за «справного парня», сына мельника, уже в 17 лет, дядя ведь продал её родительский дом и вырученные деньги уже «спустил». Если бы не грамотное завещание матери, отравленной, похоже, «по-родственному» и, по мнению врачей, ртутью, то истратил бы больше, конечно, и невеста стала бы беднее просто. Цепь серебряная, однако, подаренная царицей честной кормилице, нашлась у дяди Васи и ревностно охранялась его женой Томарой, что меня удивляло, ведь я-то была законнорождённым ребёнком, в отличии от её родни по линии аж жены старшего брата, тоже вернувшегося из Казахстана и проживавшего в пригороде. Отец бабушки умер также скоропостижно и аналогично, придя из какого-то питейного заведения. Не взял какую-нибудь «хорошую женщину» замуж? Но матерью бабушка стала только в 20 лет. Раннее материнство не приветствовалось и в царское время. Наемным работникам в отсутствие мужа бабушка могла платить и платила только деньгами, которые имела от мужа-литейщика. «Натурой» платить было невозможно. У всех своя имелась. Считалось во все времена, что быть замужней, это быть обеспеченной женщиной и не перегруженной хозяйственными работами, хотя моя прабабушка и была, выражаясь современным языком, предпринимательницей, примерно, среднего звена, но и муж был в сотоварищах, конечно. Выделкой шкур занимался он. Бабушка бизнесом родителей не интересовалась и помнила только бочки со шкурами и развешанные под навесом разные. Мужчины, гордилась бабушка будучи замужем, брали с собой в поле, т.к. могла и косить и стол (поляну) накрыть, чем многие женщины не могли похвастаться.

Как рассказала, два года после переезда прожили в Ленинграде «за занавеской», т.е. не в своем доме и не в отдельной комнате, т.е. не имели даже и спальни, как и многие в те сложные для страны годы. Нельзя было жить всегда «за занавеской» и дед, как глава семьи, построил сам, с не родным, конечно, братом, домик, буквально, из брошенных после разбора железнодорожных путей шпал. Дому даже не присвоили отдельный номер и зарегистрировали как отдельную квартиру с трехзначным номером (условно, 876). Так и жили в домике «на двоих с братом», на наб. Обводного канала, по ул. Варшавской.

Жили в хорошем достатке и по всей ул. Варшавской, это была, пожалуй, что и одна из самых состоятельных семей. Во дворе устраивались постоянно, практически, танцы с патефоном на окне, куда приходили все желающие. Пластинки модные, танцевать было кому. Отец занимался в театральной студии, играл на домре, гитаре, бил чечетку, учительница в школе, сгоревшей в годы войны, выставляла его за дверь на время написания контрольных по математике, чтобы за других не писал, выполнив оба варианта. В футбол играли в парке на ст. Воздухоплавательная. Слава у парка была не самая положительная, но вечерами обычных парней там и не было. Этот опыт помог после окончания войны и демобилизации уже дяде Васе Лизунову трудоустроится в правоохранительные органы, хотя и не сразу. Членом партии он не был, а вот отец был, но это были добровольные общественные организации, как, например, ДОСААФ или Профсоюз и была война, конечно. В военные годы люди на передовой не редко писали заявления о приёме в ряды КПСС одной фразой «Иду в бой, считайте меня коммунистом». К слову, судимости снимали за участие в боях почти на правах смертников. Дядя Вася (двоюродный) занялся после ВОВ спортом (борьба) достаточно профессионально (в те годы все виды борьбы считались любительским спортом), сказав, что «не хочет искать краденые велосипеды». Как таковым, спортом, он, конечно, с детства не занимался, а на Урале просто работал как все. У него хорошо получалось «любительство»! Не полученные лейтенантские погоны после окончания Школы милиции его нисколько не волновали. У него было любимое дело, которое он делал хорошо. Не секрет, что футболисты наши, аналогично, тоже считались любителями и числились станочниками на бригадном подряде. Так что контролировать их старательность было кому даже из чисто материальных соображений.

Старший брат Александр был ещё и страстный голубятник, занимался в художественной студии, до войны работал уже на заводе, в числе передовых рабочих. Не думаю, что он был так же фанатичен как это отражено в худ. фильме «Любовь и голуби», но одна талантливая и озорная голубиха, буквально, уводила целыми стаями голубей в свою голубятню, т.е. брата Александра. Выкупить обратно голубя стоило в те годы 5 рублей. Не дешево. Голубятников было много, конечно. Несколько раз голубиху покупали, но она упорно возвращалась на свою голубятню и, естественно, приводила с собой очередную стаю «влюбившихся». Голубятники, что называется, скинулись и предложили Александру достаточно большие деньги. Не подумав ничего плохого, он продал опять голубиху, уверенный, наверное, что вскоре опять её увидит у себя. Покупатели переспросили: «Продал?». Тот подтвердил, что, мол, да, продал. Даже не зайдя за угол дома, новый хозяин свернул красавице и умнице голубихе шею и всё. Голубиная верность достаточно известна среди голубятников. Помним, что и Бим Чёрное Ухо всё же вернулся к любимому хозяину и что погиб от людской злобы и только. В купчинской школе у меня была учительница литературы, бездетная, замужем за старшим офицером, имели большую собаку и брали с собой загород, в машине. Как-то потерялась. Пришла через несколько дней в новостройки наши, к многоэтажному дому, и встречена была объятиями. Об этом знала вся школа. В городе Ленинграде люди отчетливо понимали, что никакой пощады им не будет от врага и старались прожить подольше и умереть, прихватив как можно больше врагов с собой. «Баллада о вересковым мёде» была достаточно популярна ещё и в 60-е годы прошлого столетия.