Верховный правитель многих мусульманских народов, есть вместе с тем и глава духовенства. По завещанию Магомета, суд и расправа между правоверными должны производиться по шариату, т. е. согласно тех правил и постановлений, которые изложены в коране, на всевозможные случаи преступлений. Толкователем этих постановлений было духовенство, производившее это разбирательство и постановлявшее приговор. Отсюда и происходило то значение и важность, которым пользовалось и пользуется везде магометанское духовенство, стоящее, по своему образованию, выше всех классов народа. Это последнее преимущество дает ему могущественное средство управлять произвольно умами легкомысленных мусульман, привыкших во всех случаях жизни покоряться умственному превосходству. Такое значение духовенство приобрело в Турции, Персии, в наших закавказских ханствах и даже в Дагестане. Из всех мусульманских земель, в одной Чечне духовенство никогда не пользовалось таким высоким значением.

В Чечне же, где жители были всегда плохими мусульманами, где не существовало никакого единства, ни порядка, и где, в особенности до Шамиля, ружье й шашка решали почти все дела, духовенство не имело особенного значения. Суд по шариату, как слишком строгий по нравам чеченцев, употреблялся ими только в редких случаях. В подобном обществе власть духовенства, не основанная на уважении к религии и на некотором гражданском порядке, не могла найти способной почвы для своего укоренения, а не поддержанное, к тому же, чувством собственного достоинства, оно пришло в упадок и бессилие. Оттого, до появления Шамиля, духовенство в Чечне было бедно и невежественно до такой степени, что во всей Чечне не было ни одного ученого, и молодые люди, желавшие приобрести какое-либо знание или даже только изучить арабский язык, на столько, чтобы уметь прочесть коран, должны были отправляться с этою целию в Чиркей, Акушу или в Казикумух. Все преимущество чеченского духовенства над прихожанами заключалось в посредственном знании грамоты, которая делала их необходимыми для других нуждавшихся в составлении разных письменных актов. Эта необходимость и давала им еще некоторое значение в народе. При поступлении в духовное звание не требовалось никакого обряда, а требовалось только одно знание грамоты. Церковное богослужение магометанской религии не требует никакой подготовки; оно состоит в дневных молитвах, известных почти каждому.

Недостаток и в этом скудном образовании был причиною том, что у многих племен нагорных чеченцев почти все муллы были пришельцы. Каждый аул выбирал себе кого-нибудь из грамотных и признавал его своим муллою. Из среды нескольких мулл выбирались кадии. «Звание это, говорит Ад. П. Берже, не совмещало в себе какой-либо высшей степени в духовной иерархии, и не предоставляло ему никакой власти над прочими муллами. Кадий был ни что иное, как доверенное духовное лицо, которому предоставлялось, перед прочими муллами, исключительное право разбирательства по шариату, случающихся в его околотке тяжеб, составление письменных актов и вообще все гражданские дела, в которых допускалось вмешательство духовенства. Впрочем, кадиев в Чечне было немного, потому что избрание их требовало от жителей единства, которое трудно было установить между ними».

Из этого видно, что круг деятельности чеченского духовенства был крайне ограничен. Не получая никаких особенных доходов с прихожан, а имея за то большой запас свободного времена, духовенство посвящало его торговле и хлебопашеству. В Чечне каждый мулла получал, по примеру своих прихожан, определенный участок земли, которым и кормился. С водворением в Чечне власти Шамиля, последний, хотя и значительно поднял духовенство в глазах народа, но все-таки не на столько, чтобы поставить его первенствующим.

Муллы в Чечне по прежнему уважались весьма мало. Они сами не столько заботились о распространении истин магометанского учения и чистоты религии, сколько хлопотали о поддержании суеверия в народе. К ним прибегали за помощью, чаще тогда, когда нужно было написать какой-нибудь талисман, приворожить к себе возлюбленную или возлюбленного.

Спросите в ауле: кто приворожил девушку Ану к Хойде?

– Мулла Есенмурза, ответит вам чеченец.

Про муллу этого говорят, что он хотя не алим – не ученый, но большой кудесник, делает чудеса и не даром абдал – юродивый.

Про него ходят в ауле слухи, что он научил отвергнутого жениха отмстить сопернику так, что из свадьбы пути не вышло, и что он одарен даром предсказаний, за которыми к нему часто обращаются все нуждающиеся и желающие узнать свое будущее. Получая за это приношение или подарок, из нескольких баранов, муллы не отказывались от исполнения таких просьб и вообще старались поддержать религиозное суеверие в народе, уверяя его, что коран открывает им все темное и скрытное.

Случалась ли засуха, жители спешили к мулле, и просили его отыскать в книге такой день, в который может быть назначена церемония для добывания дождя. Действительно, давно уже стоят жаркие дни; сухая мгла скрывает от глаз плоскость и горы, трава выгорела, а над землею колеблется раскаленный воздух. Листья кукурузы завяли и опустились; множество мышей, вызванных засухою, точат ее корни; скот начал болеть и падать. «В аулах по дорогам не было видно ни души; даже собаки забились под изгороди, в тень, и валялись как трупы». Все ждало дождя – но он не шел. В жарком климате засуха есть величайшее зло, особенно если она явится весеннею порою. Она лишает тогда все живущее настоящего и будущего пропитания. В краю, где доставка хлеба или вовсе невозможна, или очень затруднительна, голод есть неминуемый наследник неурожая. Такой народ, как чеченцы, искони живут от дня до вечера, не вспоминают, что было третьего дня, и мало думают, что будет завтра; живут спустя рукава, потому что беспечность лучшее их наслаждение. Но когда бедствие, которое народ считал за тридевять земель, вдруг является перед его глазами, тогда он начинает плакаться, шумит и бросается из стороны в сторону. Так было и теперь.

Жители аула несколько раз ходили к мулле и просили его вымолить у неба воды. Мулла порылся перед пришедшими в книгах и глубокомысленно заметил, что следует подождать еще немного, пока он не отыщет для того соответствующий день. Народ оставил муллу, довольный и тем, что он, хотя не скоро, но отыщет такой день и даст им дождя. С своей стороны мулла, от времени до времени, внимательно присматривался к направлению ветров и взглядывал на плоскость горы, особенно с юго-западной стороны. В один из четвергов он с удовольствием подметил, «что на плоскости, над мглою, образовываются небольшие темные ядра: из-за гор, с восточной стороны, показываются и исчезают белые облака, а главное из-за гор, с юго-западной стороны, от времени до времени, прорывается свежий ветерок; это яльчимох – дождевой ветер».

Вечером, после молитвы, по обыкновению, кучка хозяев сидела подле мечети; среди их был и мулла, глубокомысленно водивший палкою по песку. Разговор шел о необходимости дождя. Мулла говорил, что засуха есть следствие гнева Божия; что народ опоганился: курит табак, пьет вино и не следует правилам истинного мусульманства.

– Проклятие на таких, говорил мулла, они навлекают гнев Божий… Сегодня же ночью нужно возвестить проклятие, иначе нет пользы. Собравшиеся только того и ждали.

«Разойдясь по домам, они приготовили ружья и, когда стемнело, подняли стрельбу, громко крича проклятие тем, кто свертывает папиросы из кукурузного листа, пьет водку и принимает ложную присягу. Сотни выстрелов раздавались в течение получаса. Казалось, в ауле идет самый одушевленный бой. Наконец все успокоилось, и аул заснул».

Мулла посмотрел на небо, обвел его кругом глазами, обратил особое внимание на юго-запад и, совершенно довольный, отправился в свою саклю. На следующий день он пригласил народ на испрошение дождя. Мужчины, женщины и дети, большие и малые толпами спешили к реке. Женщины несли хлеб, мужчины котлы и посуду, а некоторые гнали быков, предназначенных на жертву. Мулла, собрав возле себя кружок грамотных, напевал с ними молитву, а молодые собирали камни, которые складывали в кучу подле поющих. Последние брали вместе с муллою камешки, читали над ними таинственные слова и, поплевав немного на каждый из них, откладывали в сторону. Несколько человек из собравшейся толпы отсчитывали оплеванные камни и передавали молодежи, которая бросала их в реку или зарывала в землю. Такое занятие продолжалось несколько часов и кончилось только тогда, когда было насчитано 70 тысяч таких камней – роковое число, без которого нельзя вымолить дождя.

В это же самое время мальчики бросались в воду не раздетые и получали за то подарки. Набросав в реку 70 тысяч камней, зарезав быков, собравшиеся наварили мяса, наелись, напились и отправились в аул.

На следующее утро, в субботу, многие из хозяев уверяли, что ночью шел дождь, впрочем небольшой. «Как бы то не было, но с юго-запада надвинулись черные тучи и стали слышны глухие раскаты грома; к вечеру заволокло все небо, а в ночь с субботы на воскресенье хлынул проливной дождь. Зелень сделалась ярче, кукуруза выпрямилась и находчивый аульный мулла торжествовал… Сам Шамиль прибегал нередко к подобному шарлатанству, распространяя в народе слух о том, что имеет непосредственное сношение с Магометом, будто бы являющимся к нему в виде голубя и других различных видах.

Для приобретения себе большей силы и популярности, он старался действовать на суеверие и фанатизм народа, старался показать, что он избранник Божий и, так сказать, наследник пророка. Магомет начал свое поприще бегством из Мекки в Медину; это бегство называется гиджрет или гиджра, и от него начинается летоисчисление мусульман. Шамиль назвал также гиджрет свое переселение из Гимрэ в Ашильту и считает с этого времени начало своего имамства, не смотря на то, что, после смерти Казимулы, был до Шамиля еще имам Гамзат-бек. Магомет всех спутников его бегства назвал мугаджирет; Шамиль точно также назвал этим именем всех бежавших с ним из Гимрэ в Ашильту, и, кроме того, всех тех мусульман, которые, бежав от неверных, искали его защиты и покровительства. Жителей Медины, у которых скрылся Магомет и которые его приняли, пророк назвал почетным именем ансар (помощники, сподвижники). Шамиль точно также назвал этим именем жителей селения Ашильты, приютивших его.

«Все эти и подобные тонкости, говорит Казем-бек, придавали Шамилю высокое значение в глазах его подданных; в особенности он пользовался уважением различных легковерных обществ Дагестана, которые смотрели на него как на наместника пророка. Мохаммед диктовал свой коран отрывками, которые писались на лоскутках кожи и коры древесной. Шамиль передавал свою волю муридам и наибам, на самых маленьких лоскутках бумаги. Я никогда не видел, чтобы его письма имели более трех вершков длины и двух вершков ширины. Это также была одна из утонченностей в подражание пророку, которым Шамиль привлекал к себе народ».

В важных случаях, когда необходима была крутая иди решительная мера, Шамиль прибегал к так называемому хальвату. Уединившись на продолжительный срок, он постился, по видимому до совершенного истощения, и потом, собрав к себе отовсюду мулл и кадиев, сообщал им торжественно, что к нему явился сам пророк, в каком-нибудь приличном обстоятельству виде, объявил важное откровение, и благословил на такое-то предприятие. Затем имам выходил к толпе народа, с нетерпением ожидавшей разъяснения загадочного его поведения, и уже ей на прямик объявлял волю Магомета. Случалось также и то, что, для большего убеждения народа в непогрешимости своих действий, он подсылал какого-нибудь отшельника, известного своею строгою жизнию, который с его слов проповедовал народу о суете мирской, о наслаждениях ожидающих правоверных в рае Магомета, о прелестных гуриях, и такими проповедями склонявшего толпу на предприятия и поступки, согласные с видами Шамиля. Подготовляя таким образом своих подвластных, имам объявлял им свои намерения, будто бы внушенные ему самим Богом, и почти всегда достигал своей цели.

Суеверный народ, при старании духовенства, верил этим россказням и считал Шамиля едва ли не святым, так что между жителями Ведено был даже обычай, в важных случаях, клясться именем имама. На сколько сильно было развито религиозное суеверие и легковерие между чеченцами, и до какой степени они верили в святость Шамиля, видно из следующего поступка имама.

В 1843 году, жители Большой и Малой Чечни, сильно теснимые русскими войсками, пришли в крайнее разорение. Сознавая свое безысходное положение и бессилие в сопротивлении с неприятелем и не видя подкрепления со стороны аварских (лезгинских) обществ, чеченцы решились заявить Шамилю свою просьбу о помощи и просить его прислать им такое число войск, пеших и конных, с которыми бы они могли не только отразить неприятеля, но и выгнать русских из Чечни; или же, в противном случае, дозволить им покориться русскому правительству, бороться с которым они чувствуют себя не в силах.

Долго, конечно, не было охотников отправиться к Шамилю с подобным поручением народа. Вызваться на столь опасное предприятие значило рисковать если не головою, то, по крайней мере, носом, ушами, глазами или явиться среди семейства с зашитым ртом. Общее благо требовало однако же частной жертвы, и чеченцы решили избрать и отправить депутатов по жребию, который пал на четырех человек из деревни Гуной. Всякая выказанная трусость в глазах чеченца есть такое действие, которое достойно преследования и общего презрения. Для труса нет жизни среди его соплеменников. Эта черта народного характера и была единственным побуждением к сохранению наружного спокойствия депутатами, не высказавшими по видимому страха к неизбежной опасности и отправившимися в Дарго с челобитною от имени чеченского народа. Дорогою, сообразив свое положение и зная, что перед Шамилем никто не может не только произнести слово, но и подумать о покорности гяурам, депутаты придумывали способ, как бы избегнуть от гнева и преследований имама. Старший из депутатов, чеченец Тепи, предложил остальным своим товарищам обратиться прежде всего к Ханум – матери Шамиля, и просить ее ходатайства у сына. Не принимая ни чьих советов, Шамиль исполнял все желания и просьбы матери, как завет священного корана. По ее просьбам, сын часто прощал приговоренных к смерти, возвращал имения ограбленным, и каждый день толпа народа окружала саклю старушки, славившейся своею добродетелью и покровительством обиженным и угнетенным.

Товарищи с радостию приняли предложение Тепи, тем более, что в Дарго у него был кунак – Хасим-мулла, через которого и положено было действовать на добрую Ханум. Зная, что в Дагестане ни одна просьба не обходится без подарков тем лицам, которые имеют влияние на ее исполнение, чеченцы снабдили своих депутатов значительною суммою.

Приехав в Дарго и захватив с собою 300 рублей блестящею монетою, Тепи отправился к Хасим-мулле. После обычных приветствий, пришедший приступил к делу и рассказал о цели своего прихода. Мулла нахмурил брови и объявил на отрез, что мать Шамиля хотя и женщина, по отлично понимает, как велико преступление и грех, затеваемый чеченцами, которые, вопреки божественных слов корана, решаются искать покровительства гяуров (неверных).

– Нет! кричал запальчивый мулла, ваши чеченцы недостойны называться поклонниками великого пророка, если они решаются променять вечное блаженство на временное успокоение. Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк его; их только должны бояться правоверные и на них одних возлагать свои надежды.

– Понимаете ли вы, продолжал ученый мулла, что неверие ваше и сомнение в милосердие Аллаха и Магомета суть важнейшие причины, по которым Бог допускает русских издеваться над правоверными? Вы страшитесь смерти от руки гяура, тогда как она пролагает нам самый примой путь в бесконечное блаженство, украшенное прелестными гуриями. Предложение, с каким вы приехали к великому законоучителю, могло бы быть простительно только одним женщинам; но вы не произнесете его безнаказанно перед лицом Шамиля. Вы не возвратитесь более к вашим преступным чеченцам, и весть о позорной смерти вашей внесется в чеченские пределы, вместе с заслуженным наказанием. Едва мулла кончил свою грозную речь, как из расстегнутого бешмета Тепи, как бы нечаянно, посыпались на ковер, к ногам Хасими блестящие монеты.

– Мои соотечественники – сказал при этом хитрый Тепи с приветливою улыбкою – уважают достоинства мудрого Хасима и, в знак истинного уважения и преданности, присылают тебе в подарок эти деньги.

Глаза муллы заблистали, из угрюмого он стал веселым, из злого необыкновенно добрым. Из-под седых усов его мелькнула улыбка, а левая рука, увы! невольно опустилась на кучу золота.

– Итак, нам ничего нельзя надеяться? спрашивал вкрадчиво Тепи. Из твоих слов я мог только извлечь полезный для себя совет: возвратиться обратно в Чечню, взяв с собою 230 тюменей (тюмень составляет около 10 руб.) серебра и золота, привезенные в подарок матери Шамиля, на помощь которой мы полагали всю нашу надежду.

– Не будь так поспешен, прервал его Хасим, с самою приветливою улыбкою.

Такая почтенная цифра, как 230 тюменей, окончательно вскружила голову муллы, ярого поклонника Магомета. Он забыл и о гяурах, и о коране, и о знаменитых словах пророка, употребляемых так часто магометанами кстати и не кстати: у него мерещились перед глазами только одни деньги, голова трудилась над выгодной поживой. Он уже говорил: что мать Шамиля, действительно, пользуется уважением сына; что 200 тюменей и его влияние заставят ее хлопотать в пользу чеченцев; что 30 тюменей он оставляет в свою пользу.

– Так ли я понял, говорил Хасим, боясь пасть в глазах чеченца, рассказ твой о настоящем положении чеченского народа, Не слишком ли увлекся я, по долгу муллы, в суждениях моих об обязанности правоверных к священному корану? Пожалуйста, расскажи еще раз цель твоего приезда.

Тепи повторил все прежде сказанное, прибавив к тому, что русские, не стесняя свободы вероисповедания, заботятся только о благосостоянии своих подданных.

– Понимаю, понимаю! сказал как будто обрадованный Хасим. Чеченцы, живущие на плоскости, окруженные со всех сторон неприятелем, похожи на птичку в клетке; но ведь птичка побьется, побьется в западне своей и, убедившись в невозможности разрушить преграду, примиряется, наконец, с своею неволею и даже начинает жить припеваючи, если встретит заботливость о ее пропитании. По моему, сам великий пророк не осудит за покорность гяурам чеченцев, если они принесут покорность не по доброй воле, а по неизбежной необходимости.

Хасим согласился на посредничество и обещал уговорить старуху принять на себя ходатайство у сына. На следующий день, часа за два до заката солнца, депутаты были представлены матери Шамиля, которая, получив 200 тюменей, обещала похлопотать за чеченцев. Депутаты остались в Дарго в ожидании своей участи. В тот же вечер Ханум отправилась к Шамилю. Мать и сын беседовали наедине далеко за полночь и старуха возвратилась с заплаканными глазами.

– Я взялась не за свое дело, говорила Ханум, даже и сын мой не смеет решить вопроса о покорности чеченцев гяурам.

Шамиль, действительно, получив сведение о намерении чеченцев, сообразил, что казнь и истязания четырех депутатов не приведет его к цели, что он не удержит тем решимости чеченцев, а восстановит только против себя колеблющееся в верности ему воинственное племя. Надо было придумать средство более действительное, надо было хитростию достигнуть того, чего нельзя достигнуть силою. Пользуясь суеверием своих подвластных, он сыграл комедию и разыграл ее вполне мастерски. Имам объявил, что, для решения просьбы чеченцев, он отправится в мечеть, где будет поститься и молиться до тех пор, пока не удостоится слышать святую волю из уст самого великого пророка.

Шамиль заперся в мечети. По предварительному распоряжению, все жители Дарго были также собраны вокруг храма, и приказано им оставаться так, в постоянной молитве, до тех пор, пока имам не выйдет из своего заключения.