Гостей бабка принимала в своей собственной гостиной, то есть в будуаре. Никаких жабьих шкур и змеиных голов в будуаре она не держала. Это была большая комната с французскими окнами, выходящими в сад. Дизайнер предполагал, что здесь будет много воздуха и света. Но Нинель Борисовна разошлась с ним во вкусе. Поэтому большие окна были завешены тяжёлыми бархатными портьерами с бахромой и кистями. Вдоль стен стояли комоды, шкафчики, столики, тумбочки, на которых теснились вазы и вазочки, различные статуэтки, подсвечники и ещё много различного добра. В центре стоял большой круглый стол, накрытый опять-таки бархатной скатертью в тон портьерам. Во главе стола в кресле с высокой спинкой восседала сама колдунья, как королева на троне. В комнате царил мягкий полумрак, желтоватый свет давали редкие ночники, висящие на стенах.

Сегодня избавляли от венца безбрачия соседку Лидию, пышную тридцатисемилетнюю девицу, до сих пор не обретшую семейное счастье.

– Ты, Лидка, девка не сильно умная и ещё меньше красивая, – внушала оптимизм добрая бабушка. – Такие, как ты, просто так замуж никогда не выходят. Я даже сомневаюсь, стоит ли мне браться за тебя.

– Нинелечка Борисовна, душечка, пожалуйста! Мне так замуж хочется! Чтобы муж и дети, хоть одного родить успеть!

– Ну, давай попробуем, посмотрим, что у тебя на судьбе написано. Умеешь ты, Лидия, уговаривать.

Старуха принялась с задумчивым видом перекладывать карты, пожёвывала губы, покивала своим мыслям и озабоченно нахмурила брови.

– Ну что там? – нетерпеливо встряла Лидка.

Старуха грозно на неё взглянула:

– Я тебе не сантехник, чтоб ты меня торопила, сиди и молчи. Ещё раз вякнешь – проваливай отсюда!

Лидия, которая привстала, чтоб видеть карты, рухнула на стул и притихла.

Бабка ещё минут пять перекладывала карты, потом ей это надоело, и она сказала:

– Нет, Лидка, даже рассказывать тебе ничего не буду. Всё бесполезно, никакого женского счастья тебе на роду не написано. Всё, уходи!

Она начала собирать карты.

– Как, Нинель Борисовна, как же это? – испугалась Лидка.

– Иди-иди! Чего не понятно?

– Нинель Борисовна, ну хоть что-то скажите, – со слезами начала её упрашивать Лидка. – Я вам любые деньги заплачу!

– Дура! Да тебе никакие деньги не помогут! Кресты на твоей судьбе сплошные! Нет ни детей, ни мужа. Ты пустоцвет. Зря воздух портишь! Чего не понятно?

– Нинель Борисовна, миленькая, родненькая! – ревела Лидка. – Как же так?! Что же делать?!

– Да ничего не сделаешь, иди, говорю, хватит мне нервы трепать! Что за люди! Сказала же, отстань! Так нет же, выспросят всё, а потом ревут. И вообще, для тебя это большая удача, что не будет у тебя семьи…

Нинель Борисовна потупила глаза в пол, как будто слова вырвались нечаянно и она расстроена своей болтливостью.

– Как?! – ахнула Лидка. – Нинелечка Борисовна, миленькая, расскажи, расскажи, что увидела, пожалуйста!

– Венец безбрачия на тебе! Но не простой! Он тебе как милость дан, так что практически нет никаких шансов выйти замуж, – старуха как будто решилась рассказать. – Твоя прабабка согрешила, разбила семью одного офицеришки, поиграла в любовь и бросила. А он влюбился и с женой жить не смог после этого. Он ушёл из семьи, а там четверо детей было, семья голодала. Младший сын от воспаления лёгких умер. Второй тоже какую-то кишечную инфекцию схватил, слабый же был. Мать беременная была пятым, он её заразил и тоже недолго протянул. И мамаша следом за ними после выкидыша отправилась. А когда умирала, прокляла твою бабку на семь поколений через одно. Вот у твоей матери всё нормально, а ты будешь мёртвых рожать и после пятой беременности сама помрёшь. Так что венец безбрачия тебе прабабка как спасение вымолила.

Лидка разрыдалась в голос, а потом повалилась на колени перед старухой. Лидка хватала её за руки и тянулась к ним губами.

– Нинелечка! Может, ты сумеешь что-то сделать, ты же волшебница, самая настоящая, про тебя люди чудеса рассказывают. Сделай что-нибудь, помоги, ничего для тебя не пожалею…

– Отстань, – брезгливо оттолкнула её бабка. – Если я тебе помогу, потом сама болеть стану. Я вам всем помогаю, а моя аура изнашивается. Она у меня знаешь какая?! Как из ружья расстрелянная, зачем мне это?

– Нинелечка, родненькая! – выла Лидка и ползала на коленях. – Помоги! Всё, что есть, тебе отдам, сними порчу с меня.

– Умеешь ты уговорить, – вдруг согласилась старуха, решив, что нагнала достаточно страху на Лидию. – Принесёшь мне сервиз немецкий, что от прабабки тебе остался. Он проклятие в себе держит. Только, смотри, весь неси, чтобы ни одно блюдечко не затерялось. Там ещё молочник такой красивый есть с синими цветочками, его не забудь! И деньгами принеси сто тысяч. А я так уж и быть попробую тебе помочь. Но гарантий в таком деле не дают. На себя приму твою порчу. Хорошо, если я после этого в живых останусь.

– Хорошо, Нинелечка, – согласно закивала Лидка и заползла на стул.

– Значит так, сперва будешь пить травы, что я тебе дам.

Старуха пошла в гардеробную. Там у неё на полочке стояли аккуратно расставленные флакончики тёмного стекла, как в аптеке, с каким-то серо-зелёно-бурым содержимым. Взяв первый попавшийся под руку флакон, старуха посмотрела его на свет, потопталась, затягивая время, задумалась, потом открутила флакончик и понюхала содержимое. Плюнуть туда, что ли? Но запах так резко ударил ей в нос, что перекосилось лицо и заслезились глаза. Бабка скорее закрутила флакон и ехидно захихикала.

– Вот тебе, Лида, заговорённое средство, настой из трав. Заговор мне от бабки моей – ведьмы достался. Пить только ночью, в двенадцать, потом в три, потом в пять часов по чайной ложке неделю, – бабка злобно сузила глаза. – Неделю – мало, пей тринадцать дней. Когда будешь пить, становись лицом к луне. Учти, один раз проспишь, всё кончено, заново начинать нельзя – умрёшь!

– Я не просплю, – выпучила глаза Лидка.

– Не перебивай! Проспишь или не проспишь, твои проблемы, я не отдел кадров и не охрана труда. Потом, через тринадцать дней, в первую же субботу пойдёшь в загс.

– Сразу в загс?!

– Не перебивай, дура! Размечталась! Пойдёшь в загс пока одна, – повторила старуха и продолжила на ходу придумывать. – Дождёшься невесту, которая курить будет. Она сигарету выкурит и бросит окурок в пепельницу или на землю, всё равно. Ты этот окурок заберёшь, дома его сожжёшь и пепел выпьешь с… чаем. Только не перепутай! Окурок должен быть именно невесты, не гостей, не жениха. А после этого не прозевай своё счастье. Первый же мужик, который к тебе интерес проявит, – твой. Нравится, не нравится, хоть он самый вонючий бомж будет, подними, отмой и себе забери. Он твоя судьба. Удержишь – проклятье спадёт, замуж за него выйдешь и детей родишь. С детей своих проклятье тоже снимешь. Запомнила?

Лидка подобострастно мелко закивала головой.

– Всё запомнила! Всё сделаю! А если облачно будет и луну не видно?

– Будет видно, обещаю, – широким жестом пообещала бабка. – А сейчас тащи сервиз и деньги. Иди, устала я от тебя.

Лидка заторопилась к выходу, размазывая слёзы по физиономии и шмыгая носом.

Бабка развалилась в кресле и беззлобно усмехнулась ей вслед:

– Вот дура-то!

Немного посидела, смакуя в мыслях подробности собственной авантюры. Захотелось разделить с кем-то успех, и она вспомнила про дочь. Заодно и чайку захотелось.

– Верка, иди сюда, принеси мне чаю и блинчиков. Блины со сгущёнкой!

Подождала немного:

– Верка!

Вера не ответила.

– Куда она запропастилась, дома нет, что ли?

Настроение у бабки было благостное, и она простила дочери отсутствие в нужный момент. В ожидании гонорара за колдовские услуги бабка задремала в кресле.

* * *

Пока бабка развлекалась с гостьей, Вера наконец-то оказалась предоставлена самой себе. Она взяла сумочку и пошла на электричку.

В свои сорок шесть Вера сохранила девичью стройность. У неё была модная причёска, умелый макияж. На ней прекрасно сидел модный брючный костюм. Но стильная одежда и профессионализм парикмахера не могли скрыть затравленного взгляда, опущенных плеч, тяжести в движениях, когда каждый шаг давался с усилием, будто к ногам привязаны гантели. Из молодой женщины ушла жизнь. Она была как осенний листок, начинающий желтеть, сохранивший свою гладкость, но уже мёртвый.

– Как же я устала, устала, устала, устала, я устала… – в такт своим шагам как мантру повторяла Вера и вздыхала.

Это получалось само собой. Так бывает, когда выполняешь какую-то привычную скучную работу. Голова пуста от забот и мыслей, и ты начинаешь напевать какой-то куплет себе под нос или монотонно качать ногой. А Вера бесконечно повторяла одну фразу: «Я устала, как же я устала…». Она засыпала, ощущая дневную усталость в руках, ногах, в каждой клеточке тела, и просыпалась, выдыхая: «Как я устала…».

На станции она села в вагон, проехала пару станций и вышла в посёлке Горка. Недалеко от станции Вера смело прошла в ворота большой усадьбы. Посреди участка стоял двухэтажный белый дом с большими окнами и колоннами у входа. Вокруг дома был разбит большой сад, пестрели богатством красок клумбы. Ворота и все двери этого дома были открыты, никаких запоров, звонков. Людей видно не было. Только возле клумбы склонилась крупная фигура мужчины. Услышав шаги, он выпрямился. Это был высокий крепкий мужик, с лицом, которое вряд ли забудешь. Его отличала тяжёлая квадратная челюсть, большой нос, узкий лоб и маленькие невыразительные глазки.

– Квазимодо какой-то, – пронеслось в голове у Веры, и она тут же устыдилась своих мыслей и поправилась, – зато человек хороший. Здесь других быть не может.

Она поздоровалась, он промолчал, но вдруг широко улыбнулся во все 32 зуба.

Вера без стука уверенно вошла в дом.

Это был наполненный воздухом и светом совершенно белый дом. Белые стены, белые шёлковые занавеси, белая мебель, белый мраморный пол. На стене в гостиной прямо напротив входной двери висели огромные белые часы с чёрными стрелками и крупными римскими цифрами. Эти чёрные пятна мгновенно приковывали к себе взгляд, и Вера не сразу заметила сидящую под часами, как под иконой, маленькую пожилую женщину в свободной белой пижаме с тюрбаном на седой голове.

Женщина легко встала с дивана и пошла навстречу Вере, протягивая руки и тепло улыбаясь:

– Верочка моя приехала, птичка моя, радость моя, иди скорее ко мне, я тебя обнять хочу!

Вера склонилась к старушке и с готовностью прильнула к ней.

– Здравствуй, Матушка!

– Ну, здравствуй, здравствуй! Тебя почти месяц не было! Я так соскучилась, задыхаюсь без тебя, как будто воздуха меня лишили.

Матушка взяла Верины руки в свои и увлекла её за собой на диван. Она обнимала Веру и гладила по голове, как маленькую.

– Я тебя не упрекаю, что на сердце, то и на языке. Я же понимаю, у тебя семья, забот много. Вот вспомнила меня, приехала, я и рада! Ну, расскажи мне, как живёшь, как твоё здоровье, как твоя семья? Не обижают ли тебя?

– Устала я очень, – привычные слова первыми сорвались с губ. – Всё дома как обычно, уборка, готовка, стирка. Но для меня это не тяжело, я же для родных людей стараюсь. Я всегда так жила. Сейчас даже легче, чем раньше. У нас для всего разная техника есть. На работу больше ходить не надо. Дочка выросла, с ней хлопот совсем никаких. А я дома как в склепе.

– А дочка тебе помогает, наверное?

– Иногда помогает, но она уже работает, утром рано уезжает и возвращается вечером, дома только ночует. У неё своя жизнь. О чём ей со мной разговаривать? Не о кастрюлях же!

– А муж как? Не образумился?

– Ой, Матушка, у него снова любовница. Но я к этому тоже давно привыкла, и душа уже не болит. Только раньше у него одна женщина недолго задерживалась, а с этой он уже два месяца, духи и помада не меняются.

– А мать твоя знает об этом? Ей же дочку, наверное, жалко?

– Мама всегда Вадика поддерживает. Он мужчина, содержит нас всех. И раз уж ему понадобилась другая женщина, значит, я сама виновата, что стала мужу неинтересна.

– Бедная ты моя, – Матушка снова обняла Веру. – Как же у меня сердце о тебе плачет!

– Матушка, я всегда так жила! Привыкла! Не понимаю, почему сейчас невмоготу стало. Жить не хочется.

– Это неправильно. И мы это исправим. Раз ты ко мне пришла, значит, бог не хочет, чтобы ты страдала. Я должна тебе помочь.

– Матушка, у меня нет ничего своего, я завишу от мужа полностью. Я ничем не смогу отблагодарить вас за доброту.

Матушка снова погладила Веру по голове и тихонечко рассмеялась.

– Ох, насмешила ты меня! Посмотри вокруг, разве нам что-то нужно? У нас всё есть. Мы даём людям душевную благодать, а награду нам Вселенная посылает. На это и живём. Ты же видишь, я тебе ничего не внушаю, не требую веры в бога, веры во Вселенную. Эту мудрость постичь простому человеку невозможно. Да и не надо. Вселенная выбрала тебя и прислала ко мне, значит, я должна помочь. Бог очень добрый, он не хочет, чтобы человек страдал, он желает, чтобы человек жил в радости и счастье. Единственное, чего он требует от нас, – чистоты души. Бог, я так его называю сейчас, чтобы тебе было понятно, больше так называть не буду. Буду говорить не бог, а Вселенная. Вселенная одна на всех, а люди пытаются разделить её. Каждый народ хочет понимать её по-своему, ищет какой-то потаённый смысл. А вселенских законов всего три: время даётся единожды, то есть каждая минутка – это твоя жизнь, цени её. Второй закон – закон чистоты сердца, не пачкай душу свою грехом. А третий закон – за всё надо платить. Согрешил – заплати. Соблюдай эти законы, и Вселенная не станет требовать от тебя жертв. Всё очень просто.

– Какая вы мудрая, Матушка! – восхитилась Вера.

– Что ты, детка, – улыбнулась Матушка, – я самая обычная. Такая же сестра, как все женщины, которые захотели здесь жить или которые приходят к нам за помощью. А учит нас отец Эммануил. Вот ему многие тайны открыты. Он всё знает и заботой своей нас оберегает. Он и о тебе знает. Говорил мне. Знает, что душа твоя болеет, и почему болеет, тоже знает. Не в любовнице дело и не в матери твоей. Сама знаешь. Плохо, что молчишь об этом. Боль душевная, как нарыв, прорваться должна, иначе весь организм отравится. Ты давно отравлена. Ещё немножко, и погибнешь, раздавит тебя боль. Спаси себя, детка, расскажи, сними груз с души. Только говори правду, не приукрашивай.

Матушка говорила так мягко и спокойно. Казалось, что она всё знает и любит Веру, несмотря на её грехи. И Вера заговорила. Она рассказала, как родила двойню, как одного ребёнка у неё забрали, как ненавистны ей с тех пор муж и мать. Рассказала о своих снах, о боли, которую носит в себе уже двадцать шесть лет. О том, что не смеет ни с кем заговорить о сыне. О днях рождения дочери, которые не празднуют в семье. А для Веры эти дни рождения, что похороны, так ей горько бывает.

Вера говорила бессвязно, перескакивая с одного на другое и не замечая слёз, которые градом катились из глаз. Матушка не перебивала, не задавала вопросов и остановила только, когда Вера начала захлёбываться в рыданиях и задыхаться. Будто ниоткуда появилась ещё одна сестра со стаканом воды и тут же исчезла.

– Всё, милая, хватит! Хватит! Выпей воды, – Матушка приставила к губам Веры стакан с водой и заставила выпить. Вера пила, зубы стучали о стекло, вода текла по подбородку. Матушка стянула с головы тюрбан, он оказался длинным шёлковым шарфом, и заботливо вытерла Вере лицо.

– Хватит, милая, – повторила Матушка и с небольшим усилием заставила Веру положить голову к себе на колени. – Бедная моя девочка, как же ты долго терпела. Не надо больше, помолчи, полежи, а я с тобой посижу. Теперь всё хорошо будет…

Матушка гладила Веру по голове, и она постепенно успокаивалась, дыхание становилось тише и ровнее. Вера засыпала под тихие слова Матушки и равномерное тиканье часов над головой.

Вера спала несколько часов и просыпалась неторопливо и спокойно. Её разбудил свет, проникающий сквозь веки, был день, и спала она в очень светлой комнате. Этот свет дарил чувство безопасности. В комнате никого не было, под головой у Веры лежала мягкая белая подушка, кто-то заботливо накрыл её пледом. На душе было удивительно спокойно. Нарыв вскрылся.

Матушка проводила её до ворот. Здоровый мужик снова возился возле клумбы. Увидел Веру, опять улыбнулся и долго смотрел вслед.

Вера смутилась, а Матушка добродушно сказала: