Глава третья
«Братья-мусульмане»

1977–1987

Когда отец, отучившись в Иордании, вернулся на оккупированные территории, его переполняли оптимизм и надежда на мусульман всего мира. Воображение рисовало светлое будущее, которое принесет с собой умеренное воплощение идей и принципов «Братьев-мусульман».

Сопровождал его Ибрахим Абу Салем, один из основателей отделения организации «Братья-мусульмане» в Иордании. Абу Салем приехал, чтобы помочь вдохнуть жизнь в застоявшееся Братство в Палестине. Он неплохо сработался с моим отцом. Вместе они набирали молодых людей, разделявших их страсть, и формировали из них небольшие группы активистов.

В 1977 году, имея в кармане всего пятьдесят динаров, Хасан женился на сестре Ибрахима Абу Салема – Сабхе Абу Салем. На следующий год родился я.

Когда мне исполнилось семь, наша семья переехала в Эль-Биру, город, вплотную примыкающий к Рамалле, и мой отец стал имамом в лагере беженцев Аль-Амари, созданном в муниципальных границах Эль-Биры. Девятнадцать таких лагерей были разбросаны по всему Западному берегу, в том числе и Аль-Амари, развернутый в 1949 году примерно на двадцати двух акрах^[8] земли. К 1957 году потрепанные палатки сменились на бетонные дома, построенные вплотную, стена к стене. Улицы там были шириной с автомобиль, по сточным канавам текли неочищенные воды, превращавшиеся в реки грязи. Лагерь был перенаселен, вода в нем была непригодна для питья. В центре стояло одинокое дерево. Беженцы зависели от ООН во всем – в жилье, продовольствии, одежде, медицинском обслуживании и образовании.

Когда отец впервые вошел в мечеть, он испытал разочарование, обнаружив только два ряда молящихся – по двадцать человек в каждом. Однако несколько месяцев спустя, после того как он начал проповедовать в самом лагере, мечеть стало посещать столько людей, что не все помещались внутри. Отец не только ревностно служил Аллаху, но и испытывал огромную любовь и сострадание к мусульманам. В ответ люди тоже полюбили его.

Хасан Юсеф внушал симпатию, поскольку ничем не выделялся среди окружающих. Он не считал себя выше тех, кому служил. Он жил так, как жили они, ел то, что ели они, и молился вместе с ними. Он не носил модную одежду. Зарплата от правительства Иордании была совсем небольшой – ее едва хватало для покрытия его расходов, куда было включено и техническое обслуживание религиозных объектов. Его официальным выходным был понедельник, которым он почти никогда не пользовался. Он работал не за зарплату, он трудился, чтобы угодить Аллаху. Для него это было святым долгом, целью всей жизни.

В сентябре 1987 года отец устроился на вторую работу: стал преподавать основы религии студентам-мусульманам, посещавшим частную христианскую школу на Западном берегу. Разумеется, это означало, что мы стали видеть его гораздо реже, чем раньше, – и не потому, что он не любил семью, просто Аллаха он любил больше. Но тогда мы еще не понимали, что очень скоро наступит время, когда мы перестанем его видеть вообще.

Пока отец работал, мать несла бремя воспитания детей в одиночку. Она учила нас быть хорошими мусульманами, будила на утренние молитвы, когда мы достаточно для этого подросли, и поощряла соблюдение поста в священный для мусульман месяц Рамадан. Теперь нас стало шестеро: я, мои братья Сухейб, Сейф и Увейс, а также сестры Сабиля и Тасним. Даже при доходах отца от двух работ у нас едва хватало денег, чтобы оплачивать счета. Мать усердно трудилась, стараясь экономить каждый динар.

Сабиля и Тасним начали помогать матери по дому с самого юного возраста. Милые, чистенькие и красивые, сестры никогда не жаловались – даже когда их игрушки покрывались пылью, поскольку у них не было времени с ними играть. Привычными новыми игрушками для них стала кухонная утварь.

– Ты слишком много трудишься, Сабиля, – говорила мама моей сестре. – Остановись, отдохни слегка.

Но Сабиля лишь улыбалась и продолжала работать.

Мы же с братом Сухейбом очень рано научились разводить огонь и пользоваться духовкой. Мы вносили свою лепту в приготовление еды, мыли посуду и все вместе присматривали за малышом Увейсом.

Наша любимая игра называлась «Звездочки». Мама писала наши имена на листе бумаги, и каждый вечер перед сном мы собирались в круг для награждения нас «звездочками» за то, что мы сделали за день. В конце месяца победителем объявлялся тот, кто набрал больше всего звезд. Обычно это была Сабиля. Конечно, у нас не было денег на настоящие призы, но это и не имело значения. «Звездочки» были скорее способом заслужить уважение и признательность нашей матери, нежели способом заработать, и мы всегда с нетерпением ждали наших маленьких мгновений славы.

Мечеть Али находилась всего в полумиле от нашего дома, и я очень гордился тем, что мог ходить туда в одиночку. Я отчаянно хотел быть похожим на своего отца – точно так же, как он мечтал быть похожим на своего.

Через дорогу от мечети Али раскинулось одно из самых больших кладбищ, которые я когда-либо видел. Кладбище, обслуживающее одновременно Рамаллу, Эль-Биру и лагеря беженцев, окруженное стеной высотой в два фута, было в пять раз больше, чем весь наш район. Пять раз в день, когда азан призывал нас к молитве, я ходил в мечеть и обратно мимо тысяч могил. Для мальчика моего возраста это место было невероятно жутким, особенно по вечерам, когда становилось совершенно темно. Я невольно представлял корни больших деревьев, питающиеся погребенными телами.

Однажды, когда имам призвал нас к полуденной молитве, я умылся, надушился каким-то одеколоном, надел красивую одежду, как отец, и отправился в мечеть. День был прекрасный. Приблизившись к мечети, я заметил больше, чем обычно, припаркованных машин, а у самого входа стояла группа людей. Я, как и всегда, снял обувь и зашел внутрь. Сразу перед дверью в открытом ящике лежало мертвое тело в белом хлопковом саване. Никогда прежде мне не доводилось видеть покойника. Я понимал, что не следует пялиться, но не мог отвести от него взгляд. Тело было полностью завернуто – открытым оставалось лишь лицо. Я внимательно наблюдал за грудью мертвого человека, почему-то ожидая, что он вот-вот задышит снова.

Имам призвал нас выстроиться на молитву, и я прошел вместе со всеми вперед, хотя то и дело оглядывался на тело в ящике. Как только мы закончили чтение Корана, имам приказал вынести тело вперед для совершения погребальной молитвы. Восемь человек подняли гроб на плечи, и один из них крикнул: «Ля иляха илляллах! [Нет бога, кроме Аллаха!]» Как по команде все остальные подхватили за ним: «Ля иляха илляллах! Ля иляха илляллах!»

Я как можно скорее обулся и последовал за толпой, двигавшейся в сторону кладбища. Поскольку я был маленького роста, мне приходилось бежать рядом с парнями постарше – чтобы не отставать. Я никогда раньше не был на самом кладбище, но рассудил, что, пока рядом со мной так много других людей, ничего плохого не случится.

– Не наступайте на могилы, – крикнул кто-то. – Это грех!

Я осторожно пробирался сквозь толпу, пока мы не приблизились к глубокой открытой могиле. Я заглянул за край глубокой восьмифутовой^[9] ямы, на дне которой стоял старик. Я слышал, как соседские дети рассказывали об этом человеке. Его звали Джума. Говорили, что он никогда не посещает мечеть и не верит в бога Корана, но он хоронил здесь всех, иногда по два-три покойника за день.

«Неужели он совершенно не боится смерти?» – задумался я.

Мужчины опустили труп в крепкие руки Джумы. Затем они вручили ему флакон одеколона и какую-то зеленую жидкость, которая пахла приятно и свежо. Джума распеленал тело и вылил на него содержимое обоих флаконов.

Он перевернул тело на правый бок, лицом к Мекке, и соорудил вокруг него из обломков бетона небольшую оградку. Как только четверо мужчин с лопатами принялись засыпать яму, имам приступил к проповеди. Он начал, как мой отец.

– Этот человек умер, – говорил он, пока земля падала на лицо, шею и руки мертвеца. – Он оставил все – деньги, дом, сыновей, дочерей и жену. Это судьба каждого из нас.

Имам призвал нас покаяться и перестать грешить. Но затем он сказал нечто такое, чего я никогда не слышал от отца:

– Душа этого человека скоро вернется к нему, и два ужасных ангела по имени Мункар и Накир спустятся с небес, чтобы испытать его. Они схватят его тело и будут трясти, вопрошая: «Кто твой Бог?» Если он ответит неправильно, его изобьют большим молотом и отправят под землю на семьдесят лет. Аллах, мы просим тебя дать нам правильные ответы, когда придет наше время!

Я в ужасе посмотрел вниз, в зев открытой могилы. К этому моменту тело почти скрылось под слоем земли, и я стал гадать, как скоро начнется допрос.

– И если он не сможет удовлетворить ответами ангелов, вес земли над ним сокрушит ребра его. Черви станут медленно пожирать его плоть. Его будет мучить змея с девяноста девятью головами и скорпион размером с шею верблюда. И так будет длиться до воскресения мертвых – до того дня, когда его страдания помогут заслужить прощение Аллаха.

Я не мог поверить, что всякий раз, когда кого-то хоронят, все эти ужасы происходят прямо возле нашего дома. Мне никогда не нравилось это кладбище. Теперь я стал думать о нем еще хуже. Я решил, что надо обязательно запомнить вопросы, чтобы в тот момент, когда ангелы придут допрашивать меня после смерти, я смог ответить правильно.

Имам сказал, что испытание начнется, как только последний человек покинет кладбище. Я пошел домой, но не мог заставить себя перестать думать о словах имама. Я решил, что надо вернуться на кладбище и прислушаться, раздадутся ли звуки пыток. Я обошел весь район, пытаясь уговорить кого-нибудь из друзей составить мне компанию, но все лишь отвечали, что я сошел с ума. Поэтому мне пришлось идти одному. Всю обратную дорогу до кладбища я дрожал от страха и особо не понимал, зачем я это делаю. Вскоре я обнаружил себя стоящим посреди океана могил. Мне захотелось убежать, но любопытство взяло верх над страхом. Я хотел услышать вопросы, крики – что угодно. Но ничего не происходило. Я стал подходить ближе, пока не коснулся надгробия рукой. Ничего. Только тишина, и все. Через час мне сделалось скучно, и я вернулся домой.

Мама возилась на кухне. Я сказал ей, что ходил на кладбище, где, по словам имама, ангелы должны были пытать только что похороненного человека.

– И?..

– И я пошел туда после того, как люди покинули кладбище, но ничего не произошло.

– Пытки слышат только животные, – объяснила она, – но не люди.

Восьмилетнего мальчика такое объяснение полностью удовлетворило.

После этого я каждый день наблюдал, как на кладбище привозили все новые тела. Как ни странно, но спустя некоторое время я начал привыкать к этому и даже стал слоняться поблизости, чтобы просто посмотреть, кто умер. Вчера это была женщина. Сегодня мужчина. Однажды привезли двух человек, а затем, спустя несколько часов, еще кого-то. Когда никого не привозили, я ходил среди могил и читал надписи на надгробиях. Один умер сто лет назад. Другой – двадцать пять. Как звали этого? Откуда родом была та женщина? Кладбище стало моей игровой площадкой.

Как и я, друзья мои поначалу боялись кладбища. Но мы подначивали друг друга на то, чтобы заходить ночью за стены, и, поскольку никто не хотел прослыть трусом, в конце концов все преодолели свои страхи. Дошло до того, что мы даже стали играть в футбол на кладбищенских пустырях.

* * *

По мере того как росла наша семья, разрастались и «Братья-мусульмане». Вскоре из организации, состоявшей преимущественно из бедных и беженцев, Братство превратилось в объединение образованных молодых мужчин и женщин, бизнесменов и специалистов, которые жертвовали из собственных карманов на строительство школ, больниц и приютов.

Наблюдая это, многие молодые люди в исламском движении, особенно в Газе, решили, что Братству необходимо выступить против израильской оккупации. Мы заботились об обществе, говорили они, и будем продолжать о нем заботиться. Но станем ли мы мириться с оккупацией вечно? Разве Коран не велит нам изгнать еврейских захватчиков? Эти молодые люди были безоружны, но они были сильны, упрямы и рвались в бой.

Мой отец, как и другие лидеры Западного берега, не был с этим согласен. Они не хотели повторять ошибки Египта и Сирии, где Братство предприняло попытки государственного переворота и проиграло. В Иордании, говорили они, наши братья не воюют. Они участвуют в законных выборах и оказывают сильное влияние на общество. Мой отец не отрицал насилие, но считал, что его народ пока не в состоянии дать отпор израильским военным.

Дебаты внутри Братства продолжались несколько лет, в это же время все более усиливалось давление со стороны народных масс, требующих действий. В конце 1970-х годов разочарованный бездействием «Братьев-мусульман» Фатхи Шкаки основал палестинский «Исламский джихад»^[10]. Но даже после этого «Братья-мусульмане» сумели сохранить свою ненасильственную позицию еще на десятилетие.

В 1986 году в Хевроне, к югу от Вифлеема, состоялась тайная историческая встреча. Мой отец присутствовал на ней, хотя рассказал мне об этом только много лет спустя. Вопреки некоторым неточным документальным источникам, на встрече присутствовали следующие люди:

• прикованный к инвалидной коляске Ахмед Ясин, ставший духовным лидером новой организации;

• Мухаммед Джамаль ан-Натше из Хеврона;

• Джамаль Мансур из Наблуса;

• шейх Хасан Юсеф (мой отец);

• Махмуд Муслех из Рамаллы;

• Джамиль Хамами из Иерусалима;

• Айман Абу Таха из Газы.

Участники этой встречи наконец-то созрели для борьбы. Они согласились начать с простых актов гражданского неповиновения – с забрасывания камнями и сжигания шин. Цель состояла в том, чтобы пробудить, объединить и мобилизовать палестинский народ и заставить его осознать потребность в независимости под знаменем Аллаха и ислама^[11].

Так родился ХАМАС.

Так мой отец поднялся сразу на несколько ступенек к вершине лестницы ислама.