Глава 2

Ольга:

            Мне снился чудесный, волшебный сон.

Я стояла в подвенечном платье у алтаря – пышном, воздушном, сотканном из облаков и лунного света, с кружевными рукавами-паутинками, в которых переливался мягкий свет, будто от сотен свечей. Рядом – красавец мужчина, явно мой жених: высокий, статный, с волосами цвета воронова крыла и пронзительными серыми глазами, холодными и глубокими, как озерная гладь в туманное утро, в которых отражалось моё смущённое, залитое румянцем лицо.

Наши ладони лежали на алтарном камне, холодном и шершавом, испещренном таинственными письменами, которые покалывали кожу легким электрическим током.

Мужчина читал брачную клятву на языке, похожем на шёпот ветра и треск пламени, но я понимала каждое слово. Я слышала свой собственный голос, звонкий и уверенный, произносящий: «Да». И в этот самый миг, в месте соприкосновения наших запястий, расцвели алые цветы – нежные, как маки, но без единого лепестка, сотканные из чистого света и крови. Они пульсировали в такт ударам наших сердец, будто живые, и через миг превратились в тончайшую, почти воздушную татуировку, переплетающиеся узоры которой светились едва уловимым золотистым отблеском, словно в них вплели нити расплавленного солнца. Теперь мы были мужем и женой.

Я удовлетворенно улыбнулась, вдохнула полной грудью сладкий, дурманящий аромат незнакомых цветов, стоявших вокруг алтаря…

И проснулась. У алтаря. В том самом подвенечном платье. Рядом с тем самым неизвестным типом. Тем самым, из моего сна.

Упс. Что-то пошло не так. Причем капитально. Я четко ощущала свое тело – каждую мышцу, оттянутую тяжестью невесть откуда взявшегося наряда, легкий озноб от холода, веявшего от каменных стен, учащенное, сбивчивое дыхание. Я думала, чувствовала, понимала происходившее с кристальной, болезненной ясностью. В общем, я не спала, точно не спала! Это была жестокая, сверхъестественная реальность.

– А теперь, по традиции, новобрачные идут к столу! – ворвался в мои растерянные мысли чей-то незнакомый бархатный голос, прозвучавший где-то справа, нарушая гробовую тишину, воцарившуюся после обряда.

Я машинально повернула голову и увидела улыбающегося мужчину в безупречно сидящем строгом фраке – вероятно, распорядителя. Его улыбка была отрепетированной и совершенно безжизненной, как у восковой фигуры. За его спиной толпились гости в нарядных, но странных, словно сошедших с полотен старых мастеров, костюмах и платьях, их лица расплывались в моем сознании, будто я смотрела сквозь мутное, подернутое испариной стекло, и лишь общее впечатление – бледность, надменность, холодное любопытство – долетало до моего сознания.

Жених… нет, теперь уже муж, окинул меня взглядом – медленным, холодным, оценивающим, с легкой, но оттого не менее унизительной искоркой презрения в уголках серых глаз. Но все же, словно исполняя заученный, глубоко неприятный ритуал, он протянул руку. Его ладонь оказалась сухой и теплой, но пальцы сжали мои с небрежной, почти демонстративной силой, без капли нежности.

Я вскинула брови так высоко, что почувствовала, как шевельнулись пряди челки, наскоро уложенной в чужую, сложную прическу, утяжеленную какими-то шпильками. Это что еще за пренебрежение собственной женой? Да что он вообще себе позволяет? Думает, раз в жены взял, может смотреть, как на дешевку с распродажи?!

Кстати, а где я? С кем рядом? Что вообще происходит?! В голове пронеслась череда безумных версий: похищение, скрытые камеры, розыгрыш, на который меня могла подставить Галя… или, чего доброго, тот самый «смуглый красавчик» оказался агентом межгалактической работорговли?

Мои глаза, широко раскрытые от ужаса и непонимания, метнулись по сторонам, выхватывая судорожные детали: высокие стрельчатые окна с витражами, изображавшими драконов и химер, отбрасывающими на серый каменный пол разноцветные блики – кроваво-красные, ядовито-зеленые, глубоко-синие. Это точно не была обычная церковь – скорее, старинный, мрачноватый замок или особняк невероятных масштабов. Воздух был густым и прохладным, пахнущим старым камнем, воском и чем-то еще – сладковатым и тревожным, как запах грозящей грозы.

Руку я все же приняла, стиснув зубы до хруста. Раз уж попала в эту абсурдную, сюрреалистическую ситуацию, надо было хотя бы понять правила игры и постараться не умереть от голода или паники в первую же час. И мы тронулись в путь, покидая алтарный зал: он – широким, уверенным шагом хозяина этих мест, я – едва поспевая за ним, семеня и чувствуя, как тяжелый шлейф моего платья с противным шелестом цепляется за неровности древнего каменного пола.

Длинные, бесконечные коридоры встречали нас мягким, призрачным светом огромных хрустальных люстр, в которых мерцали не лампочки, а живые, колеблющиеся огоньки. Стены украшали портреты в массивных золоченых рамах – строгие, надменные лица мужчин и женщин в старинных одеждах, чьи глаза, казалось, провожали нас с безмолвным осуждением, а некоторые взгляды были настолько живыми, что по спине пробегал холодок. Где-то впереди, из-за резной дубовой арки, уже доносились звуки чужой, мелодичной, но тревожной музыки и приглушенный, нарастающий гул множества голосов – видимо, там и был тот самый банкет, на котором мне, новой «супруге», предстояло блистать.

Арчибальд:

Я терпеть не мог другие расы, все скопом, без исключений! Эльфы с их вечными, застывшими, как маска, высокомерными ухмылками, будто они одни во всей вселенной знают тайны мироздания, а все остальные – лишь назойливые мошки. Гномы, эти алчные мешки с плотью и бородой, готовые торговаться даже за глоток воздуха, если б могли его упаковать, взвесить и впихнуть в свои проклятые, испещренные мелкими шрифтами контракты. Тролли, тупые и вонючие, как скалы, среди которых они копошатся, неспособные связать и двух слов без того, чтобы не пустить струю слюны на собственные кривые ноги.

А люди… Люди были верхом творческого недосмотра богов, просто жалкие, ничтожные существа!

И эта, моя теперь уже по несчастью жена, лишь подтверждала мое мнение, являя собой ходячее воплощение всех человеческих пороков разом. Она шла по залу, вертя своей маленькой, нелепой головой во все стороны, широко раскрыв глаза-блюдца – будто впервые видела драконьи хоромы, а не трусливо опускала взгляд, как подобает. Как будто не принцесса, а деревенская дурочка, только что выползшая из какой-то грязной, пропахшей навозом норы! Ее тонкие, беспокойные пальцы то и дело тянулись погладить драгоценный гобелен, вытканный из волос единорога, потрогать резную колонну из обсидиана, чуть ли не постучать по массивной золотой братине – словно она не верила, что все это настоящее, и ждала, что вот-вот рассыплется в прах.

Она была до смешного, до омерзения тощей – ее руки, обтянутые бледной, почти прозрачной кожей, сквозь которую проступали синеватые жилки, напоминали хрупкие прутья ивы, а шея казалась такой тонкой и беззащитной, что я, кажется, мог бы сломать ее одним небрежным движением двух пальцев. Наверняка тупой, как пробка, – раз уж родилась человеком, куда уж ей до изощренного драконьего интеллекта. Но при этом… невероятно, немыслимо наглой! В этом я был уверен сразу, стоило мне лишь взглянуть, как она, не сгибая спины, держала себя. Она шла не как пленница, не как смиренная данница, принесенная в жертву ради выгоды своего ничтожного рода, а так, будто здесь – полноправная хозяйка! Не я, лорд драконов Арчибальд из рода Пожирателей Бездны, чье одно лишь имя, произнесенное шепотом, заставляло трепетать целые королевства, а она, эта жалкая человечка, чья жизнь – всего лишь миг, один вздох в сравнении с моими веками!

Она бесила меня одним своим видом, каждым своим неловким движением! Ее платье, хоть и сшитое из дорогого шелка и усыпанное жемчугом, висящее на ней, как на вешалке, выглядело нелепо на ее хилом, бескровном теле, а волосы, уложенные в какую-то вычурную, ажурную прическу с вплетенными безвкусными побрякушками, лишь подчеркивали, насколько люди любят усложнять и без того убогую действительность. И самое отвратительное, самая унизительная капля в этой чаше гнева – мне пришлось усадить ее в высокое, обитое черным бархатом тронное кресло рядом с моим собственным, во главе исполинского пиршественного стола! Как равную! Как будто эта тварь, это бледное насекомое, заслуживала сидеть там, где обычно восседали лишь драконы древнейшей крови, чьи предки высекали звезды из небесной тверди!

Аршарах харранташ шортарраш!

Древнее, как сама ярость, драконье проклятие, означавшее нечто вроде «чтоб твои кладовые опустели, а чешуя покрылась вечной, зловонной плесенью», едва не сорвалось с моего языка, вырываясь наружу клубком едкого дыма, когда эта… эта… жена! уселась рядом, устроившись так вальяжно и непринужденно, откинувшись на спинку, будто это ее законное, кровью и правом завоеванное место. Ее тонкие, бледные пальцы с глухим стуком обхватили массивный золотой кубок с игристым нектаром, и я уже видел внутренним взором, как он вот-вот выскользнет из ее слабых ручишек, прольется на расшитую серебряными рунами скатерть, заляпав все вокруг, как это обычно делают люди – неловкие, неаккуратные, вечно все роняющие твари.

Но хуже всего, что заставляло огонь в моей груди бушевать с силой плавильной печи, был ее взгляд. Когда она наконец повернула ко мне свое бледное, лишенное какой-либо значимости личико, в ее глазах – больших, бездонных, цвета весеннего неба, – не было ни капли страха, ни тени подобострастия, на которые я имел неоспоримое право. Лишь… пристальное, изучающее, до мозга костей бесстыжее любопытство. И это, клянусь моими кладовыми, бесило больше всего!

Глава 3

Ольга:

         Я всё ещё понятия не имела, где оказалась и как меня угораздило попасть из своей убогой квартирки прямиком в этот сказочный чертог, но мне здесь определённо, безумно нравилось! Воздух был густо пропитан дразнящим ароматом жареного мяса с травами, тонкими нотами дорогих духов и тающего воска от бесчисленных свечей – куда приятнее, чем привычный запах пыли, старой мебели и дешёвого освежителя «Хвойный лес» в моей клетке-хрущёвке.

Мой новый муж, хоть и смотрел на меня, как на назойливую блоху, случайно занесённую в его безупречный, отполированный до блеска мир, был чертовски, до противного симпатичным. Высокий, на целую голову выше меня, с резкими, будто высеченными из гранита чертами лица, которые смягчались на пару мгновений, только когда он наклонялся к своему массивному бокалу. Его темно-синий, почти ночной камзол из тяжёлого бархата с причудливой серебряной вышивкой, изображавшей переплетающихся змеев, явно стоил больше, чем я могла бы заработать за три месяца на своей унизительной работе секретарши. Богатым? Думаю, да. Ещё и дико влиятельным – это читалось по тому, как гости украдкой, исподлобья косились в его сторону, замирая в середине фразы, а слуги в ливреях буквально каменели, едва он поворачивал голову в их сторону, словно боясь привлечь внимание.

Народ вокруг поглядывал на него с нескрываемой настороженностью, словно в любой момент ожидая с его стороны какой-нибудь изощрённой гадости – язвительного замечания, разрезающего как бритва, холодного приказа снести кому-нибудь голову или просто того ледяного, пронизывающего до костей взгляда, от которого по спине сами собой пробегали ледяные мурашки. А сам он всем своим видом источал надменность спелого плода, выглядел настоящей сволочью, наряженной в шелка и бархат, но сволочью чертовски эффектной, от которой глаз было не отвести.

Мы дошли наконец до большой, просторной залы с исполинским дубовым столом, уставленным отполированными до зеркального блеска серебряными блюдами и соусниками. На скатерти из плотного, грубого льна красовались замысловатые вышитые узоры, а между массивными серебряными канделябрами с горящими свечами лежали пышные гирлянды из живых, благоухающих цветов, названий которых я не знала. Расселись по своим местам – мне досталось огромное, словно трон, кресло с готической высокой спинкой, обитое тёмно-бордовым, почти чёрным бархатом, прямо рядом с моим ненаглядным супругом.

Он сидел, небрежно откинувшись на спинку, и смотрел вокруг тяжёлым, изучающим взглядом, будто везде видел одних только врагов – его тёмные брови были слегка сведены, а тонкие губы плотно сжаты в одну упрямую линию. Но при этом он с какой-то хищной грацией ловко орудовал ножом и вилкой, то и дело засовывая в рот сочный, истекающий румяным соком кусок какого-то невиданного мяса.

Ну, а я с энтузиазмом стала следовать его примеру. Поесть я всегда любила, да. Особенно когда на столе – запечённый до хрустящей корочки фазан с печёными яблоками, нежные паштеты в гладких фарфоровых горшочках и пироги с такой золотистой, пузырящейся корочкой, что слюнки текли рекой. А дома у меня не было ни возможности, ни средств побаловать свой желудок – там приходилось постоянно экономить, растягивая одну куриную грудку на три дня и тщательно считая копейки перед каждым походом в магазин.

Так что здесь и сейчас я оттягивалась по полной программе, забыв о всяких приличиях. Игристое вино лилось в мой кубок рекой – густое, с терпким, древесным послевкусием, от которого щёки сразу становились горячими, а в голове начиналось лёгкое, приятное головокружение. Я с аппетитом накладывала себе на золотую тарелку всё подряд, не обращая внимания на брезгливые и косые взгляды какой-то важной дамы в напудренном парике и с огромным родимым пятном на щеке. Потом подумаю о фигуре, завтра или послезавтра. Пока что я наверстывала упущенное за годы диет и экономии!

А мой загадочный муж тем временем молча налил себе ещё темного, почти чёрного вина из графина и, наконец, медленно повернул ко мне своё надменное лицо. Его густые губы едва дрогнули в подобии холодной, недоброй улыбки – первой, что я увидела за весь вечер.

– Надеюсь, аппетит у моей новоявленной супруги не иссякнет так же стремительно, как её столь миловидная скромность? – произнёс он тихо, почти шёпотом, чтобы не слышали другие гости, но с таким ядовито-язвительным оттенком, что у меня автоматически сжались кулаки под столом, впиваясь ногтями в ладони.

Ох, этот тип определённо обладал особым талантом – выводить меня из себя с пол-оборота. Но, сдерживая порыв швырнуть ему в лицо соусницу, я лишь сладко, почти блаженно улыбнулась в ответ и с преувеличенным изяществом потянулась за веткой спелого винограда.

– Милый, – прошептала я в ответ, глядя ему прямо в его холодные глаза, – я ещё даже не начала.

Арчибальд:

         Эта девка бесила меня все сильнее с каждой прожитой секундой! Она вела себя так, будто многовековые драконьи традиции – пустой звук, будто моё величие, перед которым склонялись короли, – просто дым без пламени. Ее пальцы, тонкие и удивительно быстрые, с какой-то вызывающей ловкостью орудовали изящной вилкой, безжалостно разрывая сочное мясо редкой снежной антилопы, а ее губы, неестественно яркие и розовые для бледнокожего человека, облизывались с таким неприличным, животным удовольствием, будто она пировала в вонючей придорожной харчевне, а не на свадебном пиру в златоглавых чертогах повелителя драконов!

Она ела с аппетитом, достойным оголодавшего за зиму горного тролля. Такую обжору легче пристрелить, чем прокормить! А когда придворные дамы из древнейших драконьих родов, сияющие самоцветами и высокомерием, кидали на нее презрительные, испепеляющие взгляды, она не опускала глаза, как положено слабейшей и недостойной, а спокойно, медленно, отвечала им тем же – дерзким, оценивающим и вызывающим взглядом, будто молча бросала вызов всему их клану.

Мои когти, сами по себе удлинившись от ярости, с глухим скрежетом впились в массивные подлокотники трона, оставляя глубокие, рваные царапины в отполированном до зеркального блеска черном мраморе. Я уже чувствовал в воображении, как сжимаю ее хрупкую, тоненькую шею, как хрустят под моими пальцами эти жалкие косточки, словно сухие тростинки…

Когда, наконец, этот бесконечный и унизительный пир завершился и последние гости, шурша шелками, покинули зал, я резко встал, не скрывая раздражения, и грубой силой воли распахнул портал прямо из обеденного зала в свою личную опочивальню. Темный, шипящий вихрь магии, пахнущий озоном и пеплом, яростно закрутился передо мной, и я шагнул в него, даже не удостоив взглядом, следует ли за мной эта… моя так называемая жена. Мне нужно было выполнить этот дурацкий супружеский долг – одну ночь, один жалкий акт, и после этого я мог наконец забрать ее проклятое приданое, ради которого терпел весь этот унизительный фарс.

Едва мы остались наедине в сумраке моей громадной спальни, где в камине потрескивали пламенеющие угли, я повернулся к этой девке, и мой голос прозвучал резко и холодно, как удар хлыста по обнаженной коже:

– Раздевайся! Терпения моего больше нет.

Она стояла неподалеку, у камина, и огонь играл в ее бессмысленных светлых волосах. Ее брови чуть приподнялись, изображая наигранное, театральное изумление.

– Зачем? – спросила она, и в ее голосе не было ни тени страха, ни девичьего смущения, лишь спокойное, даже ленивое любопытство.

Я рыкнул, и в груди с грохотом прокатилось драконье пламя, готовое каждую секунду вырваться наружу и испепелить все вокруг. Воздух вокруг меня заколебался от жара.

– Не притворяйся дурой! Я должен сделать тебя женщиной по закону! Исполнить долг!

Ее губы растянулись в улыбке – не робкой, не испуганной, а… откровенно насмешливой и полной презрения.

– Сочувствую вашим планам, – сказала она, с вызовом скрестив руки на груди. – У меня совсем другие намерения. И вы, как ни печально, в них категорически не вписываетесь.

Мои зрачки сузились в тонкие, вертикальные щели, как у змеи. Никто – НИКТО за тысячелетия моей жизни – не смел говорить со мной таким тоном и оставаться в живых.

Пар густыми, едкими клубами вырвался из моих ноздрей, наполняя воздух едким серным запахом грозы и расплавленного камня. Пол под моими когтями, пробившими подошвы сапог, начал тлеть, испуская сизой дымок, а тяжелые бархатные занавески у массивной кровати свернулись и обуглились по краям от невыносимого жара, исходящего от моего тела. Еще мгновение – и я спалю всю эту проклятую комнату дотла! И эту наглую, бестолковую дурёху – первой превращу в горстку пепла!

Но в этот самый миг, когда чаша моего гнева уже переполнилась, ее лицо вдруг озарилось самой глупой и беззаботной улыбкой, какую я только видел.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула она с дурацким, приторным умилением, хлопая длинными ресницами. – Котик! Миленький какой! Иди сюда, малыш! Кис-кис-кис!